Где-то на этом пути

Несмотря на всю свою утончённую внешность, Венти всегда был невероятно силён. Дилюк знал об этом с самого начала. До того, как Путешественник вошёл в их жизнь, до сражений, до того, как он увидел его стоящим перед драконом, готовым отдать всё в обмен на свободу другого. И Дилюк подумал, вот как должен вести себя Бог. Это тот, в кого я мог бы поверить. Это должно было бы стать сюрпризом, то количество уважения, которое он набрал к барду с мелодичным голосом, который чувствует себя как дома в его таверне. Но это не так. Может быть, сначала Дилюк почувствовал укол беспокойства, когда подумал о Венти только как о пьянице, которому нужно рассказать слишком много историй. Это было до того, как он познакомился с ним. До тех ночей, когда его улыбка становилась грустной после слишком большого количества бутылок вина: маленькой, ностальгической и неподходящей для такого яркого лица. Прежде чем он понял, что за его глазами всё ещё кроилась незажившая рана, кровоточащая так же сильно, как и у Дилюка. Дилюк взял за привычку предлагать ему стакан воды и говорить, чтобы он шёл домой. Ощущение дискомфорта, охватившее его грудь, когда Венти улыбнулся и спросил, о каком доме он говорит, заставило Дилюка поморщиться.

***

В какой-то момент между этим и всей ситуацией с Двалином он перестаёт просить Венти пойти домой и начинает составлять ему компанию, пока тихие улицы Мондштадта, освещённые только луной и звёздами, не призовут своего барда. Когда Венти уходит, его улыбка становится немного более благодарной и менее одинокой, и Дилюк говорит: — Надеюсь, ты найдёшь что-то более полезное, на что сможешь потратить своё время завтра, — но в его мыслях, он надеется, что они увидятся позже. Венти смеётся. Это звучит как лёгкий ветерок. — Интересно, что может быть полезнее вина? — говорит он и имеет наглость подмигнуть. Дилюк вздыхает, потому что больше ничего не может сделать.

***

Дело в том, что Венти не хочет, чтобы ему поклонялись. Не хочет. Это ясно видно по его поведению, по тому, как он не слишком часто останавливается перед церковью — если только это не для выступления, — по тому, как он разговаривает с гражданами своей страны, как будто они больше друзья, чем подданные. И это не потому что ему нравится свобода, которая приходит с анонимностью, это не из-за его собственных желаний или потребностей. Это потому, что он хочет, чтобы в этом городе они были свободны, где нет ни тиранов, ни богов. Этот город, где они могут следовать ветрам и своим сердцам одинаково, не связанные ничем, кроме своих собственных идеалов. Дилюк яростно защищает Мондштадт. Потому что он любит всё, что он представляет, и всё, что он символизирует. И точно так же он защищает Бога, который одарил их всем этим.

***

Иногда Венти забегает на винодельню «Рассвет». Дилюк находит его пытающимся украсть вино или спящим в бочке, и думает: это не божество, это енот. Тем не менее, поскольку в нём ещё осталось немного веры и потому что в своё время он ходил в церковь со своим отцом, Дилюк берёт его за заднюю часть плаща и ведёт в дом, где удостоверяется, что бард отдохнул в одной из свободных комнат, с достаточным количеством воды на прикроватном столике, чтобы справиться с похмельем. На следующее утро он всегда исчезает, но в открытое окно мягко дует ветерок. Иногда, если он всё ещё достаточно трезв, чтобы связать несколько слов вместе, когда Дилюк берет его к себе, Венти смеётся, обнимает его за плечи обеими руками и говорит что-то вроде «я могу спеть для тебя, если ты этого хочешь, мастер Дилюк», этим сладким голосом, расплывчатым, но весёлым. В таких случаях Дилюк сажает его перед камином, просто чтобы убедиться, что тот выпьет достаточно воды, а не захлебнётся от собственной рвоты или удушья. Какой беспокойный бард, думает Дилюк. Эта мысль в любом случае покрыта любовью, и он вздыхает про себя при этой мысли. Венти медленно моргает, как будто может понять, что приходит у него в голове, просто взглянув на него, а затем наклоняется в его сторону с пьяной улыбкой, которая заставляет Дилюка закатить глаза. — Ты, — говорит Венти медленно, но настойчиво, — очень хороший человек. Ты знаешь это, мастер Дилюк? Реакция последовала незамедлительно. Дилюк чувствует, как это начинается у него в животе и ползёт вверх до головы, ушей, рук. Это нечёткое чувство расцветает у него в груди и мурлычет, как кошка, напоминая о том, как хорошо, когда тебя признают. Дилюк снова смотрит в глаза Венти, ясные даже в его состоянии. Когда он был молод, он задавался вопросом, что чувствуют истинно религиозные люди. Он как-то спросил Джинн, лет одиннадцати или около того, когда маленькая Барбара пыталась обозначить тоном кваканья лягушки. И Джинн, всегда терпеливая и добрая, ответила: «Я не думаю, что это можно объяснить». Но это возможно. Дилюк чувствует себя так, словно его обнимает торнадо и одновременно укачивает ветерок. Это мучительно, раздражает и возбуждает, и от этого у него сводит живот, краснеют уши. Он слегка усмехается, но в его голосе нет злобы, когда он говорит: — А ты очень пьян. Венти смеётся над этим, и звук эхом разносится по комнате. Единственная причина, по которой Дилюк не уходит, заключается в том, что он до сих пор боится, что барда стошнит.

