Comme un Phénix // Словно Феникс

— Прикроешь меня сегодня? Зейн спрашивает невозмутимым тоном, как будто это дело двух секунд, как будто не Жану придется отчитываться за них обоих из-за того, что Зейн не явился на тренировку. На самом деле, сейчас в этой дыре Зейн — едва ли не единственный адекватный человек, который хотя бы пытается понять Жана и быть рядом, когда ему кто-то нужен. Они не друзья — среди Воронов друзей не бывает, — но они партнеры на корте, они соседи по комнате, они вынуждены находиться рядом — и потому берут от этого вынужденного положения все, что могут. Но Зейн иногда и правда злоупотребляет положением Жана, и сейчас — один из таких случаев. — Ты ведь знаешь, это так не работает, — угрюмо отвечает Жан, продолжая усиленно делать вид, что ищет что-то в своей тумбочке. — Меня не будет на тренировке, — Зейн взмахивает рукой. — Извини, Джонни. — Расплачиваться будем мы оба, дружеское напоминание, — Жан поднимает взгляд, натягивает самую искусственную улыбку из всех, что есть в его арсенале. Зейн отмахивается и выходит из комнаты. Жан подавляет судорожный вздох, поднимается на ноги, сжимая зубы до скрипа, лишь бы сдержаться, сжимая ладони в кулаки до тех пор, пока на внутренних сторонах ладоней не появляются лунки от ногтей — чтобы успокоить гнев. Жан знает, как его воспринимают в Гнезде, знает: все в курсе, что он просто игрушка Рико — не такая любимая, как Кевин, но явно претендующая на место Кевина после побега. Жан никогда не претендовал ни на чье место. Он бы ни за что не позволил Кевину остаться, когда у того была возможность сбежать, — не позволил бы себе быть эгоистом и удерживать его здесь, в этом аду, который точно стал бы таковым для Кевина после этой травмы. Жан стал предателем, но по крайней мере мог играть, — и по крайней мере на нём Рико не стал бы повторять свою ошибку, потому что замечательно усвоил урок благодаря сильным рукам Хозяина и его трости. Он всегда был готов сделать для Кевина многое — очень многое, иногда даже становилось страшно от осознания того, насколько, — и он никогда не ждал от Кевина взамен больше, чем получал. Просто Жан знал, что отношение Кевина к нему — лучшее, что он может получить в Эверморе, его забота и нежность в обращении — нежность вороновская и все еще грубоватая, но единственная, которая была им доступна, — это лучшее, что он получит взамен на свою почти безусловную любовь. К настоящему дню Жан уже принял тот факт, что его любовь к Кевину Дэю — это константа, единственная определенность в серой массе одинаково болезненных будней, темного прошлого и спрятанного в тумане будущего. Сейчас Кевина нет рядом — что же, он надеется, что просто сможет увидеть его снова ещё раз. Хотя бы раз. Жан давно отучился просить большего, чем сможет получить: он знает, что его имя — Жан Моро, что его семья всегда находилась в подчинении у других людей, и ему пора бы отучиться, но это невозможно — и он продолжает хвататься за каждого, кто относится к нему хоть немного по-человечески. С Кевином это было больше, чем «немного», с Кевином — было всё, но Жан знает, что Кевин быстро забудет его — потому что, как бы отчаянно Жан ни пытался отдать ему всего себя, Жан по-прежнему ассоциируется для Кевина с этим местом — Эвермор, кровавый всплеск на черном полотне, боль, которую уже не заглушить таблетками, и жизнь в постоянном страхе. И Кевин, конечно, захочет оставить Жана в прошлом, — не Жану решать, он знает, и потому обрывает такие мысли каждый раз, когда они закрадываются в голову, но он хочет для Кевина самого лучшего, и потому ему самому было бы легче, если бы Кевин смог двигаться дальше и оставить позади всю боль. Ему было бы легче, но еще это было бы так, так мучительно больно: даже кашлять кровью от перелома ребра не так отвратительно, как думать, что Кевин Дэй захочет оставить Жана в прошлом и никогда больше его не вспоминать. Жан садится на кровать, чувствуя слабость в коленях. Тренировка вот-вот начнется, ему надо идти, — как всегда, день изо дня, бежать по этому порочному кругу, единственный выход из которого — смерть. Ему надо идти, но он оборачивается на стену возле своей кровати и, чувствуя, как хлынет волна паники, отчаянно пытается уцепиться взглядом за что-нибудь определенное. Открытки, магнитики, пара брелков, — то, что осталось ему от Кевина, и Жан даже старается лишний раз не трогать эти вещи руками: ему кажется, что на них до сих пор — отпечатки пальцев Кевина, и брать их можно, только когда станет совсем тяжело. Когда тоска будет ощущаться слишком остро и захочется хоть как-нибудь ощутить присутствие Кевина. Иногда Жану кажется, что на некоторых открытках остался его запах. На одну из них он и правда брызгал своим парфюмом, — это была просьба Жана, глупая, ужасно глупая, но Кевин почему-то даже не стал спрашивать, а просто сделал. Но эта открытка — на крайний случай, она лежит у Жана в тумбочке, там изображен какой-то совершенно невзрачный город, но она пахнет Кевином так ярко, что Жану кажется: если он достанет её сейчас, у него случится истерика. И он сжимает ладони в кулаки, чтобы не сделать этого. Знает, что пока не время, — нужно выждать ещё немного, когда рана затянется хотя бы немного, хотя прошло уже больше месяца, а лучше не становится ни на грамм. Жан снимает со стены один из магнитиков: он немного дурацкий, это мишка в красном берете, и Жан искренне смеялся, когда Кевин отдал его Жану со смущенным видом, сказав «он напомнил мне о тебе». Сейчас смеяться уже не хочется. Жан так и не спросил, почему этот мишка напомнил Кевину о нём, — но спрашивать уже как-то поздно, не к месту. Спрашивать — больно и тоскливо, Жан не хочет знать, потому что ему кажется: как только он узнает ответ, он не сможет сдержать слёз. Он делает вдох, сжимает фигурку в руках крепче, будто пытается сквозь нее ощутить прикосновения Кевина, зажмуривается, чтобы не видеть окружающее, — но звук в коридоре вырывает его из мыслей. Он вешает магнитик на место, встаёт на негнущихся ногах и выходит из комнаты.

