Пурпурные сердца

      Шевелить рукой все еще больно, но такое терпеть уже вполне посильно. Обезболивающие, которые Хидан выудил из одного пыльного ящика, оказались забойными — Какузу был уверен, чтоб под такими колесами смог бы себе руку отрезать и глазом не моргнув. Очевидно, это было что-то из устаревшей фармы, которую, вполне возможно, уже даже запретили и перестали выпускать. Впору бы забеспокоиться за свою печень, но Какузу думал, что хуже уже не будет. Что-то в горизонте событий уже сдвинулось и ему пока не суждено умирать.       Сейчас, спустя пару дней после пробуждения он предпринял попытку встать. Сперва показалось, что слишком рано, потому что тут же закружилась голова и помутнело в глазах. Когда отпустило, Какузу понял — это из-за того, что так много времени провел практически без движения. Давление шалило от любой активности, гудело в ушах, добавляясь к постоянному нудному шуму генератора, холодели пальцы. Все равно это не повод дальше отлеживать бока, в конце концов, лежит он или ходит, заживающему плечу все равно.       К тому же изрядно одолела скука. Хидан не появлялся, словно только и дожидался момента, когда Какузу уснет. Только тогда он приходил и приносил воды, еды и проверял запасы лекарств. Вчера, когда он делал перевязку, Какузу ощутил стойкий запах дешевого алкоголя, своим ароматом вызывающий ассоциации с захламленными барами, ютившимися в подвалах жилых многоквартирных домов. Там наливают поганое пойло, но действенное. Только поблизости точно не было баров.       Который день шел снег, уровень осадков поднимался все выше и, по тому, как близко оказался сугроб к окну, Какузу понял, что хижина действительно маленькая. Приземистое здание не обладало фундаментом и, похоже, при особо сильных снегопадах и лавинах может быть погребено под снегом полностью. Значит, должны быть и средства борьбы с таким снежным завалом. По крайней мере, Какузу очень на это надеялся, потому что иначе придется торчать тут, пока все не растает, а это может случиться очень и очень нескоро. Зима только началась. На недостаток снега этот край никогда не жаловался.       Когда, наконец, удалось принять вертикальное положение, не рискуя потерять равновесие от головокружения, Какузу осознал, что не наблюдает в поле зрения свою куртку, да и рубашку, впрочем, тоже. Шастать тут в одних джинсах как-то неловко. Хотелось бы как следует осмотреться, потому что Какузу не особо верил Хидану, допуская, что тот вряд ли вдавался в детали. Выглянув в коридор, Какузу первым делом увидел пса. Тот лежал у входной двери, под которую подсыпался в щель снег. Он тут же поднял голову и вопросительно склонил ее на бок — длинные уши потешно дернулись. Как ни странно, пес не шумел и не выказывал никакого энтузиазма, как было до этого. За дверью кухни что-то звякнуло, собака и Какузу одновременно повернулись к двери и замерли, прислушиваясь.       Сперва хотелось бы найти Хидана, конечно, чтобы было кого позвать на помощь, если вдруг себя проявит какое-нибудь недомогание. Беглым взглядом Какузу оценил строение дома и обнаружил дверь в противоположном конце короткого коридора, прямо напротив входной. На ручке висел здоровенный амбарный замок, тронутый ржавчиной. Вероятно, Хидан даже не пытался выяснить, что там, и, на взгляд Какузу, очень зря.       Толкнув приоткрытую дверь напротив, он зажмурился от яркого света кухонной лампы. Помещение три на три метра, не больше, вдоль дальней стены разместилась пара кухонных тумб, раковина и плитка на пару конфорок. Остальное место занимал раскладной стол и три стула, на полу друг на друге выстроились какие-то деревянные ящики, о содержимом которых можно было только догадываться. Покосившиеся полки держались на честном слове, но неведомо как удерживали вес наваленных на них коробок. Довольно типичное наполнение лесного перевалочного пункта, Какузу такое уже видел. Только здесь, помимо всего этого хлама, присутствовал Хидан, который вытянувшись на всех стульях, выставленных в ряд, спокойно спал, укрывшись курткой. Какузу прищурился. Это определенно его куртка.       