***

(Приходит Путешественник. Приходит Путешественник, они сражаются против Двалина, и Дилюк смотрит, как стройная фигура Венти летит по полю боя, когда дракон один раз ударяет его. Даже когда он немедленно встаёт, улыбаясь сквозь боль, узел, который скрутился в животе Дилюка, дёргается и болит. Он обязательно скажет Барбаре, что бард пострадал, как только они вернутся в Мондштадт, и игнорирует недоумённый взгляд, который посылают в его сторону.)

***

Венти не приходит на винодельню в течение нескольких недель после инцидента с Двалином, и они также не встречаются в таверне. Дилюк забеспокоился бы, если бы не видел его то здесь то там, разговаривающего с Кейей или играющего простую мелодию для Кли (которую он, кажется, обожает, если видеть тёплый блеск в его глазах, когда маленькая девочка пытается гармонировать с ним). Дилюк не склонен лгать самому себе, поэтому он даже не пытается отрицать, что скучает по раздражающему присутствию Венти. Тем не менее, с тех пор как Путешественник уехал в Ли Юэ, весь город, кажется, успокоился; его приподнятое настроение превратилось в притупленное чувство тоски. Однажды ночью, почти через шестнадцать дней после того, как он видел Венти в последний раз, кто-то стучится в его дверь. И, конечно же, по воле судьбы, на другой стороне его ждёт бард. Дождь не является чем-то необычным в Мондштадте, даже когда они привыкли к лёгкой мороси, поэтому большинство горожан научились брать с собой зонтик, когда на них надвигается весна. С Венти капает, и есть что-то в том, как его одежда прилипает к плечам, что делает его грустным, почти жалким. Тем не менее, блеск в глазах говорит о том, что тот выпил, и кривая улыбка слишком близка к одиночеству. Это пробуждает что-то в Дилюке, призывает к молчаливому пониманию их ночей в таверне. Он ничего не говорит, просто делает шаг в сторону, чтобы впустить его. Служанкам будет ужасно неприятно видеть влагу на ковре, размышляет Дилюк, но трудно не заботиться, когда кто-то улыбается, как дождь, алкоголь и яблоки — всё перемешалось. Само его присутствие, как правило, опьяняет, с тем, как он занимает так много места своим голосом, смехом и музыкой, но сейчас всё ещё хуже. Может быть, это потому что Дилюк отвык от этого. — Тебе нужно где-нибудь остановиться? — спрашивает Дилюк через несколько секунд. Улыбка Венти также печальна, но, тем не менее, она есть. Если бы это был любой другой человек, шум ветра снаружи мог бы заглушить его слова. Но Венти никогда не умел вести себя тихо, и поэтому Дилюк слышит его без всяких проблем: — Заботишься обо мне, не так ли, мастер Дилюк? Он вздыхает и закрывает дверь. Шторм становится приглушенным звуком за деревом и сталью, и каким-то образом это добавляет интимной атмосферы, которую несёт в себе эта сцена. Дилюк чувствует это у своего горла, предупреждение, угрозу, которая приходит вместе с близостью. Он говорит через это. — Я не думаю, что ты проделал весь этот путь сюда только для того, чтобы указать на очевидное, бард. Затем он поворачивается, а Венти так и стоит там, смотрит прямо на него. В глубине его глаз таится древнее чувство одиночества, из-за которого он выглядит ужасно старым. Именно в такие времена, как сейчас, становится легко думать о нём как о Боге. И снова Дилюк думает о том, что значит быть религиозным, думает о том, чтобы поцеловать его в висок и руки, пока розовый и красный не вернутся к его коже, думает о том, чтобы высушить его волосы и уложить его в