Kiss daddy, Megumi~

— Не смотри так, словно видишь меня впервые… — Сукуна подпирает подбородок кулаком, задумчиво-заинтересованно разглядывая пацана, стоящего посреди кровавого озера. — … Фушигуро Мегуми. Двуликий все еще заточен внутри тела Итадори Юджи, но Итадори занят, отвоевывая свою жизнь на пару с Нобарой Кугисаки у двух полупроклятий… а вот Фушигуро Мегуми со своим проклятьем особого уровня уже справился. Мальчишка значительно вырос в силе за каких-то жалких пару месяцев с того момента как встретился с точно таким же особым уровнем в колонии для несовершеннолетних. — Что я тут делаю? Черноволосый растрепанный пацан растерянно осматривается по сторонам, стараясь при этом не выпускать из виду Двуликого Короля Проклятий. — Уснул в обнимку с моим пальцем, прямо под мостом, очевидно. Неужели белобрысая шестиглазая моль не учила тебя быть осторожнее с проклятыми предметами? Особенно если они не запечатаны, — складывается впечатление, что Рёмена Сукуну занимает их незамысловатый разговор… или, что он заговаривает Мегуми зубы, успокаивая чужую паранойю. — Посмотри, ты до сих пор его держишь. Двуликий кивает головой и Мегуми все же приходится оторвать свой взгляд от Рёмена, чтобы действительно увидеть, как его собственная рука крепко сжимается вокруг проклятого пальца. Её буквально свело — не отпустить, не отбросить, не вытянуть отвратительный кусок давным-давно иссохшей плоти. Как только Юджи умудрился проглотить этот кошмар? — Не хочешь и сам попробовать? — Сукуна скалится в усмешке, открывая вид на крепкие белые зубы… почти все странно заостренно-изогнутые, особенно впечатляют двойные клыки и скошенные верхние резцы. — Внутри тебя наверняка намного комфортнее, чем внутри этого наглого сучёныша, Итадори. — Я не собираюсь есть части твоего тела, — Мегуми скалится в ответ, но не улыбаясь, а просто как раздраженное или даже напуганное животное. Что-то вроде домашнего кота против тигра, с точки зрения Сукуны, отчего он [Рëмен] усмехается все шире и шире. — Спорим, я могу легко тебя заставить? Рёмен даже с места не двигается, не меняет положения тела и не сбивается с расслабленно-позабавленного тона, но Мегуми сам делает несколько испуганных шагов назад. — Трусишка. Учитывая обычную грубость Короля Проклятий, это звучит почти мягко… вот только Сукуна все же встает со своего места, медленно спускаясь по белым черепам, как по удобным ступенькам. — Все еще не готов взять в рот? — от двусмысленной шуточки Рёмена у Мегуми вспыхивают и лицо, и уши. — Помочь тебе? Какой-то нехороший голос внутри Фушигуро буквально нашептывает ему, что с Королем Проклятий лучше не спорить, но вместо того, чтобы прислушаться к этому неожиданно вылезшему советчику, Мегуми пытается сложить руки в печать вызова сикигами настолько быстро, насколько это возможно… вот только он по-прежнему не может разжать судорожно сведëнной кисти, все еще сжимающей палец Короля Проклятий. Как в самом страшном сне собственно тело отказывается подчиняться. — Ты ведь действительно сейчас спишь, — Сукуна снисходительно-надменно возводит взгляд к потолку… к огромным ребрам, заменяющим в этом месте потолок. — К тому же, моя территория — мои правила. Двуликий оказывается ровно напротив, стискивает пальцы всего одной руки вокруг шеи Мегуми, сжимает до удушья, откровенно наслаждаясь, как дёргается пацан в его хватке. Однако окончательно потерять сознание Король не позволяет, ведь тогда Фушигуро просто исчезнет отсюда. Он медленно ослабляет хватку, позволяя вдохнуть немного сладковато пахнущего медью воздуха, продолжая удовлетворять свое эго чужой, растянутой во времени, агонией. — … что нужно сделать, чтобы выйдя отсюда, ты начал шарахаться от Итадори? Мне нравится мысль о том, как будет ломать мальчишку твой испуг. У нас с ним ведь одно лицо на двоих сейчас. Впрочем… есть идея и поинтересней. Сукуна сладко улыбается, а Мегуми может ощутить, как увеличивается в размере обхватывающая его гортань ладонь — мозолистая, твердая, жесткая. — Нет… — у Фушигуро стекленеет взгляд при виде этой высокой фигуры, нависающей над ним почти вдвое, хоть и все еще одетой в уже знакомое кимоно. На «этом» лице татуировки Сукуны, точно так же, как дополнительная пара глаз на скулах, смотрится куда чудовищней, чем на лице Юджи Итадори, которое Рёмен носил совсем недавно. Но лицо, которое он одел теперь… от его вида у Мегуми подгибаются ноги, в внутри что-то обрывается и кажется будто он летит-летит-летит куда-то вниз, в пропасть безо какого-либо дна. — … не смей. — Ты ведь любил его, не смотря на то что он бросил вас с сестрой. О, не делай такое выражение лица — пока ты на моей территории, твои мысли для меня совсем не секрет, — даже голос Сукуны меняется, становится низким, чуть хриплым и вкрадчивым. Он смотрит из-под тяжелых век, черты лица будто выточены из камня, знакомы до последней блядской чёрточки, вырезаны где-то на внутренней стороне черепа Мегуми, где-то на подкорке его сознания, точно так же как его тело помнит жесткость этих рук и их уверенные прикосновения. Сколько раз