О времени он все так же представления не имел. Однотипный пейзаж за окном не давал никакой информации, утро, день и вечер сливались воедино, все было молочно-серое до тех пор, пока не темнело до полной черноты. Как говорится, когда проснулся — тогда и утро. Какузу проснулся сейчас, а сколько Хидан уже дрыхнет, его не волновало. Он не собирался ждать, когда тот проснется сам, так что, подойдя к столу, Какузу довольно громко постучал по нему костяшками пальцев.       Хидан дернулся. Состроив недовольное лицо, он сперва натянул куртку на голову, пытаясь спрятаться от света, а потом все-таки открыл глаза и вытянул вверх руки, потягиваясь. Выглядел он до крайности беззаботно, будто они не в какой-то богом забытой хижине у черта на рогах, а в гостинице. Хотя, судя по наполовину опустошенной бутылке виски, вполне возможно, что Хидан вообще забыл, где он находится.       — Чего тебе, — бубнит он, раздраженно отворачиваясь к стене.       — Отдай куртку, — вторит чужому недовольству Какузу. Желания любезничать точно никакого, все начинает действовать на нервы.       Похоже, Хидану требуется некоторое время, чтобы осмыслить претензию. Он прищуренным взглядом смотрит на Какузу, как на идиота, а потом, привстав, осматривает лежащую на нем куртку. В целом, он прекрасно понимает, чья она, потому что он сюда явился как есть, а ничего путного из одежды в доме он не нашел. Придирчиво скривив губы, он поддевает куртку за ворот и протягивает Какузу, сверля его обвиняющим взглядом.       — Что за той дверью? — спрашивает тот, сразу накинув куртку на плечи, — В коридоре.       — Понятия не имею, — Хидан ложится обратно, тут же ощущая, как по рукам стружит сквозняк. На улице знатно похолодало и теперь вырабатываемого генератором тепла станет недостаточно. Чтобы грело сильнее — нужно больше топлива, а оно ограничено. Если закончится до того, как им удастся отсюда выбраться, пиши пропало.       — Ты вообще нашел здесь что-нибудь полезное?       — Что именно, — Хидана начинает злить этот разговор и похмельная головная боль только усугубляет ситуацию, — Я нашел еду и воду. И генератор. И виски! Что, нахрен, тебе еще надо?       — А выбираться ты как собираешься? Или хочешь проторчать тут до весны?       — Не думал об этом.       Возмущение поднимается в Какузу горячей волной, но он сдерживается, только шумно вздыхает. Очевидно, Хидан морально истощен. Справляется со стрессом как умеет. Винить его за это, конечно, бессовестно, но, черт возьми, нужно быть ответственнее. Кто-то должен генерировать идеи и, судя по всему, Какузу придется взять это на себя. Только вот отломать замок на двери он сам не сможет, левая рука лишена некоторой мобильности из-за плотной повязки и задетой пулей лопатки.       — Умойся и приди в себя. Мне будет нужна твоя помощь.              Сперва Какузу осмотрел комнату, в которой отлеживался. В шкафу стопками лежали какие-то бумаги, на нижних полках нашелся кипятильник и пара замерочных прутов, которыми пользуются лавинщики. Из полезного удалось найти старое радио в завалах коробок. Какузу видел такие аппараты на службе, опытный радист наверняка в два счета справился бы с настройкой, только тут радистов не было. Впрочем, попытаться стоило. Когда Какузу залез под стол, чтобы исследовать содержимое крупных коробок, к нему присоединился пес. Животное с любопытством наблюдало за его копошениями и даже будто пыталось помочь — зубами пес вцепился в край коробки и потянул на себя. На свету удалось разглядеть, что внутри и это, пожалуй, было первой действительно стоящей находкой. Покрытые пылью и остатками паутины, в коробке лежали какие-то куртки, смятые комком. Какузу достал их и встряхнул. Пыль полетела в стороны, пес, смотревший вверх, тут же зажмурился и чихнул. Хоть одежда старая и пролежала тут черт знает сколько, ее свойств это явно не убавило. Теплая мембранная ветровка с широким воротом и затертый длинный плащ с шерстяным подкладом — то, что нужно. В своей кожаной куртке сейчас ходить неудобно, так что Какузу сразу заменяет ее на ветровку. По крайней мере, в ней теплее и движения не сковывает.       