Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

не проверено бетой! правки в ПБ приветствуются ― Тайное сокровище, сокрытое в каждой душе. Жемчужина каждого разбитого сердца. Тайное крыло каждой бескрылой птицы. Видимый в каждом сердце внутренний смысл внешнего образа. Я говорю: «любовь, любовь...», хочу раствориться, страстно хочу быть не по отдельности, а единым целым... Моё разбито сердце, мои сломаны крылья. Я лечу вдаль... Мои глаза не видят, уши не слышат, мой путь ведёт лишь к любви. Точно так же, как я влюблён в тебя, вода влюблена в землю, она не обращает внимания на палящее солнце. Она не беспокоится, во что превратится из-за этой любви. Ведь, даже если она испарится и поднимется в небо, она терпеливо будет ждать, когда снова вернётся. Дует ветер, сверкает молния, плачет облако. Вода опять бежит к своей возлюбленной. И весь мир провозглашает воссоединение влюблённых…Страстно хочу быть не по отдельности, а единым целым... Мэттью выдохнул, проговорив все стихотворение на одном дыхании. Чуть улыбнулся. ― Вот так должно было закончится это стихотворение. Виктория пошевелила головой на его плече, приоткрыв глаза. Взяла его за руку, чуть сжав. ― Красиво, ― выдохнула она. ― Мне нравилось, как ты писал стихи. Сладкий запах цветов и горной свежести окутывал, успокаивая сознание. Руки Виктории все еще горели, и не важно сколько она провела в этом месте, в месте, которое создало ее измученное сознание, чтобы отдохнуть. Или это сделал Клаус ― Виктории видела его чуть ранее, когда он сказал, что ей надо отдохнуть. Манипуляции сознанием, изменение сновидений не было чем-то новым в практике вампиров, а уж Первородные владели этим в совершенстве. Вероятно, она отключилась после убийства Эстер, и Клаус создал для нее этот сон-иллюзию, хорошее место, где она могла бы отдохнуть. До того, как появился Мэттью, Клаус заплетал ей волосы. Его руки были в ее густых, золотистых волосах, вплетали в них яркие фиолетовые цветы. От шелковых, гладких локонов исходил едва заметный аромат ириса, черной смородины, и совсем немного ― сахара и ванили. Прядь за прядью в ладонях складывалась красивая длинная коса. Потом Никлаус должен был уйти. Виктория немного побродила здесь, где бы она не была, а потом пришел Мэттью. ― Ну, а твой вампир красиво рисует, ― хмыкнул Мэтт, и в его голосе не было ни капли злости на того, кто убил его когда-то. ― И любил тебя… все-таки больше, чем я. Ладони Виктории скользнули по его плечам. Погладив мужскую спину, она сцепила пальцы вместе и теснее прижалась к нему. Улыбка стала шире, когда руки Мэтта легли поверх ее. Большие и прохладные. ― С этим нельзя спорить, ― она хихикнула, точно девочка, которой была когда-то, да и ощущала себя примерно также. Юная ведьма со странной врожденной способностью забирать чужую магию, у которой нет ничего кроме нее самой и желания жить. ― Клаус любит меня больше всех на свете. И он любит меня больше, чем я люблю его, ― со вздохом призналась она. Это было правдой. Пусть странной, пусть извращенной, пусть болезненной ― но любовь Клауса была сильнее всего на свете. Как бы они не ссорились, как бы не злились друг на друга, но именно Клаус никогда не думал о том, что можно уйти. Он не представлял своей жизни без нее, и в итоге это она оставила его, а не он ее. Мэтт фыркнул, щелкнул ее по носу. Его сердце билось в размеренном темпе. Он был совершенно спокоен. ― Не правда, ― заявил Мэтт. ― Ты столько сделала для него. Только истинная любовь позволяет такое. Мэтт замолчал. Он любил Викторию, правда любил, и считал, что эта любовь была для него настоящей. Но Клаус… Клаус для Виктории был нечто большим, чем любовь. Он был судьбой, второй половинкой, одной из частей самой Виктории. Ардингелли могла любить Мэтта, но она все равно выбирала Никлауса. Потому что он был всем ее существом ровно так же, как и она была его. Порыв горного ветра поднял с земли маленький фиолетовый цветочек и уронил на нос девушки. Виктория смешно фыркнула и смахнула цветок. Мэтт рассмеялся. Он поднял ее руку и поцеловал костяшки пальцев. ― Хорошо здесь. Спокойно, ― выдохнула Виктория, переплетая их пальцы. ― Прям как в те дни, что мы были вместе. ― Да. Я не желаю ни о чем, ― легко заявил Мэтт, и Виктории почему-то легко было в это поверить. ― Если бы у меня была еще одна жизнь, я посвятил бы ее тому, чтобы найти тебя, и провести с тобой те же два месяца, ― он задумался на пару секунд, а потом вдруг воодушевленно толкнул ее в бок. ― Эй! Назови ребенка моим именем. Виктория громко, от души рассмеялась. Они были на вершине горы в полном одиночестве, синева неба поражала своим великолепием, тишина оглушала, аромат груши веселил сердце. Да, они забрались очень высоко, выше солнца. ― Клаус мне этого не простит, ― весело заявила она. ― Назвать ребенка в честь мертвого, к которому он до сих пор ревнует? ― она покачала головой, а потом ласково погладила свой живот. ― Я знаю наперед, как назвать детей. Мэтт вздохнул ― вроде обреченно и тоскливо, а с другой стороны, счастливо. Его не могло не радовать, что у его любимой девушки все было хорошо. Даже лучше, чем она могла когда-либо представить. Виктория старалась не думать о том, что все, что здесь происходило должно было быть иллюзией. Создала она ее сама, чтобы отдохнуть, или это было дело рук Клауса, но сейчас она и вправду чувствовала себя по крайней мере готовой к тому, чтобы вернуться к настоящему, которое ждало ее. «Если это идеальный день создал Клаус, то, вероятно, ему паршиво сейчас ждать меня, ― подумала Виктория. ― Ведь это означает, что я выбираю Мэтта, а не его. Каждая лишняя минута причиняет ему боль». ― Тогда, пойдем. Я провожу тебя. Совершим небольшую прогулку по этому лавандовому полю. Он встал и протянул Виктории руку. Еретичка примкнула к нему сильнее, ощущая неземную радость, такую, что показалась нереальной. Вдвоем, в обнимку, они отправились вниз по полю, к изножью горы. Внизу блестел на солнце серебристый ручей. Ручей впадал в реку, которая, огибая холмы и долины, питала водой свежую зелень. Виктория зашла в воду, ощущая холод, и Мэтт за ней не пошел. Виктория обернулась на него в последний раз, улыбнулась, чувствуя себя погибшей душой, что входит в реку забвения, чтобы переродиться на райских полях. Когда вода дошла ей до горла, Виктория прикрыла глаза и нырнула. Виктория очнулась. Солнечные зайчики из окна скользили по ее лицу, и еретичка поморщилась. Она с трудом повернула голову, чувствуя, каким тяжелым было ее тело. Она поморщилась, пытаясь пошевелиться, ощущая, как начинают неприятно пульсировать конечности, будто сотни иголок втыкались в ее нервные окончания. Виктория прищурилась и посмотрела в окно. Янтарное солнце плыло по голубому небу, освещая деревья, дома и дворы. Его