он мечтал, что этот мужчина снова обнимет его, поднимает на сгиб локтя, позволяя обхватить за сильную шею. Даже запах знаком до боли, он буквально разлагает разум Мегуми, ведь Сукуна вытянул это из самой потаенной части чужой души — ноты бальзама после бритья, свежесть мятной зубной пасты, мускус и едва заметный намёк на пот после утренней тренировки, застарелый крепкий табак, металл и оружейная смазка. — Прекрати… Чужая рука больше не держит Мегуми, и он сам падает на колени в кровавое озеро. Любое желание бежать исчезает, растворяется, рассыпается на части в нем. — Скучаешь по папочке? — Сукуна с лицом Тоджи Фушигуро присаживается напротив, на корточки, гладит чужое лицо большим пальцем, очерчивает изгиб скулы, вниз, к острому подбородку и вверх — притрагиваясь к обветренным сухим губам. — А ведь мы всегда можем быть вместе. Мужчина ловит Мегуми за руку, тянет ее к себе и медленно отгибает по одному пальцу, доставая проклятый предмет из сведенной судорогой ладони. — Вот так, — он снова притрагивается к губам Мегуми, проталкивается глубже, разжимая чужие зубы… пацан даже не соображает, что надо сопротивляться. А когда пространства становится достаточно, Король Проклятий проталкивает высушенную плоть проклятого предмета Фушигуро в рот, толкает в сторону гортани, не позволяет отстраняться, загоняя Мегуми прямо в горло и не давая выплюнуть. — Глотай, пацан. Одной ладонью перехватив чужой затылок, Сукуна с лицом Тоджи Фушигуро зажимает Мегуми рот второй рукой, пока тот давится… пока проклятая плоть не начинает растворяться прямо у него во рту, превращаясь во что-то неосязаемо тошнотворное, сползающее прямиком в желудок, а оттуда, стремительно распространяющееся по всему телу. У Мегуми стекленеет взгляд, собственное тело перестает подчиняться, так и стоя на коленях перед Сукуной. — Хороший мальчик, — голос Тоджи Фушигуро, как конфетка после выполненного приказа, как поощрение. — На самом деле вряд ли подобное поможет мне в тебя переселиться, но ты ведь уже успел испугать? О, как Сукуна прав… и он прекрасно об этом знает. — Мне будет достаточно небольшого контроля над тобой, пацан, — Рёмен встает, рассматривая новую игрушку с нескрываемым предвкушением. — Следуй за мной, — недвусмысленное повеление, сопротивляться которому невозможно, как бы не вопила о том душа Фушигуро Мегуми. Сукуна идет обратно, к груде костей, с удовольствием ощущая панику мальчишки и зная, что тот не может противостоять силе всего одного поглощенного пальца. Но ради такой игрушки не жаль его пожертвовать. Едва заметное движение кисти и гора костей истаивает. Теперь это воистину территория Сукуны, его домен и его… храм. Странное строение, напоминающее оскаленную человеческую пасть и вызывающее у обычных людей либо ощущение отвращения, либо вовсе неприкрытую панику. Рёмен садится прямо на кромку крупных зубов, за которой лежит огромный влажный и теплый язык. Теперь он может напрямую лицезреть испуг в зеленых глазах Фушигуро Мегуми… в точности таких же зеленых, какие были у Фушигуро Тоджи. А изменяться обратно и принимать вид Итадори, Сукуна не планирует — ему нравится, как все внутри Мегуми скручивается и перемешивается от вида давно потерянного, но такого любимого, несмотря ни на что, отца. С этим можно работать, на этом можно играть, а чужую любовь вполне реально извратить. Сломленными или хотя бы надломленными душами так удобно управлять… … однако куда больше Сукуне нравится сам процесс психологической ломки. — Раздевайся. Он не будет торопиться. Во внутреннем мире время течет совершенно по-иному, гораздо быстрее, чем во внешнем. Там могут пройти минуты, а тут десятки минут… и чем дольше Итадори вместе со своей подружкой-одноклассницей будет сражаться, тем больше времени у Рёмена на веселье, которого он был лишен очень и очень долго. Мегуми артачится, Мегуми пытается не слушаться собственного тела, тут же начавшего выполнять чужой приказ. Мегуми содрогается от того, как красные глаза Сукуны, смотрят на него с лица Тоджи Фушигуро, которое мальчишка вспомнил уже до последней чëрточки — вплоть до широкого грубого шрама в уголке губ. — Хочешь прикоснуться? — Рёмен склоняет голову набок, внимательно глядя на то, как Мегуми дрожащими пальцами избавляется вначале от пиджака, а затем от рубашки и майки. Худощавое, но крепкое тело, привычное и к постоянным тренировкам, и к беготне за проклятиями. Ни капли лишнего жирка… да, Сукуна был бы не против, чтобы пацан даже немного прибавил в весе, а то подержаться ровным счетом не за что — мешковатые брюки, снятые вместе с бельем, обнажают полное отсутствие задницы, как таковой. Фушигуро отчаянно качает головой, отрицая даже малейшее желание контакта с Сукуной… тем более, когда у Сукуны «это» лицо. А вот его мысли и чувства… он хочет притронуться, обнять, хочет расплакаться и рассказать обо всех годах, проведенных вдали от отца. Не совсем то направление мыслей, которое желал бы увидеть Рёмен, но все поправимо. — Подойди. Мегуми исполняет приказ в точности, за которую цепляется, как за границу, останавливаясь