***

— Вы не имеете права, — выдохнул Жан тихо, сплевывая кровь на пол. И откуда только нашлась смелость на эти возражения? Наверное, это все было из-за бессилия. Тренер поморщился, бросив что-то про уборку, но Жан не договорил: — Если вам нужно, чтобы я играл, как вы можете оставить меня без еды? Это… Да это просто ненормально, я не понимаю, — он в отчаянии развел руками, наблюдая за усмешкой на губах тренера. Рядом с Тэцуджи стоял Кевин. Стоял так, будто наказывали не Жана, а его самого, стоял, опустив взгляд в пол и убрав руки за спину. Жан старался на него не смотреть, чтобы чувство злости не становилось острее. Кевин всегда был таким отвратительно беспомощным, всегда предпочитал игнорировать, даже если что-то происходило прямо у него под носом, — и Жан ненавидел в нем эту черту. Жан находился в Гнезде всего два месяца, — и он понял, что наказания в виде побоев здесь — это норма, а ещё не хотел получить сильнее, потому не возмущался. Но он выложился на тренировке на максимум, который мог себе позволить с теми гематомами, что были на его теле сейчас, а тренер сказал, что он постарался недостаточно, и из-за этого останется без ужина, — и, возможно, без еды завтра. Это уже было вне его понимания, — и, пожалуй, просто стало последней каплей: накопилось слишком много неопределенности и неясности насчёт будущего и настоящего, Жан до сих пор не понимал, почему его привезли сюда и оставили так, словно это был какой-то детский лагерь, потому что он был уверен — родители знали о том, что здесь происходит, но просто закрыли глаза. Жан нуждался в ответах, а злость копилась с каждым днём. — Здесь нет такого понятия, как права, — тренер усмехнулся, но в глазах вспыхнула ярость. — И явно не тебе решать, на что ты имеешь право, глупый мальчишка, — Тэцуджи перешел на японский, и Жан снова с трудом продирался через его слова. Следом тренер быстро и со злостью выговорил ещё одну фразу — её Жан уже не разобрал, слишком малы были его познания в японском, и понял он только, кажется, слово «родители», но скорее всего, имелось в виду что-то совсем другое: он уже даже не пытался вникнуть. Но тут взгляд Жана вдруг упал на Кевина — и он замер, увидев перепуганное выражение лица, с которым Кевин уставился на тренера. Тэцуджи продолжал сверлить Жана взглядом, а Кевин продолжал смотреть на него: глаза распахнулись, он вдруг сразу как-то побледнел, перевел потерянный взгляд на Жана, но тут же опустил глаза, увидев, что Жан смотрит прямо на него. Очевидно, Кевин понял сказанную тренером фразу, и эта фраза даже смогла его удивить, если не шокировать. Как только Тэцуджи отпустил их, а Жан попытался смириться с тем, что сегодня его ужином будет лишь стакан воды, парни направились к спальням, и Кевин остановился возле двери в комнату Жана. — Не зайдешь? — вдруг попросил Жан. Тот согласился с непривычной покорностью. — Что сказал тренер? — потребовал Жан, как только за ними закрылась дверь. — Та фраза, которая так тебя удивила. Я не понял, что она означала. — Ничего, — Кевин повел плечами. — Да, конечно, — Жан фыркнул. — Если тебя любое «ничего» в такую панику вводит, мне тебя даже жаль. — Жан, — Кевин качнул головой, но тот недовольно изогнул бровь. — Что он сказал? Кевин напряг челюсти, снова зябко повел плечами и выглядел так, словно попал в самое неловкое положение. — Я не в курсе, знаешь ли об этом ты сам, но думаю, что нет, — сказал он в конце концов. — Знаю что? — Жан уже начинал выходить из себя: он сам по себе был довольно вспыльчивым, но дома в нём обычно подавляли эту черту и приходилось сдерживать себя, а здесь он жил в этом адском напряжении и непонимании уже почти два месяца, и держать себя под контролем было всё сложнее. Особенно — с Кевином, который рядом с Жаном заметно смягчался. — Ты знаешь, почему ты здесь? — В каком смысле «здесь»? — Жан изогнул бровь. — В этом месте? — В Гнезде. В Эверморе. В команде Воронов — в будущем, — сухо ответил Кевин. Жан удивился такой уверенности насчёт последнего, но лишь покачал головой в ответ. — Понятия не имею. Сначала думал, что просто смогу обучаться игре в экси у лучших… Ну, так мне сказали. Даже обрадовался, думал, это на пару недель, внезапная щедрость со стороны родителей, которые никогда особенно не одобряли моей любви к экси, — он скептически усмехнулся. — Сейчас понял, что ошибался. Но я понятия не имею, на сколько я здесь застрял и из-за чего. К чему ты вообще это спрашиваешь? — раздражение мелькнуло в его голосе, и Кевин поджал губы. — Тогда ты явно не хочешь знать, что сказал Хозяин, — наконец выговорил он. Жану захотелось его ударить — врезать посильнее, прямо в эту великолепную скулу, чтобы на не менее великолепных губах выступила кровь, а эти прекрасные глаза распахнулись снова. Жан чересчур восхищался Кевином, даже когда думал о своей ненависти к нему. Возможно, ненавидел он скорее из принципа, потому что в этом месте хотелось ненавидеть каждого, кто был причастен к его боли. — Это мои желания, и мне решать, что я хочу знать, а что — нет, — выпалил он. — Просто переведи ебаную фразу, Дэй, это не так сложно. — Не говори так со мной, — Кевин нахмурился. Жан осекся, прикусывая губу. Он и правда забыл, с кем разговаривает: Кевин Дэй, даже пока что не входя в стартовый состав Воронов, пользовался огромным уважением среди остальных, а ещё превосходно играл и был самым близким человеком для Рико. По крайней мере, такое создавалось впечатление. А Жан должен был знать свое место — даже рядом с Кевином. Или — особенно рядом с ним. — Извини. Я не… Я не хотел тебе грубить, — пробормотал Жан, но на лице Кевина вдруг возникло выражение уже знакомого испуга. — Нет, нет, — он тут же вскинул руки, — не надо передо мной извиняться. Я хочу быть тебе другом здесь, а не одним из… них, — голос Кевина стал тише под конец фразы и он сглотнул, виновато глядя на Жана. Тот невесело усмехнулся. — Другом? Ты вообще в курсе, что такое дружба? — спросил он, покачав головой. — Нет, — выпалил вдруг Кевин, заставляя Жана удивлённо вскинуть брови. — Я не знаю, как правильно быть другом. Хорошим другом. Я… Жан, сейчас мне шестнадцать, а тут я живу с тех пор, как мне было пять, и я понятия не имею, как принято дружить у нормальных людей, — в