тонкие лучи плясали на стеклянных высотках и широких окошках. Весь город переливался и сверкал. В воздухе витал какой-то свежий и душистый аромат, аромат дикой груши. Все вокруг казалось более ярким и чистым. Странно, уже утро, а звезды все еще видно. Виктория, морщась, обвела комнату взглядом. Она ее не узнала, но стойкий запах на кровати был знаком ― она явно спала в кровати Клауса. Однако вампир, которого она увидела, был точно не Клаусом. ― О, невестка, ― Кол хмыкнул. ― Ты уже очнулась. Виктория нахмурилась и попыталась сесть. Кол, неожиданно, подошел, поправил подушки и помог ведьме принять вертикальное положение. Между его пальцами были зажаты какие-то травяные палочки, дымящиеся на концах, и Ардингелли фыркнула. ― Что, убить меня пытаешься? ― Хамка, ― беззлобно заявил Кол. ― Это женьшень с пшеницей. Между прочим, я несколько часов их вместе прессовал, чтобы они хоть немного привели тебя в сознание. ― Да я шучу, ― хмыкнула Виктория, потирая лоб. Женьшень и пшеница были мягкими, но эффективными способами восстановить энергию после большого магического выброса. И от них не болела голова. ― Я поняла, что ты меня не дурманом и лядвенцам травишь, ― девушка прикрыла глаза. ― И сколько я тут лежу как дельфин на берегу? ― Я бы назвал тебя акулой, ― заявил Кол, не теряя возможность подколоть невестку. Виктория взяла маленькую подушку и ударила Кола по макушке. ― Ладно, ладно, шучу. Около двадцати пяти часов. Сейчас раннее утро, следующее после того, как ты и Финн убили нашу мать, ― Кол взял какую-то чашку с тумбочки и протянул Виктории. ― Наверное, надо поблагодарить тебя и извиниться… ― Забей, ― Виктория сделала глоток, даже не принюхиваясь. Теплый чай с привкусом шиповника приятно согрел горло, и Ардингелли почувствовала, как быстрее застучала сердце, разгоняя жидкость по организму. Шиповник ― об исцеление ранений. ― Ты за ведьму был на эти двадцать-плюс часов, да? ― Ага, ― Кол залихватски улыбнулся. ― Элайджа мало что в этом понимает, Ребекка пыталась откачать Финна, а Клаус носился как сумасшедший, реагируя на каждый твой чих. Забавный песик, ― младший Майклсон хохотнул. ― Элайджа забрал его немного перекусить, но они скоро будут здесь. Хочешь чего-нибудь? ― Помыться, ― выдохнула Виктория. Ведьма ценила чистоту, и хотелось поскорее прогнать из тела тяжесть, оказавшись под струями воды. Да и так или иначе, хотелось что-то сделать и почувствовать свое тело подвластным себе. Кол заставил выпить ее еще две чашки с шиповником, и съесть небольшой кусок хорошо прожаренного мяса. Виктория не стала противиться, хотя у нее и появилось желание засадить деверю вилку в руку ― за попытку кормить ее с ложечки как ребенка. Потом Кол помог ей подняться. Убедившись, что она крепко стоит на ногах, он сопроводил ее в ванную. ― Нужна будет помощь ― громко зови Ребекку, ― сказал он и ушел. Оставшись одна, Виктория выдохнула. У нее все еще немного кружилась голова, и она с трудом перемещала свое тяжелое тело. Она немного походила по ванне, стараясь разогнать силы по всему телу. Кроме того, ей надо было проверить ребенка. Быстрыми ловкими заклятиями она вызвала диагностику и пару минут рассматривала сияющий шарик. Теперь Виктория чувствовала, что она была беременна чуть больше двух месяцев. Ребенок принял четкие очертания, длинною в два сантиметра ― интересно, он будет высоким? Виктория ростом не отличалась, зато Клаус довольно длинный шланг. У ребенка уже были заметны ушные раковины и веки, прорисовывались пальчики на руках и ногах. Ардингелли улыбнулась. Малыш… растет, вопреки всему. Какой сильный и крепкий. Убрав изображение, Виктория гладко расчесала волосы и разделась. Здесь не было каких-то личных вещей, только необходимый минимум ― несколько идеально выглаженных полотенец, зубная щетка, шампуни и гели. От каждого предмета пахло Клаусом. Халат на крючке тоже явно был его. Виктория хмыкнула, залезла в душ и включила теплую воду. Мышцы быстро расслабились, Виктория блаженно выдохнула, ощущая, как постепенно легкость наполняет до этого тяжелые конечности. Остатки магического обморока уходили, голова прояснялась, и поток мощной магии потек легче и проще. Виктория старалась не спать несколько часов после того, как забирала чью-то магию, чтобы она прижилась и направить ее в нужные русла, но с Эстер у нее такой возможности просто не было. Из-за этого ей и было так тяжело, будто она переела. Но спасибо Колу ― без него ей было бы еще хуже. Но даже после восстановления магического потока тело было… другим. Виктория сначала не поняла, в чем дело, пока не начала потихоньку намыливать себя мужским гелем. Грудь и живот. Грудь набухла и стала чувствительнее, живот заметно увеличился. Вероятно, сражение с Эстер пошло и ребенку на пользу. Интересно, Клаус сказал кому-то, что она была беременна? Кол и словом не обмолвился об этом. Возможно, ее особое положение все еще было тайной. Подумав об этом, Виктория вдруг усмехнулась. Маленькая, но такая важная тайна, которая еще несколько часов будет принадлежать ей и Никлаусу. Виктория два раза помыла волосы, тщательно вычесывая пальцами мертвые волосы из золотых локонов. Ее волосы стали длиннее. Раздался какой-то звук, шуршание одежды, и в следующее мгновение Виктория почувствовала, как к ней со спины прижалось большое, крепкое, горячее тело, широкие ладони накрыли ее бледные бедра. Клаус поцеловал ее в мокрые волосы, и Виа почувствовала, как его потряхивало. От него пахло свежей кровью, но запах быстро сходил под каплями воды. ― Кол хотел напоить тебя шиповником, ― вдруг сказал он. ― Я сказал, что рядом с твоей кроватью надо держать человека, которого ты сможешь убить. Виктория рассмеялась. ― Неожиданно, но Кол оказался прав, ― сказала она лукаво. ― Шиповник лучше справится с магическим передозом. ― Вот и он так же заявил, только немного в более грубой форме. Финн помог тебе справиться с матерью, Кол позаботился о тебе, чтобы ты очнулась, а я оказался бесполезным гибридом. Виктория развернулась к мужу лицом, положила руки ему на скулы и слабо улыбнулась. ― Эй, ― мягко пробормотала еретичка. ― Я люблю тебя, Клаус. Никлаус шумно выдохнул. ― Тоже люблю тебя. Виктория ласково погладила колючий мужской подбородок, а потом прикрыла глаза и поддалась вперед, сливаясь с Клаусом в поцелуе. Со стороны мужчины это получаются рваные, жадные, но страстные движения, Виктория же пыталась усмирить его своей нежностью. Разрывая поцелуй, чтобы отдышаться, Никлаус не сдержал искреннюю счастливую улыбку. Наконец он по-настоящему любим. Наконец не одинок. Наконец…Взгляд Никлауса скользнул вверх от ее ног к бедрам, к пикам ее сосков, когда ее грудь вздымалась от ровного дыхания. Гибрид скользнул кончиками пальцев вниз по выпуклости одной груди, слегка касаясь