стоит его коленям соприкоснуться с коленями Сукуны. Однако Рёмен тут же разводит свои ноги в стороны и усмехается, обнажая крепкие, по-прежнему искривлëнные и остро загнутые зубы: — Ближе. Теперь пацан вынужден снова двинуться вперед, пока не оказывается в сущих миллиметрах от чудовища, нацепившего шкуру его собственного отца. Невыразимо хрупкий и маленький, не смотря на свои восемнадцать лет, в сравнении с крепким и высоким телом Тоджи Фушигуро. Ему бы пошло традиционное женское кимоно и цветы в волосах… если бы он позволил им отрасти. — Ты ведь хочешь прикоснуться. — Не к тебе, — о, сколько сил положено на то, чтобы вытолкнуть всего пару слов сквозь протестующее от такого непочтительного тона, собственное тело. — Ты хочешь прикоснуться к своему папочке. Так потрогай. [и это тоже приказ, не смотря на вкрадчиво-сладкий тон, которым он сказан] У Мегуми руки ходят ходуном, когда он, внезапно, сам того от себя не ожидая, обхватывает лицо Рёмена руками, прослеживая подушечками пальцев черные татуировки и будто пытаясь отделить их в своем сознании от лица Тоджи Фушигуро. Грубая плотная кожа, жесткие кости, тяжелая челюсть, сухие и матовые губы… гладкий рваный шрам в уголке губ. Что-то внутри Фушигуро Мегуми истошно кричит от нежелания видеть на Сукуне это лицо и одновременно скулит от восторга из-за возможности прикоснуться к давно потерянному человеку. Сукуна ухмыляется Мегуми… облизывает его пальцы, до того прикасавшиеся к шраму. Так и хочется сжать челюсти, откусить молодую сладкую плоть, чтобы услышать крик и почувствовать почти забытый привкус человеческого мяса, но чудовище сдерживает свои порывы, в первый раз он хочет сломать свою игрушку совсем по-другому. — Давай, скажи. Я же знаю — ты хочешь. Рисунок в радужках алых глаз будто закручивается спиралями, гипнотизирует, проникает в чужую суть и одновременно тащит все потаённое наружу. — … отец, — Мегуми не успевает поймать себя вовремя, не может противиться и потому тут же сам себе прикусывает язык — совсем не в переносном смысле. Рёмен ощущает запах свежей крови — яркий, сочный, совсем не похожий на затхлое озеро, окружающее их. Крепкие пальцы Тоджи Фушигуро оплетают затылок пацана, сжимают с силой, до боли, но все же аккуратно, чтобы не раздавить череп, чтобы не закончить их маленькую игру раньше времени — ведь тогда Мегуми может или упасть глубже, в настоящий сон, или наоборот выбраться обратно в реальность, прийти в себя. — Мой маленький мальчик так скучал, — издевательски шепчет Сукуна, прежде чем впиться в губы Мегуми, пролезая глубже в чужой рот, даже не смотря на то что мальчишка пытается кусаться и сопротивляться. Стоит лишь чуть сильнее сжать пальцы в волосах мальца, как он тут же сам открывается от боли, но Рёмен ловит его крик своим ртом, поглощает его, пьет вместе с кровью и чужой слюной, не испытывая и капли брезгливости. Сукуна брезгует лишь чужой слабостью, но никак не естественными телесными жидкостями. Мегуми может почувствовать, как мужчина затягивает его язык в свой рот, высасывая кровь из ранок вместе со скапливающейся слюной, которую он [Мегуми] попросту не может сглотнуть. Рёмен отпускает свою жертву лишь тогда, когда ранки перестают кровоточить, когда язык уже онемевает, а челюсти болят от столь долгого контакта. Мегуми с девчонками-то ни разу не целовался, не то что с другим мужчиной, да еще так… глубоко и долго. … а уж когда на него, поплывшего и растерянного смотрит лицо собственного отца… — Нет… нет, пожалуйста, нет, — пацан упирается руками в плечи Сукуны, пытаясь отодвинуться, но куда там. — Нравится целоваться с собственным папочкой? Как я могу отказать, когда ты так жалобно просишь не снимать эту маску? — мальчишка не плачет, но Рёмен все равно проходится длинным ярко-красным языком по его щеке, вверх, к скуле, продолжая удерживать за затылок… и соскальзывает кончиком языка ко внутреннему уголку глаза, туда, где смыкаются веки — чтобы пробраться между ними, чтобы пройтись длинным влажным движением по бешено подрагивающей склере. Он мог бы всунуть язык глубже, в этом самом уголке глаза, протолкнуть его так, как ни одному человеку не снилось, вытащить глазное яблоко, такое нежное, влажное и дрожащее, — чтобы вобрать в рот и разодрать к чертовой матери все соединяющие его с глазницей мышцы и нервы… но он снова сдерживает свои порывы. Свои… аппетиты. Фушигуро Мегуми даже представить себе не может насколько бережно с ним сейчас обращаются — и все благодаря силе, скрытой в этом хрупком теле. Мегуми интересен Сукуне, у Рёмена свои планы на этого пацана, постепенно все сильнее и четче оформляющиеся в подробный список необходимых пунктов. А первый из этих пунктов — изучить новую игрушку. Узнать мысли и чувства пацана, найти все чувствительные точки, узнать куда нужно давить для получения необходимых ответов… нет, это слово не подходит. Куда лучше тут будет звучать «откликов». Сукуна нажимает, Мегуми откликается — идеальная схема, когда все причинно-следственные связи станут известны. Лицо Тоджи Фушигуро Сукуна надел для