его голосе мелькнуло отчаяние. То, как он произнёс это слово «нормальные», показывало, что к таковым он сам себя не относит. — Но… Я имею в виду, — на его лице отразилось непривычное смущение: Жан вообще не знал, что Кевин Дэй умеет смущаться. — Я бы хотел быть твоим другом. Ты интересный. И хорошо играешь, — Кевин уверенно кивнул, но в его глазах застыла тревога. Словно он боялся, что его отвергнут. Словно Жан мог позволить себе отвергнуть Кевина Дэя, когда тот предлагал ему стать друзьями. Жан на пару секунд потерялся в глубине этих двух серо-зеленых озёр: особенно когда Кевин сделал шаг к нему навстречу, и взгляд его глаз оказался ещё ближе. — Ладно, — Жан лишь пожал плечами. — Я, наверное, тоже не сильно разбираюсь в дружбе, — признался он вдруг, но Кевин непонимающе нахмурился, и ему пришлось пояснить: — у меня никогда особенно не было друзей. Была только… — он вдруг заставил себя замолчать: он пока не был готов рассказывать Кевину о своей сестре. Пока что все теплые воспоминания из Марселя были связаны именно с ней, он иногда прокручивал их в голове перед сном, и это могло быть лучшей частью дня. Но он боялся, что, как только он поделится этими воспоминаниями с кем-то, пусть даже с Кевином — единственным, кому хоть немного доверял в этом месте, — то всё рассыпется в пепел. Кевин продолжал напряженно смотреть на Жана, и он заговорил снова: — Я был на домашнем обучении по прихоти родителей, единственным моим окружением помимо семьи была моя команда экси. Это буквально было единственное, чем я занимался, — он не смог сдержать невеселый смешок. — И вот куда меня это привело, да? Кевин понял, что имеет в виду Жан, и в его взгляде вдруг скользнула жалость. Он задержал на нём взгляд на несколько секунд, а потом отвел глаза. — В том, что ты здесь, нет твоей вины, Жан. — Да ладно, — тот фыркнул, закатил глаза, и Кевин хотел было продолжить переубеждать его, но Жан его опередил: — ты уходишь от темы. Что сказал мне тренер? Выражение лица Кевина стало таким, словно у него вдруг заболел зуб: он и правда намеренно убегал от этого разговора. Он покачал головой, сделал вдох и снова отвел взгляд. — Ты уверен, что хочешь, чтобы я перевел тебе это? — Ты идиот или притворяешься? — Жан сел на кровать, тут же подтягивая ноги к груди. Кевин опустился рядом. Помолчав пару секунд, он вдруг вздохнул. У Жана от напряжения и этого молчания всё застыло внутри, сжимаясь в тугую спираль, которая была готова отскочить в любую секунду. Сирена тревоги в голове отчаянно гудела, но отступать было поздно. — Не переведу дословно, — Кевин шумно выдохнул, — но Хозяин сказал, что тебя им… продали твои же родители, так что у тебя здесь нет прав, а они могут распоряжаться тобой так же, как распоряжались бы своими деньгами, — он выговорил быстро и тихо, и Жану потребовалось несколько секунд на то, чтобы разобрать его речь. Английский Кевина был чистым, американским, с едва заметным акцентом, пока не очень понятным Жану, но этот акцент наоборот делал его речь более четкой. Когда смысл слов дошел до Жана, он вдруг застыл, ошарашенно глядя на Кевина. На самом деле, слова звучали… бредово. Как они могли продать его? Он не был вещью, а продажа людей, очевидно, была незаконной… Но Жан тут же вспомнил, чем занимается его отец. Он знал о его работе не слишком много, но его знаний и подслушанных разговоров было достаточно, чтобы сделать выводы: мать всегда твердила им с сестрой о секретности, о том, что никому нельзя рассказывать, о том, что у папы очень важная должность, которую он боится потерять. Жан вспоминал детали, которые постепенно стали собираться в одну картину, а следом накрыли его удушающей волной ужаса, тонуть в котором было хуже, чем в соленой воде, разъедающей слизистые. Он бросил на Кевина взгляд, полный панического страха, увидел на его лице виноватое и испуганное выражение, и тут же отвел глаза. Комната кружилась, и он, сам того не замечая, вцепился руками в покрывало на кровати — заметил, только когда пальцы начали неметь от того, как сильно он сжимал. Ком в горле он тоже заметил не сразу, а слезы обожгли глаза лишь через пару минут: когда он продолжал и продолжал крутить в голове эту мысль, осознавая её все глубже. Родители продали своего сына людям в другой стране, не потрудившись сказать ему, что он уже не вернётся домой. Ему потребовалось пару минут на то, чтобы осознание пробралось вдаль по коридорам сознания, доходя до точек, отвечающих за реакцию. Он правда старался не плакать: заметил, что его слёзы лишь подстрекают окружающих причинять ему ещё больше боли, — но сейчас рядом был только Кевин, а у Жана очень болели ноги, он был голоден, и мысль об отсутствии ужина стучала молоточками по черепной коробке, — и это стало последней каплей. Первая слеза скатилась по щеке сама по себе, и он медленно разжал пальцы, поднимая ладонь, чтобы машинально вытереть влагу со щеки. — Жан… — Non, — тот выставил вперед указательный палец, останавливая Кевина, чтобы он не сказал чего-то, что заставит Жана разрыдаться. Голос дрожал, как и рука, но он отчаянно пытался прийти в себя. — Non, non, tais-toi, — пробормотал он, но плечи предательски вздрогнули, и Кевин осторожно опустил на них ладони, будто ожидая разрешения. В голове Жана бегущей строкой неслось одно слово, одно имя, билось крыльями о прутья, словно птица, запертая в тесной клетке.       