чувствительного соска. Он увидел, как это подействовало на Викторию, как подрагивали ее живот и ноги. Никлаус сделал шаг вперед, прижимая Викторию к теплой мокрой стене, намотал один длинный локон на палец, наслаждаясь ощущением мягкости вокруг него. Прошло слишком много времени с тех пор, как он видел удовольствие на лице Виктории, чувствовал ее кожу на своей и ощущал комфорт от осознания того, что она принадлежит ему. Второй рукой он скользнул между ее ног. Без особых усилий, Никлаус взял Викторию одной рукой и поднял так, чтобы ее губы оказались на одном уровне с его ртом. Он впился в нее, завладел ею, вбирая ее сущность в свои собственные легкие. На ее губах и языке расцветал теплый, ласковый вкус уюта, а каждое соприкосновение их губ ощущалось так, будто Никлаус вернулся домой после долгой разлуки, и только сейчас смог обнять свою супругу. Его руки дрожали, прикасаясь к ней, и почему-то Виктории вспомнился тот раз, когда Никлаус занялся с ней любовью в ее доме в долине Ауланко, на залитой кухне солнцем, на теплых досках. Как тогда было тепло и хорошо... Клаус всегда был таким. Он целовал ее, обнимая, держал, пятясь насытиться за время разлуки, и причинял боль своей силой, потому что хотел поглотить ее, вживить в себя, пока они не станут одним целым. Клаус целовал ее, поглощая до тех пор, пока они не стали бы одним целым. Если бы существовало заклятье, способное превратить их в одного человека, Клаус, вероятно, был бы в нем очень заинтересован. Он покусывал ее подбородок и линию шеи, краем глаза наблюдая за тем, как дрожали ее ресницы. Никлаус поцарапал клыками ее шею, и провел языком по крови, выступившей из ранки. ― Больно, ― выдохнула Виктория едва слышно. ― Прости, ― пробормотал Клаус. Так всегда, в целом, и получалось. Клаус мог быть агрессивным, когда ревновал и злился, выплескивая на нее всю свою ярость и неизменно получая ярость в ответ ― ничем иным как трахать это нельзя было назвать. Мог заниматься нежной, медленной любовью с ней, когда чувствовал вину в чем-то или пытался что-то от нее добиться. Мог смеяться и улыбаться, играя с темпом и экспериментируя с местами, когда у него было хорошее настроение, занимаясь с женой сексом. Но когда он был напуган, он почти никогда не мог удержать себя в руках. Вжимался ― до боли, кусал ― до боли, обнимал ― до боли. До хруста ребер, до кровавых укусов, до следов по всему телу, которые сходили не так быстро. И не сказать ведь, что хотел причинить боль, нет. Просто не мог удержаться, когда его трясло и кидало из стороны в сторону. Хотелось ощущать ее, чувствовать, каждой клеточкой тела, каждым сантиметром собственной кожей. Виктория даже не могла найти этому название, какое-то конкретное слово. Они просто были вместе в этот момент, в друг друге, он был в ней, и они как никогда казались единым целом. Растворялись в своем человеке, в своем соулмейте, в своей обещанной любви ― и боли, что пронизывала мгновенно, как острые иголки. Вся их жизнь. Любовь и боль. И закрытые двери, запирающие их в сломленных разумах друг друга. Виктория застонала от прикосновений его зубов к своей коже. Встретившись с ним взглядом, Виктория будто посмотрела в глубине многовековой, истерзанной души. Зрачки в зеленых глазах Никлауса были расширены. Его пальцы все еще подрагивали, когда касались ее. На секунду его рука опустилась к низу ее живота и прикоснулся к аккуратной, небольшой выпуклости. ― Только вспомнил, ― прохрипел Клаус. ― Как там наш маленький наследник? Виктория рассмеялась, чуть наклонив голову, чтобы вода не попала в рот. Она была искренне тронута заботой Клауса об их ребенке. ― Лучше всех нас, ― честно ответила еретичка. ― Его огромные аппетиты удовлетворены, и он растет. ― Замечательно, ― сказал гибрид, и его лицо исказилось какой-то резкой, незнакомой эмоцией. Ардингелли довольно улыбнулась и накрыла мощные предплечья ладонями. Каждое прикосновение ее пальцев посылало сквозь него молнии, а искры вспыхивали и не гасли. Никлаус чувствовала себя открытым, обнаженным и уязвимым. Но рядом с Викторией это было не так уж и страшно. Теплые от воды пальцы ведьмы коснулись Клауса между ног. Гибрид резко выдохнул, схватил ее за руку и, недолго думая, опустился перед ней на колени, быстро ныряя между ее ног, прежде чем у нее появился бы шанс отреагировать на внезапное движение. Виктория прикрыла глаза. Обычно так не случалось, но порой в этой болезненной близости Клаус частенько мог ее перевозбудить, но всегда старался доставить жене столько удовольствия, сколько мог. Как правило, Ардингелли должна была просто дождаться того момента, когда страхи и тревоги Клауса отступали. Обхватив одной рукой ее бедра, чтобы удержать жену на месте, Клаус начал ласкать ее, проводя языком по всей длине ее промежности одним плавным движением. Время для поддразниваний прошло, и терпение гибрида закончилось. Его зубы задевали ее клитор, а губы на ней ощущались так, словно Клаус умирающий от жажды мужчина, наконец нашедший оазис. Никлаус закинул одну ногу супруги себе на плечи, и позволил вцепиться до боли ему в плечи, чтобы Виктория не упала. Виктория сказала ему что-то. Клаус не понял что, лишь продолжил двигать губами, языком и даже зубами по ее возбужденному лону. Сила вампира и оборотня работала для них обоих, Клаус без труда оставлял жену неподвижной, раздвигая ее складки языком и ловя ртом каждую капельку влаги. Ее тело едва заметно тряслось, и у Виктории возникла мысль, что Клаус намеренно доводил ее до той дрожи, что одолевала и его тоже. Когда она кончила, Клаус не оставил ее, тут же используя свои пальцы, чтобы проникнуть внутрь нее. Один палец, затем два. Ведьма крепко сжимала его внутри, пока ее сотрясал оргазм. Ее руки крепко вцепились в его волосы, она сама не могла решить, пытается ли она притянуть его ближе или полностью отстраниться. Клаус резко вгрызся в ее бедро, зубами оставляя идеальные следы на мягкой коже. ― Клаус! ― прохрипела ведьма, ощущая, как гибрид делает несколько сильных глотков из ее бедра. Широким движением зализал рану, усмехаясь чему-то в своей голове, и снова опустился ртом к ее клитору. Ее руки, запутавшиеся в его волосах, сильно потянули мужские пряди. Он откинулся назад, ухмыляясь и зная, что ее влага блестит на его лице, что она смотрела на него, стоящего на коленях между ее бедер, закинув ногу ему на плечо, а его рука сжимали ее бедра достаточно сильно, чтобы оставить синяки. Ее глаза блестели, а губы распухли там, где она их прикусила. Удовлетворенный, Клаус снова сосредоточился на ее промежности, целуя набухшую плоть ее клитора и вводя три пальца внутрь ведьмы. Это довело Викторию до пика, интенсивного, ее бедра сжимались вокруг головы Клауса, пока он не убедился, что она не пытается его раздавить. ― Даже