постель. Это не та преданность, которая требуется Богу. Но для Венти, который относился бы к собору, построенному в его честь, только для того, чтобы увидеть улыбку Кли, который пачкает руки, помогая Сахарозе в её работе, и убегает от Дионы между смехом всякий раз, когда она сердится на него, этого может быть достаточно. Венти смеётся. Этого звука достаточно, чтобы расслабить мышцы напряжённых плеч Дилюка. — Я этого не делал, — говорит Венти, а затем разворачивается и входит в дом, как будто он принадлежит ему. Дилюк следует за ним, ожидая, когда тот продолжит. Поскольку Венти этого не делает, он добавляет: — Я не собираюсь подавать вино здесь, — просто чтобы убедиться, что это не входит в правила. Венти хмыкает, забавляясь. Он идёт прямо к камину, выставив обе руки перед пламенем. Дилюк останавливается всего в трёх шагах от него, несколько секунд разглядывая его лицо; тени танцуют на изгибах носа, бровях, шее. — Я потерял кое-что важное, — говорит Венти мягким голосом, — и моя сила резко уменьшилась. Дилюк хмурится, прежде чем успевает остановиться. Венти смотрит на него с той же самой улыбкой, которая ему не идёт, даже когда он подмигивает, вероятно, пытаясь преуменьшить свои собственные слова. — Тоже неподходящее время, верно? Дилюк бы знал. Активность Ордена Бездны по-прежнему растёт, и Фатуи с каждым днём становятся всё смелее. Он знает, что рыцари Фавония недостаточно хороши, чтобы держать их всех в страхе, их недостаточно, чтобы защитить весь Мондштадт, связанный законами, дипломатией и своим собственным долгом. И, несмотря на это, — Я всё ещё здесь, — напоминает он ему, как будто это было очевидно. — И Джинн сделает всё, что в её силах. Венти смотрит на него краем глаза секунду, прежде чем повернуться всем телом, уперев руки в бедра. Он снова хихикает, и хотя звук далеко не обычный, он не звучит так напряжённо, как его последние слова. — Ты хочешь сказать, что защитишь меня, мастер Дилюк? Дилюк не закатывает глаза, потому что ему не нравится этот жест, но он надеется, что выражения его лица достаточно, чтобы передать чувство нежного разочарования. Кажется, нельзя быть серьёзным рядом с Венти, если только кто-то не находится в непосредственной опасности. — Я говорю, что если мои действия могут принести тебе немного покоя, знай, я буду продолжать защищать Мондштадт. Венти делает шаг в его направлении, потом ещё один. Когда его руки обхватывают белую рубашку Дилюка, они оставляют влажные следы, которые простираются сквозь ткань под его пальцами, холодя его кожу. Цветок на его шляпе потерял по крайней мере два лепестка под дождём, но его глаза живые и тёплые, когда они смотрят прямо в красные глаза Дилюка. Он не чувствует необходимости исповедоваться, не хочет опускаться на колени и просить прощения за свои грехи. Но, тем не менее, он хочет, чтобы Венти остался здесь, в интимной обстановке комнаты, освещённой только пламенем. Может быть, это мысль, которая нуждается в отпущении грехов. — Ты, — говорит Венти очень медленно, словно эхо еще одной ночи, принесённое ветром, — очень хороший человек. Ты знаешь об этом, мастер Дилюк? Он ухмыляется, маленький говнюк. Дилюк не утруждает себя ответом, потому что он слишком занят, пытаясь успокоить биение своего сердца, когда Венти встаёт на цыпочки, одна рука ложится ему на плечо, другая остаётся на груди. Дилюк наклоняется для поцелуя, и невозможно думать о Боге, когда смех, который он глотает в собственном рту, несомненно, от Венти.