ЭлодиЭлодиЭлоди Он застрял здесь, на другом континенте, за тысячи миль, — а она осталась одна наедине с людьми, которые, не моргнув глазом, продали собственного ребенка. И он ничего не может сделать — ничего, абсолютно ничего, он беспомощен и никак не может ее защитить. Это была удушающая волна паники, тревоги и страха за сестру, а следом — не менее страшная волна тоски. Он понял, как сильно скучает — не позволял себе думать об этом, но сейчас не думать не представлялось возможным. И он вспоминал её внимательный умный взгляд, её смех, её любимое платье, которое он сам зашивал, когда она случайно порвала его в саду их частного дома; вспоминал её слёзы и их объятия, вспоминал, как они прятались под одеялом в комнате Элоди, пока на кухне на первом этаже дома ругались родители, и Жан читал ей шепотом книжки, пока она жалась к нему ближе и бросала испуганные взгляды на дверь, пытаясь прислушиваться к его голосу, а не к крикам. Кевин едва заметно сжал его плечи, но этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы вырвать его из круговорота мыслей. Он судорожно и глубоко вздохнул, а потом мягкое «Жан?» от Кевина все-таки заставило его всхлипнуть и податься вбок, в чужие распростертые объятия. Кевин слегка растерялся, но в конце концов неловко и осторожно прижал его к себе, обнимая за плечи. Жан пытался успокоиться — пытался убедить себя, что в этом нет ничего страшного, что он сам мечтал сбежать из дома, что, раз они его продали, так было нужно… Элоди, Элоди, Элоди? Как бы он ни пытался, её имя возвращалось, вставало перед глазами, выворачивало наизнанку чувством вины и страха. — Мне жаль. Извини, мне очень жаль, я не… — Хватит, — хрипло перебил его Жан. — Твоей вины тут явно нет. — Мне просто жаль, что так вышло, это… Это ведь отвратительно, — тихим голосом ответил Кевин, — так не… не должно быть. Жан кивнул, вытирая слёзы и сжимая челюсти, чтобы успокоиться. Тревога заставляла сердце болезненно биться о ребра, но ему вроде бы удалось взять себя в руки. Он понял, что придётся научиться жить с этой правдой, — и он думал, что должен злиться на Кевина, пусть даже тот был не виноват, лишь раскрыл для него горькую правду по его же просьбе, — но Жан вдруг повернулся к нему и оказался внезапно близко к его лицу. Ладони Кевина крепче сжались на его плечах, пока он с тревогой смотрел в глаза Жана. — Спасибо, — тихо сказал Жан. — Ну, что всё-таки сказал. Хорошо, что я узнал это сейчас, а не позже. Кевин посмотрел на него, как на чокнутого, и Жан увидел, как дернулся его кадык. — Мне правда неловко, что ты благодаришь меня за такое, — он встревоженно изогнул бровь. — Мне побыть с тобой? — Нет, — Жан отвел взгляд, но из объятий не высвободился — ждал, пока Кевин отпустит его сам, а Кевин, почему-то, не отпускал. Большим пальцем он мягко поглаживал Жана по плечу, и его прерывистое дыхание прямо на ухо немного успокаивало. Кевин всё-таки остался. Жан не просил его уйти снова, не пытался убрать его руки, вообще не возражал, — и он остался. И Жан расслабился в его руках в конце концов, а Кевин тихо извинился снова, и Жан снова начал думать об Элоди… — Мне правда уже надо идти, — Кевин мягко выпустил его, садясь. Жан кивнул, не поднимая на него. В носу до сих пор стоял запах его геля для душа и просто его запах, который Жан успел изучить и запомнить. Воротник футболки Жана пах Кевином, и Жан знал, что сегодня он уснет благодаря этому запаху. — Спасибо, — он поднял взгляд на Кевина, и тот покачал головой, а после направился к выходу из комнаты, но в дверях вдруг остановился: — Если тебе нужно будет поговорить, ты… Знай, что я здесь, ладно? Жан удивлённо захлопал глазами, но в конце концов медленно кивнул. Кевин выдавил улыбку и вышел из спальни Жана, закрывая за собой дверь.

***

Тренировка проходит отвратительно — и это, пожалуй, ещё мягкое слово для описания, потому что Жана оставляют после её окончания и Жану достается в двойном объеме — потому что Зейна нет на корте сегодня, и до него очередь дойдёт позже. И когда Жан наконец выходит в пустую раздевалку, он не чувствует рук. И спину. Не чувствует от боли — и хочет рыдать, но делает глубокий вдох, а потом долго стоит под душем, повернув воду на температуру, близкую к кипятку. Становится немного легче. Только вечно напряженные мышцы слегка расслабляются под напором струй душа, но мысли в голове — всё то же месиво, адская путаница, и силы — честно — на исходе, кажется, что лампочка, которая горит у него внутри, из последних сил мерцает, готовая потухнуть в любую секунду. Жан возвращается в раздевалку с полотенцем на поясе, подходит к шкафчику и машинально достает телефон, вдруг замечая новое сообщение на экране. Сообщение, черт возьми? Жану никто никогда не звонит и не пишет, и ему бы испугаться и напрячься, — но первая мысль, которая приходит в голову: это Кевин. Это глупая мысль, от которой он тут же пытается избавиться, чертыхается себе под нос, дрожащими пальцами сжимая мобильник и не решаясь посмотреть содержимое и отправителя. Интерес пересиливает тревогу — он открывает чат. Номер неизвестный, Жан впервые видит эти цифры, но он вчитывается в сообщения — их три, — и он готов поклясться собственной жизнью, что знает, от кого эти сообщения. Первое убивает его пулеметной очередью прямо в сердце, потому что это то, что испытывает он сам все эти дни. Это те слова, которые он боится произнести вслух, но сейчас видит написанными на экране и не верит, что Кевин чувствует то же самое в ответ: «Я скучаю». Второе сообщение — не лучше, у Жана сжимается всё в груди, когда он широко распахнутыми глазами вчитывается в эти слова и не понимает, почему Кевин пишет ему такое. «Я бы хотел, чтобы ты меня простил», — за что, неужели Жану есть за что вообще на него злиться? Жан знает Кевина неплохо, чтобы понимать, какую вину он должен испытывать сейчас, но — до сих пор? Прошло уже почти два месяца. Третье сообщение — последний гвоздь в крышку гроба, слова, которые ясно дают Жану понять: Кевин явно выпил, и отвечать на эти сообщения Жан не будет, потому что иначе Кевину станет ещё хуже. «Какое же я, блять, ничтожество, что пишу тебе сейчас». Жан вчитывается в слова и не верит, что Кевин правда мог написать ему что-то подобное — не в здравом состоянии рассудка. Так что горькая правда очевидна: Кевин выпил достаточно, чтобы решиться на такое, и Жана болью изнутри обжигает осознание того, что Кевин не справляется. Жан хочет ему ответить — но знает, что не найдет слов. Хочет успокоить — но понимает, что никаких объяснений в сообщениях не будет достаточно. Поэтому он перечитывает по кругу, снова и снова, словно в один момент мобильник сам подскажет ему, какое принять решение. Решение принимается само, когда он слышит шаги в коридоре по направлению к раздевалке, слышит смех — неприятный, высокий, узнаваемый с первых нот. Тогда Жан несколько раз лихорадочно повторяет про себя цифры номера Кевина — вряд ли запомнит весь, но хотя бы последние четыре, — а потом удаляет переписку и кладет телефон на одежду экраном вниз, стягивая полотенце с пояса, чтобы успеть одеться.