Вытащив из-под стола все коробки, Какузу обнаружил лежащий у стены лом. Что ж, с этим уже можно попробовать отломать замок на двери. Оставалось надеяться, что его изрядно пожрала ржавчина и он не будет долго сопротивляться. Выпрямившись, Какузу сразу почувствовал дурноту — снова — перед глазами замельтешили черные точки. Он прислонился к стене, решив сперва отдышаться. Боли хоть и не было, но рану под повязкой пекло. Забавно, что пес, сидя у самых ног, внимательно следил за Какузу взглядом. Заглядевшись на него в ответ, Какузу даже не заметил, как пульс вернулся в нормальное состояние и его перестало штормить. Погано, конечно, но бывало и хуже. Он и так уже провалялся здесь несколько дней в тепле и покое, на службе такая роскошь была редкостью. Приходилось промывать раны практически под огнем, сгорбившись в каком-то тесном укрытии, и уповать, что пока бежишь до базы, ранение не усугубится. От того и шрамы остались все некрасивые и грубые. Особенно на лице.       Черт, лицо. Какузу вдруг хлопнул себя по щекам ладонью, осознавая, что маски нет. Мигом к коже прилил жар, Какузу сразу ощутил какой-то дискомфорт, словно от него оторвали важный кусок. Настолько он привык закрывать лицо, что теперь чувствовал себя до ужаса неудобно. Да еще и Хидан этот… удивительно, что до сих пор он не задал ни один из осточертевших вопросов. Надо полагать, еще задаст.       Ладно, делать нечего. Придется смириться. Обреченно вздохнув, Какузу выходит в коридор и по дороге стучит ломом по двери кухни. Слышится возня, недовольный бубнеж и Хидан высовывается в дверной проем, скептически глядя перед собой. С кончика его носа капает вода, похоже, он все-таки умылся, но бодрости ему это не прибавило.       — Давай, поможешь, — командует Какузу, вставая у запертой двери. Он примеряется, как лучше поставить лом и по всему выходит, что нужно использовать его как рычаг.       Хидан встает напротив, скрещивая на груди руки. Коридор узкий, приходится потесниться — Какузу прижимается спиной к стене, одной рукой придерживая лом.       — Дави обеими руками, вдвоем нам должно хватить сил.       — Далось тебе, — ворчит Хидан, хватаясь за лом, — Может, там сдох кто-нибудь. Или помойка старая. Только хуже сделаешь.       Какузу пропускает болтовню мимо ушей. Он собирается с силами и переносит вес на здоровую руку. Лом зацепился крепко, теперь осталось давить до тех пор, пока замок не выдержит напряжения. Заметно, что Хидан не ожидал, что нужно столько усилий. Нахмурившись, он сползает по шершавой деревянной стене ниже и упирается ногой в стену напротив, практически повиснув на ломе, чтобы приложить как можно больше сил. Поразительные старания для того, кто не видит в происходящем смысла.       Мышцы, напрягшиеся после долгой отлежки, начинают с непривычки ныть. В теле все связано, так что даже то, что Какузу не задействует больную руку, не особо помогает — оба плеча сводит неприятной ноющей болью, пробивающейся сквозь анальгетик. Приходится сжать зубы, упереться в стену спиной. Мимолетная мысль тащит за собой опасения, что скорее не выдержит старая трухлявая стена, чем металлический замок. Хидан тянет лом вниз со всех сил, он уже практически сполз на пол. Рукава его рубашки закатаны и Какузу видит, какие у него сильные руки, на бледной коже краснеют мелкие шрамы, а под ней виднеются вены, показавшиеся от прилагаемых им усилий. Чертовски сильные руки на вид. Обманчиво хрупкие, завораживающе опасные.       Вдруг громыхнуло, заскрипел металл, и деревянная дверь хрустнула, погнувшись. Хидан, не ожидая, что нагрузка так резко пропадет, все-таки падает на пол и стонет раздраженно от боли, видать неслабо задницей приложился. Закатывая глаза, он размахивает уставшими руками и осматривается. На полу валяется вырванный из двери замок и лом, каким-то чудом не приземлившийся кому-нибудь на ногу. Тяжело дышащий Какузу, запрокинув голову назад, закрывает глаза. Он прижимает руку к плечу, мысленно умоляя организм обойтись без очередного приступа невралгии, не до того сейчас.       