пробы, заинтересовавшись тем, насколько важной фигурой является давно исчезнувший отец для депрессивного смурного мальчишки. Реакция оказалась выше всяких похвал. Куда интереснее и куда вкуснее, нежели Рёмен продолжил бы, оставаясь в облике Итадори Юджи. Лицу Итадори Мегуми мог бы сопротивляться, а вот от одного вида Тоджи Фушигуро, его [Тоджи] сына буквально выворачивает и перекручивает внутри. Слабость… Сукуна чует чужую слабость, как дикий зверь ощущает истекающую кровью жертву, отчаянно ползущую прочь. [сожрать] [разорвать] [присвоить] [поглотить] — Ты вырос таким сладким мальчиком, Мегуми, — Сукуна вживается в роль, вживается в шкуру Тоджи, отыгрывает чужого папашу так, как сам видел бы эти отношения. Вот почему у него никогда не было и не будет детей — он просто сожрет любое настолько «его» существо еще из утробы матери, не дождавшись появления на свет. Вскроет, выпотрошит умудрившуюся залететь бабу, вытащит из нее трепещущий плод, смешение чужих генов с его собственными генами чудовища и поглотит, пряча глубоко в себе. — Прекрати… ты — не «он». А я… не могу хотеть ничего подобного, — пацан артачится, но дрожит так, что представляемое Сукуной кровотечение лишь кажется больше, обширней и интенсивней. — Какая разница? Ты видишь перед собой того, к кому вожделею, точно так же, как и я. А если вожделеешь — то возьми. Ох уж эта человеческая мораль и запреты в голове, мешающие наслаждаться жизнью. Но ведь тем интереснее их ломать. — Раскрой мой пояс, — глаза Сукуны горят алым с лица Тоджи Фушигуро, когда он наблюдает за тем, как мальчишка тянется вперед, как оборачивает руки вокруг его [Сукуны] талии, добираясь до завязок и распуская их. — Ну, вот… а говорил, что не хочешь, — и Мегуми вспыхивает, заливается краской, понимая, что в словах Рёмена на сей раз не было никакого приказа, что он просто сказал, а пацан повиновался по быстро сформировавшейся схеме, спихивая собственные желания на то, что его телом управляет кто-то со стороны. Рёмен ловит руки Мегуми до того, как тот успевает их отдернуть, тянет обнаженного и дрожащего мальчишку на себя, вынуждая почти лечь поверх, обернуть руками, уткнуться в его [Сукуны] плечо. — Это было именно то, что сделал ты сам — тебе не убежать от осознания данного факта, — губы Рёмена ласкают чужую ушную раковину, пока он сцеживает свои слова внутрь, по капле, как тягучий яд. — Это лицо, это тело — то, что тебя нужно Фушигуро Мегуми. Так прекрати прикрываться глупой человеческой моралью. Присвой себе. Вкуси, сожри. Сукуна чувствует, как у Мегуми мутится в голове от посылаемых в нее образов, от лица отца, от его голоса, от слов Рёмена. Тонкие длинные пальцы пацана вцепляются в ткань кимоно, невольно тянут ее, раскрывая одежду на мужчине, обнажая его до пояса, открывая голый торс, проработанные мышцы… складку, похожую на белый шрам поперек живота. Фушигуро Мегуми не замечает ее, прижимаясь к отцовскому телу, как к единственному якорю в стремительно сходящем с ума мире, не понимая, что именно этот якорь и тянет его на самое дно. … и содрогается всем телом, когда та самая складка раскрывается, оказавшись огромным ртом, что высовывает свой язык и проходится им по прессу самого Мегуми. Снизу-вверх. Сверху вниз. Сукуна обхватывает обнаженного мальчишку за плечи и откидывается назад, на язык своего святилища, укладывая Фушигуро так, чтобы его лицо оказалось напротив лица самого Рёмена, а бёдра — ровно на уровне рта в животе, который с самым настоящим урчанием принимается вылизывать чужой пах, втягивая в рот еще вялый и такой маленький член пацана. Маленький по сравнению с этим ртом и с нынешним ростом самого Сукуны. Тепло. Теплое дыхание формируется где-то в глубине Святилища Зла, вырываясь наружу через раскрытые рты обращенных на все четыре стороны света выходов. От этого ощущения чудовищного дыхания кожа Фушигуро Мегуми покрывается мурашками, в то же время как он сам слабо вздрагивает, ощущая такую интенсивную стимуляцию, какой не получал никогда… и никогда больше не получит — если снова не окажется в руках Короля Проклятий. Потрогать самого себя пальцами, потереться бедрами о подушку, подрочить в смоченный слюной или лосьоном кулак, или вовсе кончить от какого-нибудь сумбурного подросткового сна — вот и весь опыт Мегуми. — Расслабься, — Рёмен ловит кайф от чужих чувств и мыслей, а также от того, как Мегуми реагирует — как реагирует его душа и как реагирует его тело. Член пацана затвердевает феноменально быстро, Фушигуро не может сдержаться от того, чтобы податься вперед, к ласкающему его языку, а Сукуна даже знает, как сделать еще лучше. Мозолистые крепкие пальцы, принадлежащие Тоджи Фушигуро проходятся по спине пацана, пересчитывают каждый выступающий позвонок, очерчивают ямочки на пояснице, ложатся на твердые, лишенные мягкости ягодицы… и соскальзывают ниже, подхватывая Мегуми под задницу, крепко стискивая чужие бедра и разводя их в стороны — чтобы пацан обхватил ногами торс «отца», буквально проваливаясь пахом глубже, почти садясь на чужой огромный язык так, чтобы он теперь ласкал