***

Жан недолго довольствовался своим одиночеством: уже спустя пару месяцев после его приезда их поселили втроём в одной комнате — Кевина, Жана, Рико. Это было непривычно, а ещё Жан был готов поклясться, что стало гораздо хуже. Потому что теперь Рико находил поводы придраться к Жану по любому поводу. Кроме того, теперь Жану приходилось наблюдать и взаимоотношения Кевина и Рико, и это было невыносимо — это было даже хуже, чем терпеть его издевательства самому. Потому что было ощущение, что Кевин совершенно не замечает, как умело им манипулируют, не замечает, как Рико всегда добивается от него того, что нужно именно ему, и редко получает хоть какое-то сопротивление в ответ. Жан закрывал уши подушкой, когда Рико отчитывал Кевина за его лишний вес, за неправильный выбор одежды, «дурацкую прическу», когда называл Кевина нелепым, когда в очередной раз смеялся, скалясь, и говорил, что без него Кевин всегда был бы один. Но некоторые плюсы в этом пребывании втроем всё же были: во-первых, Жан теперь гораздо больше времени мог проводить с Кевином. Рико нередко отсутствовал в их спальне: включал своё высокомерие (как будто оно когда-то было выключено), говорил Кевину о том, что он зануда, с которым невозможно находиться рядом, и уходил к Воронам со старших курсов. Жан обычно видел, в каком состоянии был Кевин после таких слов в его сторону: он не выглядел расстроенным или злым, никогда не обижался на Рико, но Жан замечал на его лице непривычную тоску и растерянность. Кевин верил этому мудаку, верил, что он правда скучный и неинтересный, что вряд ли кто-то ещё захочет с ним общаться просто за то, какой он человек — а не за его навыки в экси или за его положение. Кевин поделился этими мыслями с Жаном в один из вечеров, когда Рико сначала отпустил пару едких комментариев по поводу внешности Кевина, потом фыркнул, говоря о его ничтожности и неспособности сделать что-либо, кроме игры в экси, а следом — как и обычно, это не было новостью, — заявил, что сегодня время он будет проводить не с такими скучными людьми, а Кевин может потрахаться со своим учебником по истории или с Жаном — ещё более никчемным, чем он сам. Если он думал, что смог оскорбить Жана этим замечанием, — он глубоко ошибся, потому что Жан вспыхнул до корней волос и уткнулся в книгу. Конечно, Рико сказал это в шутку. Конечно, он бы никогда в жизни не допустил такого в своей спальне и в этом месте, не допустил бы того, чтобы его любимая игрушка по имени Кевин Дэй оказалась в руках другого человека. Но Жан ничего не мог с собой поделать, когда от этой фразы у него вспыхнули щеки, а сердце пропустило удар. Кевин эту фразу, кажется, уже даже не заметил — обратил внимание лишь на все предыдущие уничтожающие слова. И, как только Рико отсалютовал и ушел, Кевин просто лег на спину на своей кровати, положив руки под голову, и уставился в потолок. — Я правда настолько скучный? — тихо спросил он спустя некоторое время молчания. Жан поднял взгляд от учебника, который безуспешно пытался читать. — Правда настолько отвратительный, как он говорит? Ты видишь со стороны, тебе лучше знать. Это, наверное, я сам просто настолько самовлюбленно себя веду, что не заме… — Non, c’est ridicule, — перебил его Жан, пренебрежительно морщась, — он говорит полную ерунду, потому что это неправда. Кевин, — позвал он, и Кевин медленно повернул к нему голову. Его глаза блестели от подступивших слез, и сердце Жана снова пропустило удар, потому что видеть Кевина в таком состоянии было непривычно. — Это неправда. Поверь мне. Мне, а не этому… Qu’il est imbécile! Это слово Кевин уже успел выучить, а потому тут же усмехнулся. — Спасибо, конечно. Нет, правда, — он вздохнул, а потом повернулся набок, лицом к Жану, подтягивая колени к груди. Когда он лежал так, он казался таким беспомощным, что Жану захотелось укрыть его собой. — Но я все равно так не думаю. Жан пожал плечами. Он не знал, что сказать, не особенно хорошо пока мог понимать психологию людей, а уж тем более — такого человека, как Рико, — но Кевина искренне хотелось поддержать. Так что он подошёл к нему ближе, сел на пол рядом, прислоняясь к его кровати спиной. — Хочешь, расскажи мне что-нибудь из истории, — предложил он, глядя на Кевина. — Мне будет интересно послушать. — Да? — в глазах Кевина что-то вспыхнуло. — Ладно. Давай. История стала одной из первых тем, которые помогли им сблизиться. Жан едва ли запоминал что-то из рассказов Кевина, но эти минуты давали ему возможность побыть рядом, побыть с ним, рассмотреть его поближе — губы, изгиб носа, глаза, внимательные, с длинными ресницами. В эти минуты он мог слушать его голос, который так сильно отличался от его голоса на тренировках. В такие вечера с Жаном Кевин воплощал собой само спокойствие и комфорт. И поначалу Жан боялся показывать, что ему хочется быть ближе, боялся как-то даже посмотреть в сторону Кевина лишний раз — было страшно, что он что-то поймёт, что начнет испытывать к Жану отвращение, что Жан потеряет единственного человека в этом месте, которого может назвать своим другом — наверное, громкое слово, у Жана были друзья в Марселе, и это было совсем другое, нежели то, что происходило между ним и Кевином, — но в любом случае, Жан боялся хоть чем-то выдать себя. Но это было лишь поначалу: потом его влюбленность становилась глубже, чем ближе он узнавал Кевина, все их разговоры по ночам были словно записаны на пленку его воспоминаний, которую он прокручивал потом, спустя месяцы и даже годы. А спустя некоторое время он стал немного смелее. В один из таких вечеров сидели совсем близко, на кровати Кевина, спиной прислоняясь к стене, и Жан просто сдвинулся чуть вбок, чтобы прижаться своим плечом к плечу Кевина. Жан боялся, что Кевин отодвинется обратно, что он замолчит, спросит, что происходит, — но ничего этого не случилось. Он и правда запнулся, но буквально на пару секунд, а после продолжил говорить и сам устроился поудобнее, чтобы быть ближе к Жану. От этого внутри разлилось тепло. В следующий раз Жан зашел немного