Из-за приоткрывшейся двери резко потянуло холодом и затхлостью, к сырости примешался запах металла и пластика. По крайней мере, никакой вони чего-то тухлого, что уже неплохо. Какузу протянул руку Хидану, чтобы помочь подняться и толкнул дверь ногой. Похоже, это какая-то мелкая пристройка. Внутри темно, в углу виднеется небольшая прореха в крыше и через нее уже намело снега. Кое-как извернувшись в тесноте коридора, Какузу находит в кармане телефон — он еще даже работает, но сети по-прежнему нет. Он включает фонарик, освещая открывшееся помещение и вздыхает, не удержав облегчения. Вдоль стен тянулись компактные металлические стеллажи, а вот в центре стоял снегоход. Конечно, покрытый пылью и грязью, припорошенный снегом, но с виду целый и, возможно, даже на ходу.       Присвистнув, Хидан закатывает глаза и, не выдавая ни капли заинтересованности, уходит. Вероятно, виски на кухне интересует его куда сильнее. Какузу даже и не знает, что об этом думать. То ли Хидан нарочно создает такую иллюзию, чтобы защититься, то ли ему действительно плевать на обстоятельства, в которых он оказался. Только привыкший импровизировать или смиряться с судьбой человек не будет задумываться, что делать дальше. Странно это, и для Какузу, привыкшего действовать по плану, совершенно непонятно.       Освещая фонариком пристройку, Какузу заходит внутрь и старается подобраться к снегоходу поближе. На полу валяются какие-то металлические детали, инструменты и мусор. От замасленных тряпок несет бензином, под подошвой хрустит стекло. Интересно, как долго этот домик пустовал? Учитывая стремительно развивающиеся технологии, нужда в личном присутствии сотрудников здесь давно отпала. Поставили где-нибудь на горе пару датчиков, да и все, техника сама все считает.       Не успев подумать, Какузу сдувает с руля снегохода пыль. Поднявшиеся частицы тут же летят в глаза и нос, Какузу закашливается, размахивая рукой. Только когда все оседает, он наклоняется, рассматривая приборную панель. С виду все цело. Присев на колено, Какузу рассматривает седло и лыжи, приходя к выводу, что снегоходу доставалось все внимание команды, жившей здесь. Как никак, единственный способ убраться отсюда. Заметно, что его ремонтировали, но все выглядит аккуратно. Теперь, пожалуй, надо бы залить в него бензина и попробовать завести.       Только сперва хотелось бы поговорить с новоявленным «напарником». Хоть Какузу и не ждал от него подставы, жизнь его научила – никому нельзя доверять.              

***

             Физический труд всегда помогал прочистить мозги. Вооружившись лопатой, Какаши расчищал двор перед подъездом своего дома. Проходившие мимо жильцы смеряли его недоуменными взглядами, но он не обращал внимание. Ему нужно было отвлечься, заставить руки ныть от усталости, заставить мозг замолчать и мысли утихнуть. Он слишком много думает – ему еще отец так говорил. Бесконечные размышления могут запутать, перемешаться между собой, выдумка станет реальностью, факты спутаются с домыслами. Нужна пауза.       Компанию Какаши составил Буч – здоровенный кане-корсо, которого надо было выгулять. Посреди прогулки Какаши и настиг этот внезапный порыв измотать себя физически, так что он быстро забежал домой за лопатой и принялся за дело. Пес недоуменно наблюдал за процессом, пуская слюни, которые превращались в мутные сосульки и начинали складываться в нелепую морозную бороду.       – Почти готово, – запыхавшись говорит Какаши, сам не зная, кому, то ли себе, то ли Бучу. По крайней мере одному из них совершенно плевать на эту информацию.       