не только подтекающий предэкулянтом член, но и поджавшиеся яички… и чтобы кончиком мог забираться куда дальше, толкаясь в судорожно сжатый вход внутрь чужого тела. — П… рек…ра…ти, — Мегуми тихо скулит, при этом сам ерзая, увеличивая трение, погружаясь в чужой жар, какого ему больше ни с кем не ощутить… и судорожно кончая, не продержавшись и пары минут. — Мальчишка, — тянет Сукуна, но даже не думает отпускать чужих ног, легко прижимая коленки Мегуми к своим бокам, пока тот поскуливая изливается ему на язык. Да, мальчишка… но какой же сладкий. Даже его сперма на вкус сладковатая, нежная, как взбитые с толикой сахарной пудры яичные белки. — Прекрати сопротивляться и просто расслабься, — голос Тоджи Фушигуро это почти поводок, дергая за который Сукуна добивается чужого подчинения, даже без каких-либо приказов — и это в сотни раз интереснее носильного смирения. Когда игрушка подчиняется сама… Рёмен утыкается носом в нежно пахнущий мальчишеский висок, наслаждаясь и чужим вкусом, и тем, как язык из его нижнего рта все сильнее раскрывает вход в чужое тело, растягивая мышцы, протискиваясь внутрь мясистой, тяжелой, склизкой и горячей массой, соприкасаясь с нежными стенками кишечника. Мегуми же не может ни отстраниться, ни соскользнуть, намертво зафиксированный отцовскими руками. — Могу спорить, когда ты играл сам с собой, то точно не представлял такого, — язык из нижнего рта Сукуны то пробирается в глубину, то снова выскальзывает наружу, чтобы собрать как можно больше скользкой густой слюны, буквально проталкивая ту в тело Мегуми, отчего по его бедрам уже течет, стекает прямо на руки Рёмена, на язык Святилища на котором они возлежат. Разрабатывать пацана «так» куда удобнее, чем если бы Сукуна делал это при помощи пальцев, а разрабатывать стоит хорошо — как бы Рёмен не желал порвать Мегуми, чтобы втиснуться в него всем своим естеством. Порвать… раскрыть его нутро, окунаясь туда, как в чашу, раскрыть ребра, обнажая трепещущее крохотное сердечко, судорожно сокращающиеся и влажно поблескивающие внутренние органы. Ему [Мегуми] было бы невероятно больно. Он бы кричал, плакал, стонал, отчаянно скреб бы пальцами, пытаясь то ли отпихнуть от себя Сукуну, то ли уволочь от Рёмена свое разверстанное тело, а Сукуна посылал бы по нему импульсы обратной техники, не давая умереть, продлевая и продлевая агонию, пока чужой разум не сломался бы, пока Фушигуро не потерял бы последние ориентиры человеческих понятий боли, жизни и смерти. Сукуна мечтал о подобной игрушке… жаль все они, как один, ломались, не в силах переступить последнюю грань, перерождаясь всем своим естеством, как когда-то переродился он сам, из человека превращаясь сначала в проклятье, а затем и в Короля Проклятий. [способен ли на подобное ты, Фушигуро Мегуми?] На сей раз Сукуна будет осторожней. Он начнет с жестокой ласки, прежде чем постепенно приручать пацана к своим рукам. Он не позволит ему сбежать, не даст сдохнуть и постарается сломать именно так, как надо, а не полностью и намертво. [глубже] — Не надо… папа, не надо… В сознании Мегуми образ Фушигуро Тоджи уже начал сплавляться с образом Рёмена Сукуны. Хорошо. Просто прекрасно. Лицо Сукуны рассекает широкий нечеловеческий оскал, когда он понимает, что Мегуми уже раскрыт так, что в него бы поместился сжатый человеческий кулак. То, что надо. Мегуми вытягивают из огромного жадного рта, приподнимают над собой, любуясь мокрым, дрожащим мальчишкой, покрытым самыми разными жидкостями — спермой, слюной, слезами. Откуда-то из складок раскрытого кимоно выбирается еще одна пара рук, вызывая во взгляде Фушигуро священный ужас, но Сукуна лишь наслаждается этой эмоцией и тем, как мысли в голове Мегуми судорожно бьются во все стороны, закручиваются то спиралью, то узлом, от предположений, от… предвкушения. О, да — маленькое, робкое, но оно есть, потому что здесь и сейчас, униженный, раздетый, обкончавшийся в руках Сукуны, Фушигуро Мегуми все еще не познал ни ужаса, ни боли. Только постыдное, обжигающее удовольствие, смешанное с близостью к давно исчезнувшему человеку — ядовитейшая смесь, однако Сукуна ведь не зря не только Король Проклятий, он также и Король Ядов. — Полюбуйся, пацан — пока можешь, — к этому мгновению Сукуна готовился — его он собирался смаковать и им наслаждаться, и именно так он и делает, когда его руки приспускают пояс мягких штанов, обнажая не один, с сразу два твердых, больших, подтекающих предэкулянтом члена. — Нет! — Мегуми разве что не взвизгнул, ужом пытаясь вывернуться из чужих рук… естественно, безрезультатно. — Или ты прекратишь дергаться, или папочке придется тебя обездвижить, — Сукуна скалится, буквально поедая чужие эмоции, этот ужас, эту панику, это предощущение и понимание Мегуми, зачем его настолько сильно разрабатывали. Одной рукой зафиксировав бедро мальчишки, второй, Рёмен сжал оба своих члена вместе, жестко стискивая их и направляя две ярко-красные от притока крови головки к мокрой растянутой дырке. [толчок] Мегуми сам застывает, ощущая собственную беспомощность в слишком сильных руках