если бы ты заставила меня задохнуться между твоих бедер, я не могу придумать лучшего способа умереть, ― пробормотал гибрид, продолжая ласкать ее, поглаживая, до тех пор, пока жена не оказались близко к тому, чтобы расплакаться. Ее ноги дрожали вокруг него, влагалище безжалостно сжималось на его пальцах. — Клаус, Клаус, Клаус… «Продолжай повторять мое имя, и может я успокоюсь, может тогда окончательно уверую в том, что и ты, и я, что мы оба живы» ― подумал гибрид, но отчего-то не решился сказать это вслух. Никлаус отстранился, прокладывая поцелуями путь вверх по ее животу, мимо синяков на ребрах, уделяя внимание соскам, пока они не набухли от его зубов и губ. Ему нравилось, всегда нравилось, насколько Виктория была отзывчива, как выгибала спину, чтобы плотнее прижать свои груди к его рукам. Клаус никогда бы не сказал это, но ему безумно нравилось заниматься именно любовью, чувствовать эту самую любовь. Это нравилось ему куда больше, чем трахаться и заниматься сексом. Он выпрямился, снова возвышаясь над ней. Стоило выключить воду и отнести ее в кровать, но гибрид не хотел думать о том, что ему придется оторваться от жены ― а оторваться в любом случае придется хотя бы для того, чтобы закрыть чертову дверь в комнату. Поэтому ― к черту. Его жена здесь, рядом с ним, и Клаус не собирался тратить время на то, чтобы перенести ее в спальню. Его член упирался в живот, а на кончике выступал предэякулят при виде Виктории, которая тяжело дышала, опираясь на кафельную стену, и смотрела на него снизу вверх с голодом и трепетом в глазах. Клаус погладил свой член по всей длине, зная, что Виктория внимательно следит за его движениями. Гибрид схватил ее за бедра и притянул к себе, приподнимая над полом, устраиваясь между ее широко разведённых ног, прижимая свой таз к ее. Виктория задыхалась, дергая бедрами ему навстречу. Чувствительная головка его члена коснулась ее влажных складок, скользя по клитору движением, от которого спина Виктории выгнулась, оторвавшись от стены. Клаус прошипел что-то, сжав челюсти, пытаясь не всадить в нее всю длину сразу. Он знал, что она может справиться, что она создана для него во всех отношениях, но теперь речь идет не только о них двоих. Клаус мог заниматься сексом со своей женой, так, как им обоим нравилось, но он должен был помнить о том, что его жена беременна. Помнить об этом и нести за это ответственность. Медленно, так медленно, что у него на лбу выступили капельки пота ― или это была вода из душа ― Клаус ввел свой член в ведьму, пока только кончик. Когда она сцепила ноги за его спиной, он продвинулся еще на пару дюймов, внутренние мышцы девушки втянули его глубже. Клаус издал глубокий горловой стон, который больше был похож на рычание, чем на что-либо еще, когда ее влагалище обхватило его так плотно, что он бессознательно продолжал входить в нее. Ему нужно было быть в ней, завладевая каждым дюймом ее тела. Клаус прижался к ней ближе, вдавливая свое тело ― в ее, а Викторию ― в стену. — Клаус, мне больно, — Виктория оборвала себя, когда Клаус проник в нее еще на дюйм. Он только наполовину внутри, а она уже извивалась, пока ее плоть сжималась вокруг него. Ничто не могло быть важнее этого момента, когда они действительно становились одним целым. — Прости, — прошипел Клаус сквозь стиснутые зубы, слегка двигая бедрами. ― Прости меня, Виа, прости. Он не понял, за что извиняется, но решил, что лишним не будет. У него перед женой было много грехов, много причин извиниться. Виктория попыталась что-то ответить, но ее голос сорвался от удовольствия и боли. Не в силах больше сдерживаться, Клаус одним плавным толчком погрузил в нее оставшуюся длину своего члена. Звук, который сорвался с ее губ при этом движении, Клаус запомнил навсегда. Это боль с оттенком наслаждения, задыхающийся стон мучительного экстаза. Она так крепко сжимала его член, что казалось, каждая его частица существовала исключительно для нее. Клаус почувствовал жжение. Сначала решил, что это жена вцепилась в его спину своими ногтями, но потом понял, что это была не Виктория. Точнее ― не совсем она. Накаленные до красна происходящем между ними метки пульсировали и жгли, и Клаусу показалось, будто еще одна нить протянулась от его меток, к меткам его жены. Их уже были тысячи и тысячи, и новая лишь связала их еще крепче. Клаус наклонился и поцеловал ее в ключицу. Да, еще одна нить, еще одна тонкая связь от сердца к сердцу. Чем их больше ― тем лучше. Клаус удерживал ее на месте, вращая бедрами в беспощадных толчках, наблюдая за ее лицом, за игрой эмоций, за удовольствием, борющимся с болью. Клаус чувствовал, как она задрожала и подалась навстречу его члену. Дыхание Виктории были прерывистое, кожа покрылась мурашками и капельками пота, а губы приоткрылись и были полны отчаяния, когда он вбивался в нее. Никлаус вращал бедрами быстрее, а каждый толчок проявлялся в выпуклости на ее животе, когда его член проникал в нее полностью. Без труда удержав ее на весу одной рукой, Клаус опустил другую, чтобы надавить на то место, где его присутствие внутри нее очевидно. ― Никлаус! ― простонала Виктория. Ее глаза распахнулись, чтобы встретиться с ним взглядом. ― Моя любимая жена, ― пробормотал Клаус, прижимая ее бедра теснее к своим. На несколько секунд ему показалось, что здесь, глубоко внутри Виктория, чувствуя ее тепло и влажность, Клаус мог обрести высшую силу. Виктория — его цель, его сила, его религия. Виктория ― его единственная важная победа. Руки жены сжали его, когда она изогнулась навстречу проникновению его члена. Глубоко внутри Виктории он попадал в точку, которая заставляет ее сильно биться в конвульсиях, и из ее рта вырвалась беспорядочная смесь стонов и хрипов — верный признак того, что она близка к оргазму. Никлаус зарычал, вдавливая ее стену силой своих толчков. Виктория сжала пальцы на его плече, а ее зубы впились в кожу под его ухом, когда оргазм, так усердно приближаемый Клаусом, нашел ее. Глаза девушки закрылись, губы приоткрылись в экстазе. Сжатие ее стенок вокруг него заставили гибрида последовать за ней, а удовлетворение от той боли, которую он было причинил слишком велико, и Клаус последовал за ней в бездну. Он кончил так сильно, что подумал, что может отключиться, синие звезды мелькали перед его глазами. Проводя их обоих через новые ощущения, Клаус смягчил свои толчки, возвращаясь в реальность. Наконец, наступила тишина, дополняемая лишь ощущением его присутствия глубоко внутри нее и шумом по-прежнему льющейся горячей воды. Это тихий момент, в котором смешались дыхание, привязанность и любовь. ― Виа, ― пробормотал Клаус. Жена что-то сказала, но гибрид не понял, и продолжил. ― Меня не существует без тебя. Медленно, неохотно, Клаус вышел из нее, а потеря ее тепла уже