Простое

      Сначала была боль.       Она текла раскалённым металлом по венам, раздирая изнутри и заставляя едва дышать, желать свернуться в клубочек столько, сколько Мэри себя помнит. Агония ни на секунду не утихала, не отходила на второй план и не забывалась – плата за избежание смерти и жизнь с ней, заключённой мёртвой маной в теле, была неподъёмной для обычного человека. Мэри металась в конвульсиях первые пару недель, не могла сконцентрировать мысли, впадала в забытье и в мгновения ясности думала о милосердном прекращении страданий, но тут же с отвращением морщилась.       Мэри стиснула зубы и научилась с этим жить. Боль не отошла на второй план, но Мэри вновь стала ходить, не шатаясь, разговаривать, не прерывая саму себя криками, и общаться, жить в социуме. Боль стала константой, на которую можно было положиться в любой период жизни – что-то знакомое и родное, привычное. Чем больше времени проходило, тем больше связности Мэри отвоёвывала у боли. К пятнадцати годам она уже читала, не отвлекаясь на страдания раздираемого мёртвой маной тела. Она училась, скрывала шрамы-вены чёрной накидкой, уходила в тень и всё же никогда не сгибалась.       Мэри, не знавшая ничего, кроме подпольного города Жизни, всеми устремлениями тянулась на поверхность, к презирающим её людям, охоте со стороны верующих в Бога Солнца, очередной порции боли и безнадёжности, бесперспективности, однако же и красотам природы, мирным моментам неизвестности, звёздному небу и возможности проявить себя. Мэри принимала условия игры своей жизни, смирялась с постоянным положением дел, но не позволяла неважным деталям себя остановить.       Хотелось ощутить вкус свободы на языке, узнать, что в мире есть нечто большее, чем искусственное небо, землянистые своды, мёртвая мана и боль, хотелось что-то себе доказать – и Мэри медленно, но верно продиралась к своей мечте израненной душой и агонией тела.       Тётушка не понимала, дедушка волновался, и один лишь мастер Кэйл дал ей шанс. Мэри вцепилась в этот шанс, призрачную возможность так, как сама от себя не ожидала, всей силой отчаянного, загнивающего в наклевётанной ссылке поэта, жаждущего недоступной родины. Все силы и мастерство были брошены на изготовление запрошенной руки. Дедушка и тётушка поражались её воодушевлённости и с видимым беспокойством перешёптывались. Даже со всей любовью к ним Мэри не позволила двум тёмным эльфам остановить её от вылазки на поверхность. Некоторые цели стояли гораздо, гораздо выше спокойствия и бесполезной умиротворённости. Золотая клетка с семьёй рядом всё ещё остаётся клеткой, и Мэри наконец готова прорубить прутья.       Мэри подготовилась к насмешкам, побоям и попыткам убийств, спрятала кинжалы под полами мантии, закрепила в рукавах несколько смертоносных, заточенных до неимоверной остроты ей же костей, и отработала навыки вырубания людей.       Вместо этого её встретили благодарный за сделанную руку убийца, радостный дракон, стремящийся показать ей мир, и тихо покровительственный Кэйл-ним. Чхве Хан тренировался с ней, Он и Хонг предлагали идеи по использованию некромантии, звёздное небо разлилось патокой над головой, и Мэри, натянутая, как тетива лука, не расслабилась, но ощутила краткий душевный подъём и вкус победы.       Мэри, считавшая себя слабой, болезненной и бесполезной, которой предрекали жизнь изгнанника, долгую и бессмысленную, наконец смогла обнажить клыки и душу. Кэйл-ним оказался первым, кто сказал ей не прятаться, показать себя свету и не бояться своего вида некроманта. Он оказался первым, кто не пожалел, не осудил и не посоветовал скрыться долой с глаз людей и, благодаря этому, Мэри наконец скинула капюшон.       Боль не ушла, но дышать стало легче.       Только здесь, на поверхности, где ей и предназначалось быть, Мэри полюбила все свои шрамы, чёрные, проступающие над кожей вены и текущую в них мёртвую ману. Робость и стыд за свою же шкуру слезли с личности как старая кожа со змеи; здесь Мэри не оставалась в углу, не молчала, позволяла себе и быть спокойной, и эмоциональной, сумела почувствовать свои силы и найти им применение. Загореться огнём решимости – не испепеляющим в ничто своей интенсивностью, а устойчиво-неумолимым, но оттого не менее жарким – оказалось до смешного просто. Мэри ликовала, и радость просачивалась в статичный голос.       Как успешна была война, так и дорога за неё плата. Костяной дракон жил и поддерживался маной Мэри, привычный в управлении, но громоздкий и всё же требовательный. Лечение Ханны отняло множество сил и причинило такую резкую, необычную по характеру боль, которой Мэри не испытывала с тех пор, как мёртвая мана впервые лизнула кожу адским огнём. Рука Рона первое время остро нуждалась в калибровке. Тренировки с костями виверн, впитывание маны, путешествий по мирам, знакомство с другими некромантами, множество мелких обстоятельств и почти приключений – к концу войны и охоты на охотников Мэри безоговорочно любила свою жизнь и, казалось, достигла всего, чего желала так долго. Плата за само существование, каждое моргание и вдох оставалась неимоверной, растекаясь густым раскалённым металлом-патокой под кожей.       Мэри приняла боль как старого друга. Вся её жизнь, такая константно невыносимая, презираемая и по-началу бесполезная, была неизмеримо прекрасна.       Любить и ценить куда проще, когда у тебя есть так мало. Держаться за своё израненной и неколебимой душой неимоверно проще, когда есть такое неизмеримое богатство – жизнь и дыхание.       Мэри стиснула зубы и продолжила жить, найдя в себе силы не на пресыщенность болью, а на восхищение красотой мира, не подозревая, какой силой духа обладала.       Сначала была боль, в конце будет она же; но важнее любой боли то, как с ней жить.       А Мэри было неважно, как жить.       Главное – по своим правилам и просто продолжать.       Иногда ничего большего, чем простота, и не нужно.