Короля, ощущая, что тот все равно совершит задуманной. Лишь что-то внутри Фушигуро бешено подрагивает и это даже не сердце — это его душа, которая мечется, так и норовя разломать, рассеять иллюзорное тело, существующее на этой не менее иллюзорной территории, ведь на самом деле Король Проклятий по сию пору не имеет физического воплощения. Но это его Территория. Его правила. Его воля правит здесь, подавляя душу Фушигуро Мегуми и проникая в нее, как сам Сукуна мог бы проникнуть в чужую плоть, уже итак зараженную силой проклятого предмета. Пройдя незначительное сопротивление, Рёмен проталкивается прямиком в тугую узость кишок Мегуми. Медленно. Еще медленней, Сукуна. Слишком рано для жестоких игр, слишком рано ломать и рвать. — Тебе ведь совсем не больно, маленькая папина шлюшка, — у Мегуми почти глаза закатились от ощущения того, как внутрь пробиваются сразу два толстых горячих члена, и он не в силах возразить. Пацан может лишь глухо скулить, запрокинув голову назад, пока его сантиметр за сантиметром насаживают на это оружие сладкой пытки — пока поджарая маленькая задница не касается паха Сукуны. Он [Сукуна] специально натягивает Мегуми по самые яйца, чтобы мальчишка не просто чувствовал его внутри, а ощущал, как сидит на бедрах Рёмена, как тот входит до упора, настолько, что у Фушигуро появляется выпуклость на животе — так сильно два члена мужчины распирают чужие кишки изнутри. — Хочешь, чтобы я тебя отпустил? И он правда отпускает, вынуждая Мегуми со вскриком искать опору руками, упираясь в отцовскую грудь. — Можешь попробовать слезть. Давай же, пацан. Я тебя больше не держу, — он демонстративно разводит все четыре руки, сам даже не зная, чем больше наслаждается — тем, как кишки Мегуми сладко, тесно и горячо обволакивают его члены, тем как пацан хнычет, мечтая все прекратить… или скрытыми мыслями Фушигуро, напоминающими что-то растерянно-напугано-извращенное, ведь мальчишка тоже получает немыслимое удовольствие от такого давление на одну сладкую точку в своей заднице. Мегуми упирается сильнее, перенося вес на дрожащие руки, весь сжимаясь изнутри, будто сначала просто пытаясь вытолкнуть инородное тело силой мышц. Но это так не работает и ему все же приходится с тихим скулежом начинать двигать бедрами, опираться на свои колени, чтобы медленно и мучительно соскользнуть с двух членов Рёмена… только затем, чтобы его тут же поймали в капкан из четырех рук и снова с садистским удовольствием натянули по самые яйца вниз. — Жалкая попытка, — голос Сукуны не громок, но все равно проникает в каждую клеточку тела Мегуми, точно так же, как и его плоть вбивается в кишки Фушигуро. У мальчишки подламываются руки, на которые он до того пытался опираться, итак измученный после столкновения с духом особого уровня, он не находит в себе вовсе никаких сил к сопротивлению. Даже если все это не реально, даже если их тела лишь иллюзия — его воля не настолько сильна, чтобы перебороть волю Короля Проклятий. Сукуна облекает его душу в ирреальную плоть, сжимает своими руками, насилует одним своим видом, приняв облик Тоджи Фушигуро, а Мегуми уже не может сопротивляться. Это почти ощутимым треск, с которым что-то внутри мальчишки надламывается, и он отказывается от сопротивления, полностью растворяясь в ощущении блядского жара, обжигающего внутренности, растягивающего его задницу и кишки, заполняющего до отказа. — Очень хорошо, Фушигуро Мегуми. Все совершенно правильно, — руки Рёмена охватывают Мегуми со всех сторон, удерживая, не давая соскользнуть, чуть приподнимая над своими бедрами и тут же натягивая обратно, чтобы усилить жжение и трение, чтобы снова задеть то местечко, от прикосновения к которому Мегуми плавится и теряет остатки собственного «я». [стон] Когда сдерживающие Мегуми остатки человеческой морали и обломки его собственной воли пропадают он остается один на один со своим инстинктами и желаниями… и подчиняется им, выгибаясь в спине, будто течная кошка, выпуская уже ничем не сдерживаемые стоны и всхлипы, двигая своей задницей так, чтобы члены Сукуны, разрывающие его своей толщиной и твердостью снова и снова задевали то местечко внутри… Рёмен не мешает ему. Наоборот, дарит возможность двигаться, пусть даже и так слабо, поддерживая в вертикальном положении и давая опору в виде собственных рук, напоминающих несгибаемую металлическую арматуру. Мегуми кажется он в жизни не касался ничего твëрже… … или касался? Да, в детстве… когда отец виделся ему центром всего мира, той точкой, что всегда будет незыблема, что всегда будет существовать, иначе само мироздание обрушится и погребет под собой все сущее. Сукуна верно вытащил этот образ из того темного уголка души Мегуми, где он прятал его ото всех и даже от себя самого. Существовал ли вообще в этом мире тот, кого Мегуми любил больше чем Тоджи Фушигуро? Матери он даже не помнил… сестра больше раздражала, хоть он и питал к ней теплые чувства. Нет. Не было никого кроме отца, кого бы Мегуми так исступленно боготворил. Рёмен смешал этот образ с грязью и окунул в Мегуми в нее с