заставила его отчаянно желать взять еретичку снова. Когда гибрид выскользнул из нее, Виктория тихо охнула, чувствуя себя слишком чувствительной. Клаус поставил ее на пол, притягивая расслабленное тело к себе. Виктория опустила голову ему на плечо, идеально пристраиваясь на изгибе его плеча. — Ты в порядке? — Клаус провел носом по ключице Виктории, крепко обнимая жену за талию и плечи. ― Я думаю, что мои волосы превратились в сплошной мокрый хаос, ― пробормотала Виктория, прижимаясь к его телу с каким-то полусонным удовлетворением. Клаус хрипло рассмеялся. ― Я помогу тебе с этим справиться, ― лениво пообещал он. — Хорошо, — столь же лениво ответила еретичка. Ухмыляясь ей сверху вниз, Клаус поцеловал ее, долго и глубоко, за каждый день, проведенный в разлуке, за каждое грубое слово, за каждый момент, когда они заставляли верить, что больше не вместе ― за все это он крал воздух из ее легких, сливая их воедино, пока они не стали единым целым, неспособные отличить одно от другого. Он целовал ее за то, что она вызывала в нем чувства и эмоции, на которые, как он думал ранее, он сам не способен. *** Клаус выполнил свое обещание и помог ей разобраться с волосами. Он вытер их полотенцем и с аккуратностью, с которой рисовал свои картины, распутал каждый локон, и расчесывал их до той поры, пока они не заблестели жидким золотом. ― Они стали длиннее, ― заметил он. ― Не могу никак подстричься, ― выдохнула Виктория. ― Ведьмы очень не любят стричься во время беременности. Плохое поверье. ― Не стригись, ― Клаус поцеловал ее в макушку. ― Ты очень красивая. За тем, как она собирала волосы в высокий хвост, он наблюдал почти с ревностным неодобрением. Ведьма на его недовольство лишь снисходительно улыбалась. ― Должен предупредить, Ребекка хочет выгрызть сердца нам обоим, ― выдохнул Клаус, откидываясь на кровать всем телом. ― Элайджа и Кол как-то отнеслись к этому более понимающее. Хотя и косятся недоверчиво на Финна. ― Ничего, Ребекка перетерпит, ― хмыкнула Ардингелли, легко представляя недовольное лицо Ребекки, когда ей объяснили, что к чему. ― А как Финн? ― Были магическое ожоги, но они уже сошли. Сидит в своей комнате, и уже он недоверчиво косится, когда к нему заходят. Виктория понимающе кивнула. Она надела длинное прямое синее платье и перекинула косу на правое плечо. Ее глаза сверкнули. ― О, стой! ― Клаус вдруг подорвался с кровати и оказался рядом. Виктория приподняла бровь, когда гибрид взял ее за левую руку, и она ощутила прикосновение теплого металла к своему пальцу. ― Я изрядно поскандалил с твоей Карлоттой, чтобы зайти в дом, ― Никлаус хмыкнул, вспомнив об этом, надевая обручальное кольцо на пальце своей жены. ― Но это того стоило, ― Клаус поднял руку Виктории на уровень своих глаз, придирчиво осмотрел сверкающее в свете золотое кольцо. ― Зато теперь все идеально. Майклсон улыбнулся и прикоснулся поцелуем к костяшкам левой руки супруги. Виктория фыркнула. ― Ладно, давай и свое кольцо тоже, оно точно у тебя. С невинной улыбкой Клаус с готовностью достал кольцо, полностью повторяющее украшение жены и протянул ей. Виктория взяла его и надела на палец мужа. Казалось, улыбка Никлауса не могла стать шире, что гибрид улыбался свыше пределов своих возможностей, но каждая секунда делала его улыбку будто еще шире. Клаус весь светился изнутри. ― Я согласен, ― пропищал он. Виктория рассмеялась и ударила его в плечо. ― Замечательно, а-то я переживала! Они вместе спустились на первый этаж. Элайджа сидел в гостиной и читал газету, элегантно закинув ногу на ногу. Кол сидел в кресле, в наушниках, сгорбившись, и что-то делал в горизонтально перевернутом телефоне. Виктория уловила какой-то звук стрельбы у него из наушников; кажется, это была игра, которой Кол был весьма занят, от усердия он даже высунул кончик языка. ― О, криминальная пара явилась! ― проговорила Ребекка, выходя из кухни. Ее глаза злобно блеснули, обращенные к невестке. ― Гады! Братец уже все выслушал, теперь твоя очередь. ― Начинается, ― выдохнул Кол радостно, убирая наушники и даже откладывая телефон. ― Приступай, Ребекка. Несмотря на то, что еще пару часов назад Кол взял на себя главенствующую роль в исцеление Виктории, сейчас он бы с радостью посмотрел на очередной семейный скандал. А Ребекка явно была настроена удовлетворить желания брата: она выглядела очень воинственной, и Виктория могла ее понять. Она верила, что умрет, что ее убьет собственная семья, мать и брат. Ребекка всегда хотела сплотить свою семью, но у нее не получалось: из-за преследующего отца, из-за бунтующих братьев, из-за слишком деспотичного Клауса… Виктория принесла в их жизнь хоть какую-то стабильность, Никлаус уже не стремился так рьяно контролировать все и вся ― и Ребекке пришлось верить, что они с женой ненавидят друг друга, что даже их такая крепкая любовь пошла прахом. Вся ее семья рушилась у Ребекки на глазах, и в итоге она узнала, что все это было лишь планом Клауса и Виктории. Удачный план, но все-таки… все-таки… Клаус поднял руки. ― Прежде чем начнешь, у нас есть еще одна новость. ― Не надо, второй мы боюсь не выдержим, ― хмыкнул Элайджа, потирая переносицу. Майклсоны устали от всего, что происходило, хотелось просто спокойно пожить хотя бы несколько недель, прежде чем ринуться в бой ― а что-то подсказывало, что новый бой может произойти вот-вот. Этого ужасно не хотелось, но по итогу так всегда и происходило. ― Очень на это надеюсь, ― хмыкнул Клаус. Виктория ударила его в ребра, но гибрид сделал вид, что не заметил этого, и продолжил. ― Мы не сказали о плане, потому что это было наше дело. Любой план эффективнее, когда о нем знают меньше людей. ― Да, ваше с Финном дело. Вы придумали идеально: не сказали никому, кроме самого надежного брата, ― едко проговорил Кол. Ребекка от комментариев воздержалась. Она могла рычать и цапаться с Клаусом или Колом, как две кобры в коробке, но делать тоже самое по отношению к Элайдже и Финну ей было сложно. Все-таки, это были самые старшие братья в их семье, и Ребекка по крайней мере считала, что их надо уважать. Странно, но так и было, Финн и Элайджа вызывали уважение своей сдержанностью и какой-то сверхъестественной элегантностью. Лишенные взрывного характера Кола и воинственной натуры Клауса, они не подходили на роль тех, с кем можно было мимоходом поцапаться, а потому Ребекка старалась с ними не конфликтовать даже по мелочам. Виктория краем глаза заметила, как с лестницы сошла тень, проникшая в гостиную, и одна из отражающих поверхностей показала ей лицо Финна. Он сделал вид, что Кол ничего не говорил, но на его лице застыло выражение ожидания и какое-то мрачное веселье. Глаза Кола вспыхнули, когда он заметил это. ― Финн… С ним другая история, ― заметила Виктория, продолжая глядеть в зеркальную