дальше: положил голову ему на плечо. Пару минут Кевин сидел, не двигаясь, а потом прижался щекой к его макушке. Было непривычно и странно — то, как они сближались после каждого такого вечера разговоров. Спустя два месяца они уже могли обниматься — и изначально, когда Жан только попробовал сделать это, Кевин даже не понял, чего от него хотят. Впрочем, это было не слишком удивительно: за всё время, что он тут находился, Жан ни разу не видел, чтобы хоть кто-то обнимался. Но он не мог жить без этих прикосновений, они всегда были очень близки с сестрой, — и ему было больно вспоминать сейчас, как они часто сидели по вечерам в его спальне, под одеялом, в объятиях, потому что вдвоём справиться с тревогой было проще. И он стал приучать к этому Кевина. Медленно и постепенно, ненавязчивыми касаниями, пытаясь быть ближе каждый раз, когда они оставались вдвоём, — и Кевин, на удивление, даже не сопротивлялся. Так что ещё через какое-то время Жан мог совершенно спокойно обнять его за торс и устроиться на его груди, пока Кевин с ним говорил. Кевин не выглядел так, словно получает от этого особенное удовольствие — но и не возражал. И Жан ухватывал эти редкие минуты, когда они были рядом. Ему даже показалось, что Кевин стал относиться к нему несколько иначе: его привычная холодность, скептичность и презрительность будто отключались или, по крайней мере, приглушались, когда он был рядом с Жаном. Но, как бы хорошо все это ни было, такие моменты были редкостью: большую часть времени Рико был на месте — или Кевин уходил вместе с ним. Но Жану пришлось быстро научиться довольствоваться малым, и он пытался взять всё от каждой минуты, проведенной вдвоём с Кевином. Ещё одним очевидным преимуществом был тот факт, что он смог подтянуть японский, постоянно слушая речь Рико рядом с собой, — как бы его ни воротило от этого языка. Кевин же продолжал учить французский, и у него выходило даже… неплохо. Он, конечно, ужасно коверкал некоторые звуки, да и слова путались в его голове, но было видно, что он искренне старается, — а ещё Жан был готов всё ему простить, когда он вдруг начинал шептать по-французски, склоняясь к Жану ближе, и эта незнакомая, новая сторона Кевина совершенно сводила его с ума. «О, Жан, французский такой красивый язык, спасибо, что учишь меня ему, mon ami», — эти слова, горячим бормотанием в самое ухо, пока ладони, чтобы удержаться, ложатся на его грудную клетку — это для Жана было немного чересчур, и он был в шаге от того, чтобы задохнуться. Это были моменты, благодаря которым жизнь в Гнезде казалась Жану по крайней мере терпимой. А потом случилось нечто невероятное — иначе назвать это было нельзя. Потому что у Рико внезапно обострилось чувство надменности и презрения ко всем вокруг, и он посчитал, что заслуживает спальни, где мог бы жить один. Пара закатанных истерик — и ему позволили переселиться. А Кевин с Жаном остались вдвоём. Конечно, Рико был буквально в соседней спальне, потому что по-прежнему не хотел выпускать Кевина из виду, да и Гнездо сильно ограничивало их во многом даже без Рико, но — это был первый вечер за последнее время, когда Жан почувствовал себя немного свободнее. Кевин был с ним все таким же милым и обходительным, и сейчас, оглядываясь назад, Жан не мог не понимать, что те пара лет, что они провели вдвоём в одной спальне, сыграли очень большую роль в том, что происходило между ними. Всё веселье закончилось по окончании первого курса университета, когда Рико, кажется, начал что-то подозревать, или же просто стал привычным собой, и потому поселил Жана с другим парнем — Зейном, — а сам вернулся к Кевину. Это разлучило Жана с Кевином, но разорвать ту связь, что уже возникла между ними к тому моменту, не смогло. Но после Жан нередко вспоминал все те ночи, когда у них была возможность остаться лишь вдвоём, когда они этой возможностью пользовались, — и, когда Кевин сбежал, эти воспоминания стали его спасением и способом выдержать реальность.

***

— Он был несправедливо жестоким с тобой сегодня.  Голос Кевина в тишине спальни прозвучал тоскливо и заставил Жана приоткрыть глаза. Вся грудная клетка горела, словно на неё вылили бензин и подожгли, и Жан даже боялся смотреть, во что она превратилась. А хватило лишь нескольких ударов в ответ на его сопротивление — и вот, результат был в тяжелом дыхании и в слезах, выступающих на глазах от боли.  — И давно ты придерживаешься такого мнения? — фыркнул Жан, игнорируя вспышку боли, что пронзила тело при попытке усмехнуться.  Вообще-то он поплелся в медпункт сразу после тренировки — она была не самой удачной, потому что сначала Рико случайно заехал ему клюшкой по ребрам, а потом ему показалось, что реакция Жана на это была очень уж забавной, поэтому он повторил это действие уже после тренировки в раздевалке. И это — уже не говоря о том, что за тридцать минут до того Жан подошел к тренеру, смиренно склоняя перед ним голову и протягивая ему свою клюшку, чтобы получить наказание, хотя сам в этот момент сжимал зубы едва ли не до скрипа, чтобы на его лице не отразилось раздражение и ярое нежелание унижаться подобным образом.  И Жан уже даже не помнил, как дошел до кабинета врача — возможно, Кевин даже позволил ему обхватить себя за плечи, вспышки боли от каждого шага были такими сильными, что Жан даже не запомнил таких подробностей. Время и воспоминания в Гнезде были понятиями… растяжимыми и очень условными. Жан мог отчетливо помнить событие, с которого прошло четыре месяца, но совершенно забыть, что он делал вчерашним утром перед тренировкой. Поначалу его это очень выматывало и раздражало, но теперь он уже смирился. Как и со многими другими вещами — потому что иных вариантов у него и не было.  Если бы сегодня была смена кого-то кроме Джозайи — например, Пейдж, она обычно жалела Жана, пока никто этого не видел, и, несмотря на унижение Жан мог хотя бы получить приличное лечение, — то, может, Жану не пришлось бы просить Кевина о помощи. Но когда он сквозь темноту в глазах заглянул в кабинет, то увидел там именно его — и понял, что с таким же успехом может сразу закрыть дверь.  