головой, утопил, заполнил ею всё его нутро — желудок, легкие, горло, носовые пазухи, уши. Мегуми видел и осязал Тоджи Фушигуро вновь, как нечто воссозданное заново, воскрешенное из мертвых, давно забытое и незабываемое одновременно. — Папа… — разум уже устал кричать, что это не Тоджи. Король Проклятий с лицом отца Мегуми… не имело значения так ли это. Имели значение лишь эти руки, лишь их близость, лишь то, как мужчина прикасался к нему, как не отпускал, не отталкивал, не исчезал. [всхлип] [судорожный толчок] У Мегуми задрожали колени, когда он снова захлебнулся удовольствием — уже второй раз за столь недолгий срок, стискивая чужие члены внутри себя, судорожно и инстинктивно пытаясь свести ноги вместе, но натыкаясь на чужую горячую сильную плоть, на плавно движущиеся мощные бока. Сперма мальчишки плеснула Сукуне на живот откуда ее тут же собрал огромный и длинный жадный язык, выбравшийся из щели рта на животе. На сей раз семя Мегуми показалось еще слаще — просто от того, что он сдался, отпуская самого себя и свои чувства, растворяясь в них и в жаре тела Короля. Сукуна откинул голову назад, на губах танцевала довольная усмешка, он не кончил сам, для этого он был слишком выдержан и опытен, но Рёмен откровенно наслаждался каждым мгновением оргазма Фушигуро Мегуми, считывая его из чужих эмоций и мыслей. Наконец пацан обмяк, слабо подрагивая, из-за остаточных судорог оргазма. Все еще натянутый на чужие члены, как горячая сладкая игрушка, сдавшийся, потерянный. — Подвигайся еще. Сделай папочке приятно, Мегуми, — негромкий голос Короля Проклятий обжег Фушигуро, заставляя вскинуться, прийти в себя… и снова увидеть это до боли знакомое лицо. — Можешь поцеловать, если хочешь. Может трогать сколько тебе угодно. Потому что Король позволял ему и только ему — дарил свою благосклонность, так как был заинтересован в этом хорошеньком молодом мальчишке с невъебенно огромным потенциалом. Будь на месте Фушигуро Мегуми кто-то иной и уже валялся бы в луже из собственных нечистот, с распоротыми кишками. А Мегуми можно находиться рядом, можно дерзить, можно смотреть этими яркими зелеными глазами, можно трогать… что он и делает, непослушными и дрожащими от усталости руками вновь охватывая такое родное-чужое лицо Тоджи Фушигуро. — Действительно… можно? — ему и кажется, что он говорит с собственным отцом — такие жалко-сладкие интонации, буквально умоляющие еще раз дать ему услышать разрешение… — Можно, — Сукуна усмехается, ощущая, как длинные изящные пальцы Фушигуро оглаживают его лицо, как прослеживают татуировки, как едва ощутимым касанием, — будто бабочка щекочет своими крыльями, — проводят по вторым нижним глазам, очерчивая их границы. В разуме Мегуми все смешивается и кружится. Сукуна даже улавливает эту вспышку и мстительное желание пацана вдавить пальцы в те самые глаза, заставить Рёмена снять маску Фушигуро Тоджи… но это желание тут же смывает страхом больше никогда не увидеть желанное, любимое лицо. — Поцелуй папочку, Мегуми, — Сукуна даже не приказывает, но Мегуми уже тянется, даже не пытаясь вновь опираться на слабые руки, просто ложась всем телом на чужой обнаженный торс… [стон] От этого движения члены внутри тела Мегуми смещают, жаркое скольжение захватывает на миг все его восприятие и мальчишке приходится судорожно дышать через рот несколько секунд, прежде чем он вновь приходит в себя, возвращаясь на поверхность своего мутного и перекрученного сознания. Прямо перед лицом пацана — губы Тоджи, этот грубый шрам, этот знакомый узор из сухих трещинок, эта матовая бледность чужого рта, некогда уже прикасавшегося к нему целомудреннейшими поцелуями. Но в том поцелуе с которым Мегуми сам приникает ко рту Сукуны нет ни намека на невинность — лишь жажда, невыразимое и невыносимое желание, знакомый самому Рёмену голод… или его отголосок. Пока что отголосок. Сукуна еще научит Фушигуро Мегуми быть жадным и жаждущим. Пацан робко обводит кончиком своего языка кромку острых, хищно изогнутых зубов Рёмена. Охает, порезав итак прокушенный недавно язык, вновь наполняя поцелуй кровью, однако отстраниться ему не дают. Сукуна вылизывает рот Мегуми, показывая, как надо это делать, сжирая остатки всей его невинности и неприкосновенности. Вылизывает своим языком чужой язык, высасывает кровь вместе со слюной, гладит кончиком языка мягкие внутренние поверхности щек. Эта гладкость, эта теплая, влажная и не защищенная текстура, эта нежность слизистой сравнима лишь с нежность кишок Мегуми, которые Сукуна сегодня тоже лизал изнутри, подготавливая к их близости. Терпение Рёмена заканчивается, как песок в верхней клепсидре песочных часов. Глухое рычание возвещает пробуждение чудовища, а Святилище вторит своему господину, содрогаясь от самого основания. Сукуна переворачивается на огромном языке, служившим им ложем, подминая под себя такое крохотное человеческое тело, притягивая Мегуми ближе подхватывая его под колени нижней парой рук в то время, как верхняя обхватывает узкие бедра, сминает маленькую задницу так, что на ней остаются чернейшие синяки, как отпечаток