Знакомство

Стоит только поднять взгляд от монитора с фотографией Лунного Цветка (одного из многих), как правую руку словно прошибает током. Давным-давно забитое имя родственной души неприятно печёт. Представляться вошедшему нет смысла, Калигари и так уже знает, что «Дубин Д.» расшифровывается как Дмитрий. Однако правил вежливости никто не отменял, и он протягивает всё ещё ноющую руку для рукопожатия. — Здравствуйте, Калигари, — представляется он, надеясь, что этого будет достаточно. — Калигари? — растерянно переспрашивает Дмитрий, очки бликуют в свете ламп. — Так исторически сложилось. Я увлекающаяся натура. Можно Валентин, Валик, — говорит Калигари. Бесполезно скрывать и так очевидное. По крайней мере, для них двоих. — Можно Дима, — говорит Дима, пожимая Калигари руку. Ладонь у него аномально горячая и дрожит, словно тот вот-вот свалится в припадке. Калигари прекрасно понимает его. Запечатление родственной души на деле оказывается куда более болезненным, чем про него писали в Интернете. Отпускает резко, руку будто окатывает холодной водой, и от наслаждения хочется негромко застонать. Впрочем, сейчас не до этого. Сперва надо разобраться с работой. — Валентин, вы не против встретиться и поговорить позже? Я хотел бы обсудить несколько моментов, — просит Дима, поправляя очки, которые, скорее всего, ужасно натёрли ему переносицу. — Хорошо, — говорит Калигари и диктует номер, после чего выходит из здания полицейского управления. Трясущимися руками достаёт сигареты и зажигалку, прикуривает, жадно затягивается и медленно, нехотя выпускает дым. Ничего, блядь, не хорошо. Да и не было с того момента, как в шестнадцать на руке появилось выписанное каллиграфическим почерком «Дмитрий», которое Валик прятал от родных и друзей, а потом и вовсе закрыл чернильным узором. Лишь бы не демонстрировать свою ущербность, уродство, данное ему самой судьбой. Он спрятался за кличкой и вращался в тех кругах, где имена, в принципе, не пользуются популярностью, и надеялся, что никогда не встретит родственную душу. Жаль, что судьба — такая сука. Дима звонит тем же вечером, предлагает встретиться у него. Калигари соглашается, но перцовый баллончик не выкладывает, мало ли что. Встречающий его Дима выглядит очень уставшим, глаза за стёклами очков покрасневшие, с лопнувшими капиллярами. — Проходи, — указывает он в сторону кухни, где на столе уже стоит чайник с поднимающимся из носика паром и вазочка с печеньем. Разливает чай по чашкам, падает на один из стульев и молчит. Неловкая тишина заполняет комнату подобно угарному газу — ещё чуть-чуть и удушье. Внезапно Дима смеётся, негромко и удивительно мелодично. Так, что у Калигари щемит сердце, и от этого тошно вдвойне. — Понятия не имею, что нам делать, — поясняет он причину внезапного веселья. Калигари кивает. У него самого — ни одной мысли. — Может попробуем жить каждый своей жизнью? — предлагает он, прекрасно понимая бессмысленность этого варианта. Дима молчит, только смотрит больными глазами. — Не сработает, — и голос, и улыбка у Димы надломанные, покорёженные. — Я уже чувствую, как меня к тебе тянет. Калигари молчит, у самого внутри ворочается безымянное, первобытное. — Научимся с этим справляться, — наконец выдыхает он неуверенно. — Минимизируем взаимодействие между нами, может найдём кого-нибудь, чтобы по-нормальному. Дима согласно прикрывает глаза. — Тогда тебе лучше уйти, — говорит он и провожает Калигари до двери. Выходя, Калигари задевает рукой чужое плечо: тело прошивает раскалённой иглой. — Пока, — прощается он, надеясь, что незаметно, как дрожит голос. — Пока, — отвечает Дима. Выйдя из парадной, Калигари резко бьёт кулаком в грязно-жёлтую стену: пусть лучше причиной охватывающего его жара будет боль. Он достаёт телефон, пишет знакомым в чат, что будет через полчаса, несколько раз промахивается мимо нужных букв и ожесточённо их стирает. Сегодня ночью он напьётся, а может закинется чем-нибудь покруче. В честь заранее проваленного плана. Жить по-нормальному он теперь не сможет просто физически.