Надоело топтаться на месте, Какаши уже начинал физически ощущать свое раздражение и несостоятельность. Ему казалось, что-то происходит под самым его носом, но он смотрит не туда. Пропавшие – не вернулись, погибшие уже ничего не расскажут, живые отказываются говорить. Честно говоря то, как Итачи избегает разговора, казалось странным. Точнее, даже не Итачи. Каждый раз, когда Какаши пытается дозвониться до него, что-то идет не так – по словам Кисаме, тот совсем разболелся. Только вот в больнице он не появлялся, а значит ничего серьезного с ним не случилось. Разве может простуда мешать телефонному разговору?       Интуиция подкидывала дурные мысли. Как маятник, Какаши качался в нерешительности – верить или нет? Будет ли излишне додумывать что-то, или все-таки не стоит придавать значение таким мелочам? Черт, слишком рано отец оставил его одного. Слишком многому не успел научить.       – Ты чем занимаешься?       Какаши отбрасывает очередную кучу снега в сторону и поднимает взгляд. Ямато, замотавшись шарфом до самых глаз, подходит ближе и с интересом осматривает расчищенный двор. И палисад. И дорогу с тротуаром. Какаши вздыхает, вытирая рукавом лоб. Что ж, похоже, он немного увлекся.       – Устроил себе терапию, – говорит он, опираясь на лопату. Усталость наваливается моментально, словно только и ждала, когда он расслабится. Мышцы в руках ноют, колени отказываются разгибаться.       – Полагаю, это зашло слишком далеко, – усмехается Ямато и смотрит на Буча, уже обросшего морозными слюнями, с сочувствием, – Помогло?       – Кажется, да.       – Что собираешься делать?       – Для начала выпить горячего чаю, пойдешь? – Какаши отряхивается от снега, налипшего на плечи, и идет к подъезду, – О боже, Буч, – замечает он невозмутимого, заметенного снегом пса, – прости меня, друг. Я совсем про тебя забыл.       Никогда раньше Ямато не был у своего коллеги дома и, честно говоря, его ожидания оправдались. В просторной квартире царил хаос. Стоило Какаши зайти внутрь, как все собаки переполошились и бросились к нему, встречая так, будто его год не было. Ямато насчитал пятерых мелких – мопс, французский бульдог и три дворняги разной степени шерстистости. Надо полагать, Буч был в этой стае за главного, потому что, когда его могучие лапы ступили на паркет, вся эта мелкая шелупонь заткнулась и послушно разбрелась по гостиной, Какаши даже говорить ничего не пришлось.       – Извини, тут страшный бардак, – смущенно говорит Какаши, сбрасывая сапоги. Обувь, как и положено в жилищах подобного рода, валялась незнамо как, на вешалках ютились лианы собачьих поводков, из-под тумбочки торчала перчатка.       – Что-то такое я и представлял, – с легким смешком отвечает Ямато и мягко добавляет: – Какой же ты рассеянный.       Такого тона Какаши не ожидал, даже обернулся, чтобы мельком взглянуть на Ямато. Тот улыбался, развязывая шарф, выглядя абсолютно непринужденно. Почему-то Какаши не отдавал себе отчета, что кто-то может наблюдать за ним достаточно пристально, чтобы составить такое впечатление. Да куда уж там, он не думал, что кто-то вообще может за ним наблюдать. Зачем это нужно? Он же такой заурядный. Скучный. Никакой.       Однако же в глазах Ямато искренний интерес. Он проходит по коридору, взгляд постоянно блуждает, словно он рассматривает все, что попадается в поле зрения, как в музее. Оказавшись в гостиной, он над чем-то посмеивается, и этого Какаши понять тоже не может. Он насчет себя и своего жилища иллюзий не питал и оценивал адекватно – бардак и есть бардак. На диване кое-как свалены брюки и рубашки, собачьи игрушки вперемешку с носками, на ковре пятна слюны, которую Буч пускает, пока спит. Единственное растение на подоконнике явно посылает сигналы в космос, чтобы хоть кто-нибудь над ним сжалился и окончил его страдания. Пепельница на столике переполнена, рядом скомканы фантики от конфет. Если бы это увидела мать, Какаши уже драил бы пол с тряпкой в зубах.        – Сделаю чай, – ощутив вдруг какое-то едкое смущение, Какаши стремится скрыться на кухне. Неужели ему наконец стало стыдно.       – Не переживай так, – говорит Ямато, следуя за ним, – Я тебя не осуждаю. Но вот сциндапсус все-таки полью, с твоего позволения.       – Кого?       – Тот цветок на окне.       – Это его название? Звучит, как разновидность динозавра.              