Джозайя любил его игнорировать. Он не мог этого делать, когда Жана приводил кто-то из старших, но если Жану было достаточно плохо, чтобы попросить о помощи самому — о, он с радостью обрывал его фразой о том, что не понимает его отвратительный акцент, и тот может даже не пытаться объясниться.  Сегодняшняя попытка закончилась тем же. Кевин дошел вместе с ним до их спальни, и ему определенно надо было куда-то идти, но он зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Жан застыл возле кровати, держась за спинку и не в силах пошевелиться, потому что ему показалось, что ещё одно резкое движение — и он разрыдается.  — Я… Тебе помочь? — тихий вопрос Кевина был вовсе не тем, что он ожидал услышать, и эта странная тревога в его голосе отнюдь не способствовала тому, чтобы держать себя в руках.  Жан судорожно вздохнул, чувствуя ком в горле и мысленно проклиная себя всеми матерными словами на французском, которые смог вспомнить. Из-за этого, когда он заговорил, его голос звучал хрипло, а акцент был особенно густым.  — Если… Если ты можешь… — он качнул головой, и Кевин оказался рядом с ним уже через пару секунд. Его руки осторожно легли Жану на плечи, заставляя того отцепиться наконец от спинки кровати. Бормоча под нос тихое «давай, да, вот так», Кевин довел его до кровати в несколько коротких и осторожных шагов и усадил Жана на неё — так нежно и аккуратно, что на этот раз у Жана перехватило дыхание уже не только от боли.  — Ты сможешь сам снять футболку? — спросил Кевин, открывая тумбочку возле своей кровати и роясь в ней, прежде чем внезапно достать из неё аптечку с содержимым для оказания первой помощи. Это была первая ситуация, когда Кевин предложил Жану свою помощь в обработке ран, и Жан даже не знал, что такая аптечка у него имелась.  Жан схватился за края черной футболки и попытался стянуть её, но это движение отозвалось адской вспышкой боли перенапряженных мышц в предплечьях, затем — всполохом огня в ребрах. Он обессиленно опустил руки, прикрывая глаза. Кевин едва слышно вздохнул, помогая ему снять футболку. Ткань прилипла к коже, где-то кровь уже подсохла, где-то это был пот — в любом случае, Жан дрожал от боли к тому моменту, когда футболка оказалась на полу, и Кевин извинился уже примерно сотню раз.  — Прекрати, — наконец выдавил Жан сквозь зубы, когда Кевин сопроводил очередное движение пальцев тихим «прости». Кевин тут же поднял на него слегка удивленный взгляд. — Конечно мне будет больно, это же свежие раны, за что ты извиняешься? Брови Кевина слегка изогнулись, но он ничего не ответил, возвращаясь к его грудной клетке. Пальцы Кевина легли на обнаженное предплечье Жана, помогая ему лечь, и в этот момент Жана будто бы пронзил разряд тока сквозь всё тело. Как будто бы искорка попала в кровь, в момент разгоняясь до пламени от кислорода. Его кожа вмиг покрылась мурашками, и на какую-то долю секунды от выброса эндорфинов он перестал чувствовать боль во всём теле.  Почему-то ему показалось, что Кевин тоже это заметил.  Потому что Кевин замер — всего пара секунд, но это было ощутимо, — потому что взгляд Кевина был упорно устремлен куда-то ему в плечо, а потом он поднял глаза на Жана… И в его глазах Жан увидел что-то новое и непривычное. Как будто Кевин взглянул на него как-то иначе сейчас, когда он лежал перед ним, выставив напоказ свою слабость и свои травмы.  — Изви… Кхм. Сейчас будет больно, — предупредил Кевин голосом, который внезапно стал на тон ниже.  И это было больно — впрочем, Жан не дышал, отчаянно стискивая зубы и жмурясь, и это помогло ему пережить эти адские минуты, — а пришел в себя он, игнорируя тошноту и головокружение, когда пальцы Кевина нежно поглаживали его предплечье, а сам он стоял на коленях возле его кровати и ждал, когда боль немного выпустит Жана из своих тисков.  Кевин нанес мазь, и это было уже более приятно — прохладные прикосновения его пальцев вперемешку с фантазиями Жана в темноте прикрытых век, — а потом Жан почувствовал мягкое давление бинта. Он знал, что вряд ли сможет проходить с этими повязками долго — уже после завтрашней утренней тренировки они пропитаются потом и заново выступившей кровью, а просить о помощи у Кевина снова он не станет, — но, возможно, это означало, что хотя бы этой ночью Жан сможет уснуть под одеялом, потому что грубая ткань не будет соприкасаться со свежими ранами. Главное не двигаться, повторил он себе, когда Кевин убрал всё на место и присел на кровать рядом с ним, вдруг вновь опуская ладонь на его предплечье. Его пальцы были теплыми. Жан открыл глаза, боясь дышать, и увидел сосредоточенный и встревоженный взгляд Кевина, устремленный на него. Как только он увидел, что Жан в порядке, он вновь провел большим пальцем по его коже — медленно, поглаживая, словно пытался успокоить. Жан подавил дрожь в теле от этого прикосновения. Кевин был восхитительным. Всё, что делали его руки в последние десять минут, — это причиняли ему боль, пусть и не по его вине, — но Жан сейчас чувствовал лишь благодарность и обожание, почти слепое. Его это разозлило, но злость была слабее этой теплой нежности, что накрыла его с головой.  — Спасибо, — прошептал он, вновь закрывая глаза, и согнул руку, накрывая своей ладонью ладонь Кевина, лежащую на его плече. Кевин слегка вздрогнул, но руку не убрал, позволяя теплу Жана окутать его.  Когда Жан открыл глаза, Кевин все ещё смотрел на него, но теперь в его взгляде была ещё какая-то эмоция. Цвет его глаз словно потемнел — хотя Жану наверняка показалось, просто лампы в комнатах были слишком слабыми, — и пальцы на плече сжались сильнее.  Ток снова пробил тело Жана уверенным разрядом. Кевин замер, глядя на него молча и с интересом, так, словно видел впервые. Жан отвел взгляд, не в силах больше выдерживать этот странный напор и свои собственные мысли, которые подталкивали его к безрассудным поступкам.  Жан убрал руку с пальцев Кевина, Кевин, проведя по его коже, тоже убрал ладонь, а после лишь невесомо коснулся подушечками пальцев бинтов на грудной клетке Жана.  