рук Рёмена. Мегуми не просто ошеломлен, он буквально рассыпается на части, содрогаясь от того как действия Сукуны приводят к смещению его же членов внутри чужого тела. Горячо, тесно, почти больно… но слишком желанно. — Вслух, — рычит Рёмен, смешивая собственное желание с самым настоящим приказом и специально с силой двигает бедрами, вдалбливаясь в чужое нутро. — Еще, — Мегуми не поймать самого себя за язык, не заставить самого себя замолчать. — Еще, пожалуйста. — Хочешь, чтобы папочка кончил прямо внутри тебя? — Сукуна скалится, издевается, вспарывает своими словами Мегуми наживую, а тот даже промолчать не может, не имеет ни малейшей возможности скрыть своих желаний. — Хочу… хочу, — мальчишка переходит на скулеж, когда Рёмен, удерживая его бедра, снова толкается внутрь. И снова, и снова, и снова. Ритмично, хоть и не сдержанно, так быстро, что даже со всей той слюной, что его язык загнал в Мегуми ранее, движения сливаются в непрерывный, сводящий с ума жар, за которым Мегуми даже боли бы заметить не смог, если бы она появилась. Жестко, выходя до середины и тут же втрахиваясь обратно, так, что его яйца шлепались с громким влажным звуком о мокрую от слюны задницу Мегуми. Если бы не огромный язык Святилища под ним, Фушигуро уже бы сломал себе спину, выгибаясь, чтобы увеличить амплитуду, чтобы снова ощутить эту вспышку в самом конце каждого движения Сукуны, от которой все внутри взрывалось предощущением самого настоящего фейерверка из сладости и жара. Мегуми перешагивает грань удовольствия уже в третий раз… а Сукуна в нем все еще твердый, все еще слишком горячий. Хоть мужчина уже потерял терпение, но он все еще растягивает свое собственное удовольствие, наслаждаясь каждым изломом сознания мальчишки. Ногти вытягиваются, заостряются, превращаясь в самые настоящие когти, вспарывающие нежную кожу. К наслаждению примешивается первая боль… вот только Мегуми уже не может отделить одно от другого. Каждый алый росчерк на его теле это лишь еще одна вспышка ощущений, еще один знак принадлежности Королю, носящему маску его собственного отца и пацан принимает их все, до последнего, точно так же, как и дыхание Сукуны, смешивающееся с его собственным, точно так же как проклятую энергию этого чудовища, семенем проклятья поселившуюся внутри и пустившую корни в каждый уголок тела, даже в самый темный и потаенный… особенно в такие уголки. [укус] [укус] [укус] На ладонях Рёмена проявляются жадные рты, впивающиеся в уже нанесенные когтями разрезы, разводящие своими языками нежную человеческую плоть, врабатывающиеся в раны так, будто хотят начать жрать Мегуми прямо сейчас… а Сукуна действительно жаждет этого — его звериные чудовищные инстинкты требуют начать поглощать столь желанный объект, пусть бы даже и по кусочку. [сожрать] [разорвать] [присвоить] [поглотить] Король издает низкое рычание, заставляющие Мегуми содрогнуться, сжимаясь сильнее вокруг его плоти. Еще один жадный толчок, настолько сильный, что нежная кожица входа не выдерживает, рвется и на членах Сукуны появляется чужая кровь, которую он размазывает каждым своим движением, каждым толчком. Плевать. Им обоим уже на это наплевать. Мегуми сам подается бедрами навстречу, с головой утонув в чувствах Рёмена, звенящих в нем через поглощенную проклятую энергию пальца Сукуны. Точно так же как до того Рёмен читал Мегуми будто открытую книгу, теперь и сам пацан падает в чужие мысли и эмоции, как в кипящий бурлящий котел. Слишком много для него. Слишком. Много. Еще один рывок, еще одна вспышка… и его внутренности опаляет жар чужого семени, разливающегося не просто по кишкам, а будто заполняющего все его нутро, весь его живот, как сухую полость, обволакивая внутренние органы и удобряя корни проклятой энергии, пробившиеся в Мегуми. — Хороший мальчик, — клокочет Сукуна и ухмыляется Мегуми с лица Тоджи… пока не растворяется в медленно накатывающей темноте. — Мегуми! Мегуми! — Да, все с ним в порядке, уснул по ходу, — голоса Юджи и Нобары прорываются сквозь тяжелую пелену, из которой так не хочется выбираться. Она обнимает Мегуми руками Тоджи Фушигуро, его запахом, его голосом, обнимает собой… но открыть глаза все равно приходится. — О, я же говорила, — Кугисаки усмехается и машет Фушигуро рукой. Выглядят они с Итадори изрядно потрепанными, зато живыми и вышедшими победителями из нехилой заварушки. — Класс, мы разбирались с проклятиями, а он тут сладенько себе спал, — но Юджи не высказывает претензий, нет, он просто тихо смеется, протягивая Мегуми руку, предлагая помочь встать с холодной земли. Фушигуро растерянно протягивает руку в ответ… и замирает. Когда он заспал, то крепко держал в руке палец Сукуны, извлеченный из проклятья особого уровня… а теперь его нет. — И правда, — знакомый голос воскрешает в голове недавний абсурдный сон, тянет за невидимые ниточки, теперь связывающие воедино Фушигуро Мегуми и самого Короля Проклятий. Не менее знакомая ухмылка возникает на щеке Юджи, обнажая хищно изогнутые зубы в усмешке. — … думаю, ты действительно очень «сладко» поспал, Фушигуро Мегуми.