Боль в мышцах приятна, голова наконец перестала гудеть. По телу разливалось спокойствие, чай согрел губы. Какаши засмотрелся в одну точку, завис, ощущая блаженное ничего в отдохнувшем мозгу. Даже то, что Ямато сновал по комнате, как у себя дома, не отвлекало. Он то и дело появлялся в поле зрения, но Какаши так сильно сконцентрировался на покое, что внимание не обращал. Глубокая задумчивость плавно вела его по, словно выстроившимся в ряд, мыслям. Он перебирал их, как страницы книги, не спеша структурируя.       До Итачи достучаться просто необходимо, только похоже придется искать обходной путь. Не может же Кисаме торчать с ним сутками? Подобрать время, чтобы застать Итачи в одиночестве, не должно составить труда. Этот разговор необходим им обоим.       А еще нужно отыскать Какузу. Быть может, он уже вернулся, но предпочитает держать это в тайне? На его месте это было бы логично. Возможно, стоит снова сходить к нему домой. Прошло несколько дней, в конце концов, туда мог кто-нибудь наведаться, вдруг удастся найти какие-то следы. Сейчас любая деталь может помочь, даже самая несущественная на первый взгляд.       Какузу ведь говорил, что может расшифровать ту записку. Сделал ли он это? Почему-то Какаши был уверен, Какузу не бросил бы это на пол пути. Он бы обязательно сообщил. Если бы мог.       Взгляд вдруг расфокусировался, Какаши моргнул. Все стало громче, будто он вынырнул из-под толщи воды. Что, если Какузу просто не успел? Что-то случилось, ему приходится скрываться и по всему выходит, что он просто не может сообщить, где он. Если, конечно, его не убили, но в это как-то не верилось. Понятное дело, он не бессмертный и если уж такого здоровяка как Джузо смогли угробить, то и до Какузу могли добраться, но Какаши упрямо отметал эти мысли прочь. Не может быть все так просто.       – Нужно сходить к дому Какузу, – заявляет он и, подняв взгляд, недоуменно оглядывается. Ямато не видно, а на кухне шумит вода. На диване больше нет свалки одежды, пепельница сияет чистотой, с подоконника исчез вековой слой пыли. С кресла Какаши поднимается медленно и осторожно, будто боится, что эта иллюзия порядка рассеется от резкого движения. Проводив взглядом аккуратно расставленную в коридоре обувь, Какаши заходит на кухню. У раковины обнаруживается Ямато, бодро напевающий себе что-то под нос. Как давно эта кухня не ощущала аромат жидкости для мытья посуды?       Без сомнений – Ямато тоже слишком увлекся.       – Ты что-то говорил? – спрашивает он, обернувшись через плечо.       – Да, надо дойти до Какузу.       – Он нашелся?       – Нет. Просто мне кажется, я что-то упускаю.       – Что ж, нужно проверить, если чутье подсказывает.       – Зачем ты это делаешь?       В этом вопрос Какаши вложил слишком много смысла. Он хотел бы понять, что движет Ямато, но боится спросить прямо. Боится услышать жалость в чужом голосе, и ведь повод есть, глупо спорить.       – Ну тебе было бы не из чего пить чай в следующий раз, – пожимает плечами Ямато, не ощущая в вопросе никакого подвоха. Какаши смурнеет, складывает на груди руки. Он не злится, но почему-то закрывается, стараясь выглядеть серьезно.       – Прости, привычка, – Ямато замечает перемену чужого настроения и выключает воду. Пока вытирает руки, виновато смотрит в ответ, понимая, что, наверно, действительно далеко зашел в своем стремлении помочь. Он в курсе творческого беспорядка, многим людям комфортно жить так, но грязные кружки это все-таки немного другое. В каждом беспорядке своя система, но, когда некуда налить чай, это уже не система.       – Нет, я… Спасибо, – вздохнув, Какаши садится на стул и обреченно склоняется над ним, – У меня просто вечно нет на это времени.       – Понимаю.       – Без твоих круассанов я бы уже наверно сдох от голода.       – Да ладно, уверен, все не так плохо, – Ямато смеется, откладывая в сторону полотенце, но вдруг видит, что Какаши не поддерживает его веселья. У него в целом вид какой-то замученный, а взгляд, пустой и растерянный, застыл в одной точке.       