Нет, этого не могло быть. Это было нелепо, просто глупость, на которую Жан понадеялся, которую выдумал себе, которую увидел, потому что хотел ее увидеть, хотя не имел на это никакого права. Ему только-только исполнилось пятнадцать, в глазах Кевина он наверняка всё ещё был ребенком — возможно, поэтому он так к нему относился? Просто хотел позаботиться, как о каком-нибудь младшем брате? Но Жан не замечал в Кевине этого ярого желания заботиться по отношению к другим Воронам или, тем более, к Рико. Конечно, в их окружении не было никого младше Жана, но это все равно было так. И сейчас Жан знал, что было глупо вообще надеяться на то, что Кевин посмотрит на него… с такой стороны. Что он увидит в нем парня — Кевин, Кевин Дэй? Это было невозможно. Он подумал, что если озвучит свои предположения вслух, Кевин даже рассмеется — а смеялся он крайне редко, Жан по пальцам мог пересчитать ситуации, когда это происходило. Поэтому Жан насильно заставил себя отогнать все надежды в сторону, чувствуя, как Кевин встаёт с его кровати — и одновременно с этим чувствуя, как гулко падает вниз что-то в его груди, разбиваясь с таким звоном, что отдалось эхом в ушах.  — Если тебе плохо, я могу помочь тебе дойти до ванной, — осторожно предложил Кевин, садясь на свою кровать напротив. Жан помотал головой. Видимо, он выглядел чересчур бледным, да и его действительно мутило, но было не настолько плохо, чтобы вставать. Сейчас боль была сильной, и он предпочел бы никогда больше не двигаться. — Не… Я пытаюсь тебе помочь. Так что прислушайся к моему совету, — вдруг заговорил Кевин снова, и Жану захотелось закрыть уши руками. — Не надо им перечить. Гораздо проще сохранить свое тело более целым, если ты просто слушаешься и повинуешься. Твое необъятное эго, конечно, пострадает, но ты недостаточно настрадался? Тебе хочется ещё? Ты продолжаешь возникать, я просто не… — Merde, мне показалось, или я не просил советов? — произнёс Жан сквозь сжатые зубы. — Кевин, — он повернул голову, чтобы видеть его, и Кевин замер в ожидании. — Взгляни на себя и на меня. У тебя есть привилегии, я — просто кусок мяса. Игрушка. Деньги, с которыми они могут обращаться, как захотят, — передразнил он слова, сказанные когда-то тренером Тэцуджи. — Не говори мне, как себя вести. Если тебе нравится подставляться и целовать им задницы — хорошо, на здоровье. Мне не будет легче, если я начну молчать. Если я замолчу, меня будут избивать ногами до тех пор, пока я не… — Я понял. Извини, — Кевин поднялся на ноги, вскидывая руки в воздух. — Моя вина. Я не должен был этого говорить, потому что ты и правда не спрашивал. Но… — он направился к двери, но все же в последний момент остановился, оборачиваясь. — Просто знай, что ты ошибаешься. Я знаю Рико. Я живу с ним больше десяти лет. И ему станет плевать на тебя, как только ты замолчишь.  Жан не поверил в эту чушь, но отвечать ничего не стал: закрыл глаза, показывая, что разговор окончен, и услышал хлопок двери, когда Кевин ушел.

***

У Жана не слишком много свободного времени. Справедливости ради, оно у него вообще практически отсутствует, но Жан всё равно тратит эти драгоценные минуты на единственного человека, который этих минут был бы достоин: на Кевина Дэя. Нет, это не переписки и не звонки, их единственная переписка была довольно короткой, и Жан сразу удалил ее — с тяжестью на сердце, но не было никакого желания рисковать, потому что под риск в первую очередь была бы поставлена именно жизнь Кевина. Не переписки и не звонки — но урывки из жизни Кевина. Те несчастные клочки, что Жану изредка удается найти о нем в новостях, не сильно помогают, но все же льются бальзамом на сердце. На календаре уже весна, когда Жан, сидя в библиотеке университета за компьютером и растрачивая драгоценные минуты, в которые мог бы поесть, ищет новости с именем «Кевин Дэй». И находит — на этот раз ему везет немного больше обычного, потому что новость эта не только о Кевине, но и о каком-то новом игроке его никчемной команды. На это Жану, в общем-то, до лампочки, но тело обдает волной жара, когда он видит новую фотографию Кевина. Едва ли не первая за все время с его побега. Он выглядит не лучшим образом, его улыбка — самая искусственная из всех, Жан видел на его лице такую улыбку в худшие дни, о которых не хочет даже вспоминать, — но это Кевин. Его родное лицо, изгиб носа, шея, в которую Жану хочется уткнуться, чтобы ощутить запах, это его слегка растрепанные волосы и его глаза — усталые, в них плещется тревога, даже сквозь фотографию и маску с улыбкой Жан замечает, что тревоги этой в разы больше обычного, — но его глаза такие красивые, что Жан невольно замирает. Это — единственная нить, что соединяет его с Кевином сейчас. Даже когда он пишет Жану сообщения, он не кажется таким реальным, как в этом новостном заголовке, по которому Жан может хотя бы на долю представить, что из себя представляет жизнь Кевина сейчас. Иногда, ночами, когда тревога душит особенно сильно, заставляя садиться и растирать грудь круговыми движениями, Жану начинает казаться, что Кевина никогда не существовало. Что Кевин был лишь плодом его фантазии, которая изобрела себе друга, крепкое плечо и теплую ладонь, за которую можно было бы схватиться, когда жизнь Жана по-настоящему становилась похожей на ад. И обычно ночью у него нет никаких доказательств того, что Кевин по-настоящему существовал — поэтому Жан может лишь наощупь снять со стены одну из открыток, вдохнуть ее запах, который давно выветрился, и понять, что он все-таки не сошел с ума. Но потом наступает утро, в коридорах Гнезда зажигается свет, потом Жан снова сидит перед компьютером в библиотеке и по кругу перечитывает слова Кевина Дэя о том, что их новичок подает большие надежды, — и с облегчением повторяет себе снова и снова: это не было сном. Это было реальностью. Кевин Дэй был рядом с ним в худшие годы его жизни — и обязательно будет рядом снова, надо просто дожить до того момента, когда это будет осуществимо.