поверхность. Финн чуть одобряюще улыбнулся ей, и Виктория посмотрела на Клауса. ― Скажешь? Клаус кивнул, и вдруг засиял, как новогодняя елка. Притянув Викторию к себе, Клаус уложил руку на ее живот. Новость была слишком шокирующей, удивительной, чтобы понять ее или угадать, а потому Никлаус чуть полюбовался непониманием на лицах братьев и сестры. ― Из-за того, что мы с Вией являемся не просто вампирами, а наполовину вполне себе живыми существами, у нас есть несколько особых… возможностей, ― таинственно сказал он. Виктория фыркнула и качнула головой, почувствовав, как Финн позволяет себе беззвучно рассмеяться. ― Я беременна, ― огорошила она. ― И пока вы еще обрабатываете эту новость, вот вам ответ на вопрос о вмешательстве Финна, ― Виктория глянула на него все в тоже отражение, и старший Майклсон улыбнулся ей. ― Этот ребенок не будет моим единственным. Через несколько лет я рожу дочь от Клауса. Финн будет ее соулмейтом. Кол поперхнулся воздухом и закашлялся. Ребекка открыла рот. Элайджа, потеряв над собой извечный контроль, вытаращил на них глаза. Никто из них не соображал, что сказать. Клаус затрясся рядом с ней, сдерживая смех. Он без стеснения обнимал жену за талию и поцеловал в висок, а Виктория сменила надменное выражение лица на улыбку, слишком похожую на по-настоящему счастливую. ― Нихрена… нихрена себе, ― первый выдал Кол. Новость огорошила его на столько, что он даже не смог придумать какую-то шутку. ― Ты… ты беременна? То есть… прямо сейчас? ― он кинул выразительный взгляд на ее живот. Виктория не выглядела как женщина, которая носит ребенка. Кол имел о беременности довольно смутные представления, и в отличие от Элайджи и Финна даже не помнил вечно отяжеленную своим положением мать. Он видел беременных женщин на улицах, но для него беременностью у женщин был огромный живот, появляющийся в комнате раньше них самих. Невестка не была тощей, но выглядела аккуратной и стройной, ее талия не приобрела какие-то лишние сантиметры. ― Да, ― хмыкнула Виктория. ― Прямо сейчас, уже два месяца. ― Два месяца?! ― вскрикнула Ребекка, вторая обработавшая информацию. ― Вы ― два сгустка эгоизма! И молчали все это время. Вопреки обиженным словам, она потянулась к Виктории, расцеловала ее в обе щеки и крепко обняла. Виктория обняла ее в ответ, ощущая привычный запах холода. Ребекка прижалась к ее животу своим, и охнула от удивления, почувствовав, какой он у невестки плотный и выпуклый. ― Ну знаешь ли, это не просто так сообщить можно, для этого плана время нужно, ― оскорблённо заявил Клаус, но тут Элайджа крепко сжал его плечо и, глядя на брата с совершенно новым выражением лица, сказал ему одними губами: «Поздравляю!», после чего крепко стиснул. Всякий сарказм умер на губах гибрида, и он стиснул брата в ответных объятьях. Потом они с Ребеккой поменялись. Кола, однако, больше беременности невестки волновало другое ― или он просто еще не успел до конца обработать мысль. ― Соулмейт Финна… ― протянул он, и в упор посмотрел на самого старшего брата в семье. Финн встретил его взгляд спокойно и уверенно, и впервые за много столетий в глазах старшего Майклсона погасло хоть немного ненависти. ― То есть теперь ты с нами? ― Скорее с ними, ― сказал Финн, но Виктория поняла, что это отчасти было лишь подколкой над Колом. Просто говорил он так серьезно, что нельзя было понять ― шутит или нет. Но Финн шутил, даже если лишь немного. Внезапно он вскинулся. ― Или даже ― просто с ней, ― заявил он, подходя ближе, и накрывая плечо Виктории своей рукой. Ардингелли рассмеялась. ― Эй! ― возмущенно рыкнул Клаус, но Финн усмехнулся, и не стал отвечать. Майклсоны нестройно, как-то даже смущенно поздравили их. Клаус обнимал Викторию за талию, а потом поцеловал ее в щеку, длинными пальцами дотянувшись до живота. Она не издала ни звука, и все же Никлауса остро и неожиданно прошило понимание: его жена, его соулмейт, его любимая женщина беременна, и совсем скоро он станет отцом. Отцом ее ребенка. Они окажутся связанными навсегда. Как он и хотел всегда. Ребекка, единственная из семьи не вызывающая слепой ревности Никлауса, дотронулась до живота Ардингелли, и Виктория вдруг подумала о том, что одни из самых кошмарных дней в ее жизни вот-вот обернутся самыми счастливыми. Она любила свое дитя, любила его отца и хотела сделать их всех счастливыми. *** Карлотта собирала вещи, Виктория ей помогала. Трублад воодушевленно отбирала костюмы, вещи, сортировала вещи по предназначению ― одежда, средства личной гигиены, книги, приятная и дорогая сердцу мелочь… Виктория не заставляла ее уехать навсегда, но она понимала, что в ближайшее время Карлотта не вернется. ― Ты уверенна, что не хочешь поехать с нами? ― спросила Карлотта, закрывая один из чемоданов. ― Даже своего муженька бери, так уж и быть. Виктория хмыкнула. Она аккуратно уложила несколько наиболее дорогих украшений Карлотты в шкатулку, убрала ту в небольшой чемодан и закрыла. Осмотрела полупустую комнату и выдохнула. Сердце внутри неприятно сжалось, но Виктория заставила себя справиться с этим ощущением. Она могла легко пускать людей в расход, забывать, бросать, но были те, с кем она чисто физически не могла так поступить. Таким человеком был Мэттью Сальваторе, которого она по-своему любила и будет любить всегда; Джузеппе Сальваторе, которому она в свое время помогла справиться с тоской по умершей жене и с чьими детьми она нянчилась и провела несколько недель; и теперь таким человеком была Карлотта. Конечно, Виктория могла просто уйти, заставить забыть, оставить Карлотту мирно доживать свои года. Могла… но не стала. Имоджен, девушка-солнце, после исчезновения матери и получения опекунства над братьями, решила уехать вместе со своим молодым человеком в Париж, как и сказала Карлотте. Виктория внушила ей взять Трублад с собой, а Карлотте ― поехать с ними. Решение отдавалось тянущей тоской ― Ардингелли не хотелось терять кого-то, кто любил ее так сильно, кому она была так нужна, и к кому она прониклась искренней, почти дочерней любовью. Но и тянуть Карлотту с собой смысла не было, что бы не ждало Викторию дальше ― Карлотта не смогла бы это пережить. Поэтому она просто внушила им забрать Карлотту, и понимала, что так будет лучше для всех. Молодые люди смогут счастливо построить свою жизнь, не похоронив себя под заботой о трех мальчишках, а Карлотта будет в окружение добрых, любящих ее людей. В конечном итоге, не этого ли хотела Карлотта? Не быть одной. Это лучшее, что могла дать ей Виктория после того, как вмешалась в ее жизнь и сделала себя ее частью. Едва Карлотта переступит порог дома, и Виктория, и все что они вместе пережили сотрется из ее памяти. Внутри сжималась и разжималась пружины. Клаус предложил, чтобы он был рядом, ждал ее в соседней комнате, но