Трудно удержаться от жалости, но Ямато понимает, мало кому она нужна. Поддержать кого-то так, чтобы не скатиться в нее, не так-то просто, но он обязан попытаться – нет сил смотреть на этот моральный упадок. Всю жизнь Ямато считал своим главным недостатком эту всеобъемлющую эмпатию, сплошные беды от нее. Его добротой пользовались, принимая за слабость, а он просто не мог измениться. Он не был слабаком, всегда мог постоять за себя и защитить слабых, но доброта… позволяла некоторым вить из него веревки.       Подойдя ближе, Ямато кладет ладонь Какаши на плечо, и пытается подобрать слова. Нужно что-то жизнеутверждающее, но не излишне позитивное. Сочувствие, но не жалость. Поддержка без навязчивости. Черт, это трудно. Особенно когда говорить хочется меньше всего, ведь проще сделать.       – Я просто в тупике, – нервно усмехнувшись, говорит Какаши.       – Ну, кто-то же должен раскрывать тяжелые дела.       – Я не об этом. Я боюсь, что ты зря тратишь время, – выпрямившись вдруг, Какаши поворачивается и серьезно смотрит Ямато в глаза, – на меня.       – В каком смысле? – непонимающе смотрит в ответ тот, – Если думаешь, что я выбиваюсь из сил, пока несу тебе кофе, то смею разочаровать.       – Ты мог бы продвинуться по службе, ты талантливый полицейский. Разве ты не хотел дослужиться до прокурора? Мы работаем уже столько лет, а ты помогаешь только мне.       – Ну знаешь… – Ямато замолкает, не находясь с ответом. «Приоритеты сменились» – он мог бы так сказать, но в чем же тогда его приоритет? Что ни скажи, все будет звучать глупо. Должна быть веская причина, чтобы сознательно, хоть и не официально, вписаться в жалкую должность секретаря для детектива. Он знает, что по участку ходят слухи, многие обсуждают его и, так же как Какаши, недоумевают, зачем это все. От своей работы Ямато, конечно, не отлынивает, но никаких отличительных успехов не показывает, будто ему не интересно.       Взгляд Какаши напряженный, он ждет ответа и наверняка раскусит нелепую отмазку. Отмолчаться тоже вряд ли получится, она породит только больше вопросов, стену недоверия и напрасные опасения. И все же, Ямато не знает, что сказать. Не может решиться, не может подобрать слов.       – Просто признайся, что тебе меня жаль, – Какаши нарушает тишину первым. Сказать это ему тоже было непросто, но эту навязчивую мысль терпеть не было сил.       – Чт… с чего ты взял? – тут же спохватывается Ямато, повышая голос, – Ты что, щенок что ли бездомный, тебя жалеть? Я просто помочь пытаюсь, ну, компанию составить. Мы же друзья, друзья так делают.       – Думаешь, я страдаю от одиночества? – зачем-то язвит Какаши, обводя рукой гостиную.       – А разве нет?!       – За столько лет ты мог заметить, что оно меня не беспокоит, я привык так жить!       – Хочешь сказать, тебя все устраивает? – Ямато упирает руки в бока и сверлит Какаши прищуренным взглядом. Что-то разговор начинает уходить куда-то не туда, и непонятно, хорошо это или нет.       – Ничего против не имею.       – Короче, мы к Какузу едем или нет?       Внезапная смена темы отрезвляет Какаши, он хмурится, но мысли наконец уходят в другом направлении. Теперь он сам не понимает, зачем затеял эту разборку. Чего хотел добиться? Утвердиться в своих дурацких догадках? Легче бы от этого точно не стало. Ждал горькой правды? Он настолько разуверился в самом себе, что теперь нарочно искал в словах других людей этому подтверждение. Хотел смириться.       – Да, – отвечает он, мысленно благодаря Ямато за такой ловкий прием. Снова он помогает ему, выводит из неуместного состояния, помогает взять себя в руки.       Заметно, что и Ямато ощутил облегчение. Он вздохнул, осторожно поглядывая на Какаши, и, отвернувшись, незаметно прижал ладони к лицу. Честно говоря, он успел испугаться, что, если бы не удалось остановить это сейчас, было бы сказано слишком много лишних слов. Говорить откровенно было страшно, как и быть неверно понятым.       Хорошо, что этот разговор закончился, но однажды к нему все равно придется вернуться.              