Виктория ему отказала ― она начала путь с Карлоттой вдвоем, и вдвоем хотела его окончить. Виктория подавила горечь, сковавшую горло. Парень-художник помог Карлотте вынести чемоданы, но Трублад помедлила, оглядывая дом. — Вот и все, ― выдохнула она. ― Да ладно тебе, ты же не навсегда уезжаешь, ― хмыкнула Виктория. ― Небольшой отпуск с хорошей семьей тебе не помешает. Карлотта согласно кивнула, они прошли к выходу. У самого порога старушка обернулась протянула к девушке руки. Виктория шагнула к ней и решительно обняла. Сильные руки сомкнулись на спине Трублад, и Виктория вдохнула запах ее старых духов. Виктория прикрыла глаза, заставляя себя не плакать. Карлотта была особенной, а потому заслужила хорошей жизни. Карлотта вошла в ее душу. Буквально насильно спасла Викторию от помешательства. Ведь когда она оказалась в Мистик Фоллс, Ардингелли словно отгородилась от всего мира, часами смотря в потолок какого-то номера отеля или стену перед собой, отвлекаясь лишь когда ее вампирская сущность требовала добыть крови. Ее жертвы плакали, кричали, дрались, угрожали, а после просто умирали. И Виктория снова погружалась в апатию и безразличие, вставая, обедая и совершая любые другие действия только по требованию организма. Каждые сутки ее бессмысленного существования были наполнены болью и одиночеством. Карлотта это исправила. Она вошла в ее жизнь как яркий луч солнца в холодную весну, и показала, что в мире осталось еще что-то хорошее. Виктория была достаточно эгоистична, чтобы желать оставить ее навсегда, но в ней также было достаточно любви. Той самой, которая позволила ей отпустить Мэттью, когда он умер, позволила раз за разом прощать Клауса и сражаться за его семью. За их семью… ― Ну ладно, ― Виктория отстранилась первая. ― Хватит сентиментальности. Пора в счастливую новую жизнь. Карлотта согласно кивнула и направилась к выходу. Она уже почти вышла, и Виктория знала, что она не успеет остановиться, а поэтому решила сказать. Карлотта имела право знать, даже если за секунду до забвения. ― Карлотта, я беременна, ― сказала Виктория ей в след, давая волю чувствам, тщательно и долго удерживаемых внутри. Старушка обернулась, и на ее лице отразилось сначала удивление, а потом мгновенная, ничем не прикрытая радость, но она закончила шаг и отвернулась, оказавшись за порогом. Виктория прикрыла глаза и махнула рукой, наложив на себя отражающее заклятье, скрывая себя. Карлотта обернулась, не помня ее, но чувствуя, что там, в доме, остался кто-то важный, кто-то, кто сообщил ей нечто важное… Но никого не было. Только пустота. ― Бабушка, быстрее! ― весело крикнул один из маленьких мальчиков, и Карлотта позабыла мимолетную грусть. Никого там не было. Наверное, она просто не хотела оставлять свой дом, в котором была так счастлива, но это был только дом, а в машине ее ждали люди, которые ее любили и которых любила она. Карлотта закрыла за собой дверь. ― Иду, иду, мальчики, ― по-доброму заворчала Карлотта и посеменила к машине. Виктория наложила на дверь заклятье и наблюдала, как еще одни любимый смертный человек садится в машину и отправляется в счастливое будущее. Да, Карлотта вытащила ее из мрака отчаяния и беспросветного безумия. Она была хорошим человеком, и теперь Виктория понимала, почему доверилась ей: она отличалась состраданием и хитростью, жаждой справедливости и коварством, стремлением помочь и изворотливостью. Была похожа на ее мать. Все события в жизни неизменно складывались в одну большую цепочку, становясь ее необходимыми звеньями. Простая истина, в которой еретичка снова убедилась. Виктория смотрела им вслед какое-то время, а потом зашла в дом. Без вещей Карлотты в прихожей, без ее маленьких сумочек и английских шляпок, без запаха вкусной еды, работающего старого телевизора, музыкального проигрывателя и едва слышного стука спиц — без всего этого дом выглядел пустым и брошенным. Как сиротливо оставленный ребенок. Без Карлотты дом оказался не нужным, даже выглядел и пах как-то неправильно. Ардингелли прошла все комнаты, плотно закрыла окна, двери, после чего вышла на крыльцо, закрыла входную дверь на замок и, не оглядываясь, покинула место, в котором была счастлива. Ей вслед тоскливо зашуршало листвой лимонное дерево. *** — Значит злобная семейка Первородных покидает наш тихий городок? ― хмыкнул Деймон, протягивая Виктории чашку красного чая. ― Я даже расстроен, мы и так не повеселились толком. ― Если для тебя «повеселиться» — это подраться с одним из самых древних вампиров, то у тебя есть время до вечера, пока Кол здесь, ― хмыкнула Виктория. Деймон довольно улыбнулся и подмигнул ей. ― Не буду говорить, что я расстроен, потому что я даже спокойно дышать стал, ― хмыкнул Стефан. Елена чуть опасливо кивнула. ― Но тебе я искренне благодарен за все, и я был бы рад, если бы ты иногда нас навещала. ― Только без твоего убойного супруга, ― кинул Деймон. Виктория хмыкнула. Стефан взял подушку и не глядя кинул в брата. Деймон перехватил ее и сел, рассмеявшись. ― Мы правда очень тебе благодарны. За все, Виа, ― проникновенно произнесла Елена и потянулась, чтобы взять Викторию за руку. Еретичка коснулась ее пальцев и ласково погладила. ― Спасибо, ― Ардингелли улыбнулась. Она посмотрела на Деймона. На вампира, так похожего на Мэттью. Улыбнулась ― теплее, в этот раз конкретно ему. ― Особенно тебе спасибо, Деймон. ― Я был рад, ― улыбнулся старший Сальваторе. Елена и Стефан не поняли, о чем они говорили, но видимо это было что-то значимое для них обоих. ― А, кстати... Чуть не забыл. Деймон встал и быстро вышел из комнаты. Вампиры и двойник проводили его непонимающим взглядом. ― Елена, ты можешь не переживать, ― сказала Виктория. ― Живи спокойной жизнью, как сочтешь нужной. У нас есть образцы твоей крови, и мы тебя не побеспокоим. ― Даже если раз в пару лет вы будете появляться, чтобы взять мою кровь — это будет милосердно, ― выдохнула Елена, прикрывая глаза. Деймон появился через пару секунд. В руках у него была небольшая коробочка. Он подошел и сел на подлокотник дивана, где сидела Виктория, и протянул ей коробку. Самую простую, светло-бежевую квадратную коробку, отделанную кожей. ― Мэтт отправил это на день рождение своей старшей племянницы, ― сказал он. ― Он передавался в семье, пока его не получила наша мать, и он остался у нас. И я, как наследник и старший ребенок, решил передать это тебе. ― Деймон, ― растрогано проговорила Виктория, принимая подарок. Она не знала, что там, но уже любила эту вещь всем сердцем. Деймон передал ей коробку, и Виктория открыла ее. Это был браслет, с золотыми лозами, которые цеплялись за запястье носительнице, а в центре покоился большой, круглый аметист. ― Мэтт в своем дневнике написал, что выиграл его у… ― …некого британского военного по имени Уильям Феррис, ― кивнула Виктория, улыбаясь. Мэтт писал, что военный польстился на красоту этого прекрасного минерала и не побоялся украсть его из индуистского храма. Феррис считал после, что боги ли решили наказать вора или сам камень — судить сложно. Ясно одно: подвеска, инкрустированная этим аметистом, не принесла счастья Феррису. Он вез его обратно в Индию, когда на родине быстро и безнадежно разорился, а сам умирал от неизвестной болезни. На этом корабле он и проиграл проклятый камень путешественнику Мэттью Сальваторе. Мэттью проверил камень у какой-то гадалки, и она заверила Мэттью, что камень безопасен. Тот отослал камень своей новорождённой племяннице. Сейчас Виктория чувствовала ― камень действительно не проклят. Он просто хороший проводник, и впитывал эмоции, отражая их, и все неудачи Уильяма Ферриса связаны только с его верой в проклятье. Для еретички он был потрясающим хранилищем для магии. Вообще сложно найти более положительную энергетику, чем у аметиста. Этот нежный, спокойный камень делал жизнь владельцев гармоничной, дарил им душевное равновесие. А это еще было и что-то, что принадлежало Мэттью. — Это потрясающе, спасибо, Деймон, ― улыбнулась она, и вдруг заметила на внутренней стороне коробки небольшой рисунок. Витиеватая буква «К», спрятанная в россыпи полевых ромашек. Деймон провел пальцами по левой ключице и подмигнул еретичке. *** ― Подарок от родича Мэтта, класс, ― пробормотал Клаус, рассматривая подаренное украшение. Виктория хмыкнула и забрала коробочку обратно. Она игриво поцеловала Клауса в подбородок. ― Не надо ревновать к камню, ― усмехнулась она. ― Кто ревнует, никто не ревнует, ― Клаус наклонил голову в сторону, его обвиняющие глаза впились в синие глаза Виктории, уголок губ приподнялся, прежде чем он хрипло рассмеялся. Они сидели на диване в комнате Клауса. Остальные Майклсоны уже уехали в Новый Орлеан, но супруги решили уйти из Мистик Фоллс ранним утром. После всех ссор, криков, скандалов, обманов и боли хотелось побыть вдвоем, в тишине и покое. Виктория убрала коробку с аметистовым браслетом в кресло и подтянулась ближе к Никлаусу. Мужчина вытянулся на диване во весь рост и спустил одну ногу на пол, чтобы жена могла устроиться между ними, прижимаясь к его груди. Клаус обнял ее за талию длинными руками и поцеловал в макушку. Потер пальцами плотный живот и улыбнулся. ― Я, наверное, уже надоел тебе с этими словами, но прости меня, ― выдохнул гибрид. ― За все. Все, что я делал, я делал из любви к тебе. Виктория кивнула. Клаус протянул руку, чтобы нежно коснуться щеки жены кончиками пальцев, мгновенно воспламенив кожу на ней. ― Больше никакой лжи. ― Больше никакой лжи, ― с готовностью повторил Клаус, целуя Викторию в висок. ― Никакой боли, крови, страданий… Ну, от меня по крайней мере. Виктория рассмеялась. Она повернула голову, подставляя лицо под поцелуи Клауса. Гибрид обхватывал ее бедра так, что это можно было описать только как хватку изголодавшегося мужчины. Медленные, небрежные поцелуи были разделены между двумя соскучившимися по прикосновениям людьми в тихой квартире. ― Любимая, ― проговорил Клаус, его голос был очень нежным. Виктория приподнялась на локтях, используя ноги Клауса как опору, чтобы видеть его как следует. Затем ее имя прозвучало из его уст. Клаус боялся. Он надеялся, что жена не скажет ничего такого, что заставит его потерять ее. Он поклялся себе, что не потеряет тебя. Он снова позвал Викторию по имени, но с улыбающихся губ жены не сорвалось ни слова. Она все еще смотрела в его глаза. Ее губы прижались к его губам. Он почувствовал, как руки Виктории плавно обвились вокруг его шеи, а губы все еще были в поцелуе. Он крепче сжал руки на ее бедрах, продолжая целовать ее. ― Любимый, ― в ответ пробормотала Виктория, понимая, что это то, что Клаус хотел бы услышать. ― Я люблю тебя, Никлаус Майклсон. Клаус улыбнулся ей, а потом вдруг выпутался из их объятий. ― Хочу тебе кое-что отдать, ― поспешно проговорил он, подходя к высокому шкафу и без особых поисков доставая небольшую деревянную шкатулку, самую простую, выполненную в виде небольшого сундучка. Виктория фыркнула, когда Клаус вернулся к ней и протянул вещь. ― Еще один подарок? ― Ну, он довольно старый, ― хмыкнул Клаус, занимая свое место рядом с ней. Виктория перекинула на спину длинные светлые волосы, позволяя Никлауса запустить в них пальцы и медленно расчесывать. Еретичка открыла замок. На темно-синей бархатной подушке лежал круглый медальон. Поначалу это не вызвало особого восторга, хоть и было приятно: Клаус часто дарил ей украшения, загадочным образом совмещая изящество, которое нравилось Виктории, и роскошь, которую любил он. Все содержимое ее шкатулок состояли из роскошных ожерелий, колец, серег, подвесок, корон и диадем, сделанных из лучших камней и металлов самыми искусными мастерами. Она распродала то, что забрала с собой, когда уходила от мужа, но от Элайджи знала, что Клаус маниакально скупал все, что жена бросила. Впрочем, круглый медальон не напоминал ничего, что она когда-то видела. Золотой, с изящной росписью перламутров, напоминающих цветочную ветку, на ладони он оказался легче, чем Виктории подумалось сначала. Еретичка бережно открыла его, ожидая увидеть их фотографию, или что-то подобное ― с Клауса станет подарить ей свое изображение, чтобы она носила его у самого сердца. Но это был рисунок, простой рисунок, но который Виктория мгновенно узнала. Точнее, довольно хорошая копия того самого рисунка, в уменьшенных размерах, но все такое же четкое. Минималистическая копия того единственного, который заинтересовал Викторию много столетий назад в комнате, где Клаус хранил сотни ее портретов. Он был простым, нарисованным росчерком черной гуаши. Два силуэта, в котором без ошибки угадывались вампир и сифон, сплетались в одну единую фигуру. Было в этом что-то… интимное, откровенное. И вместе с тем ― божественное. На белом фоне не было ничего, кроме этих размашистых силуэтов, будто они существовали в чистом мире, как два начала мужского и женского. Будто не было ничего, кроме них. На задней стороне крышки медальона была надпись: «Я боялся, что забуду, как выглядит твое лицо. Зарисовал все, пока идеально помнил». Клаус прикоснулся губами к ее уху. ― Ты была моим больным наваждением, ты постоянно являлась мне. Я долго не мог спать спокойно, видел тебя во снах. Иногда мне снились кошмары ― в них была ты и те, с которыми ты могла быть. Спустя столетия я не видел снов, лишь черную пустоту. Но мысли о тебе продолжали преследовать меня наяву. И теперь, когда ты рядом, я сделаю все, чтобы так и оставалось. И Клаус поднял ее руку, на которой было обручальное кольцо, и прижался к ней в долгом поцелуе, закрепляя обещание. Виктория не прекращала ему улыбаться.