***

             Хидан чувствовал, как от него ускользает всяческое понимание ситуации и это доставляло ему искреннее удовольствие. Он слышал, конечно, как Какузу там копошится в сраной пристройке, но все это мало его интересовало. Виски дарил умиротворение и заставлял забыть обо всем, о чем предстояло бы подумать. Ладно, в чем-то этот бухтящий по любому поводу Какузу был прав – стоило бы составить какой-то план и прикинуть, как выбраться из этой жопы мира, чтобы вернуться в город, но неужели это так срочно? Куда он спешит постоянно? Кто понял жизнь, тот не спешит, черт возьми.       Странно, что виски не справляется с бурлящим в груди возмущением. Хидан испытывает нечто вроде досады, какого-то нервного неудобства что ли, как бывает, когда приходится заниматься чем-то неинтересным или скучным. Обстоятельства вынудили его скрываться здесь, что само по себе удовольствия не приносит, и он совершенно не знал, что делать дальше, но он был сам по себе, как и всегда. Как привык. Только он и внутренний голос.       Дверь вдруг открывается, Какузу вваливается в кухню и глазами ищет бутыли с водой, чтобы отмыть руки. Его взгляд задерживается на пустой бутылке виски и Хидане, который расползся на стульях как амеба.       – Тебе не кажется, что у тебя проблемы с алкоголем?       – Кажется, – с трудом отвечает Хидан, приоткрыв один глаз, – Проблема в том, что он закончился.       Какузу хочет было сказать, что там в коробке еще бутылок восемь к ряду, но решает промолчать. Хидан и так об этом знает, сам же эту коробку нашел, но лучше ему не напоминать, судя по всему, он и так достиг чрезмерной кондиции. Впрочем, в этом есть плюс – может, теперь он станет разговорчивее, если, конечно, не уснет в ближайшее время.       – На снегоходе можно будет убраться отсюда, когда перестанет сыпать, – говорит Какузу, оттирая руки вымоченной в воде тряпкой. Кожа ужасно высохла, суставы разболелись. Неприятно.       – Охуительн… – ворчит Хидан неразборчиво.       – Уже знаешь, куда подашься, когда вернемся в город?       Снова приоткрыв глаз, Хидан с подозрением глядит на Какузу. Он скрещивает на груди руки, ёжится и подергивает плечами. Очевидно, стоит это расценивать как нежелание отвечать на вопрос. Или неспособность. В любой другой ситуации Какузу не стал бы настаивать, но сейчас ему казалось, что отступать нельзя. Сколько можно отмалчиваться, в конце концов, они оба влетели в одинаковые проблемы, и нужно как-то их решать.       – Так все-таки, Хидан, – Какузу садится за стол напротив и сдвигает в сторону пустую бутылку виски, – кто ты такой?       Вообще Какузу имеет опыт допросов, и немалый. На службе порой приходилось выбивать информацию самыми разными способами, чаще всего весьма неприятными для допрашиваемых. Нередко они не доживали до следующего утра. Цель оправдывает средства – так говорило командование. Какузу никогда не сомневался в приказах, но методы иногда встречали в нем сопротивление. Где-то в глубине души совесть напоминала, что можно справиться иначе, не обязательно ломать кости и души, но… спорить было не с кем. Да и не за чем.       Разумеется, Какузу не собирался выворачивать Хидану руки, лишь бы добыть нужные сведения, но вот пару психологических приемов он мог бы задействовать, если уж будет совсем тяжко.       Протяжно вздохнув, Хидан закладывает руки за голову и смотрит в потолок. Он молчит какое-то время, лениво моргая, словно вот-вот уснет.       – Я просто чувак, которому не везет, – говорит он вдруг, переведя на Какузу усталый взгляд, – Врубись, всю жизнь скитаюсь хуй пойми где, нарываюсь на проблемы. Даже Бог меня нахуй послал. Ну чего тебе от меня надо?       Какузу даже становится Хидана как-то жалко, но это ни разу не повод отступать.       – Хочу понять, что происходит, вот и все, – он разводит руками, – Я не прошу тебя выкладывать всю историю твоей жизни.       – Ну конечно, а я уж подумал, что хоть кому-то интересно, – с досадой фыркает Хидан и можно было бы принять это за шутку, если бы не такая явная тоска в глазах. Вероятно, выпитое все-таки провоцирует на всплеск эмоций и у него не получается их удержать.       – Кто гнался за нами?       – Уебки мэрские, – Хидан кривит губы, – За мной приехали, ты им под руку просто попался. Раньше времени.       – Что значит раньше времени?       – Ты в их списке последний.       – Откуда ты знаешь? Почему не рассказал раньше? – Какузу начинает раздражать, что приходится вытаскивать все по крупицам. С Хиданом тяжело разговаривать, терпения чертовски не хватает.       – Блядь, да потому что я убил того однорукого пацана! И тебя бы пришлось, если бы не решил сбежать! – взрывается вдруг Хидан и резко выпрямляется, чуть не свалившись со стула, – Я гребанный убийца, понимаешь? С головой не дружу…       Высказавшись, Хидан замолкает и смотрит на Какузу потерянно и без единой эмоции. Руками он слепо шарит по столу, словно хочет найти хоть что-нибудь, чем можно было бы их занять, но попадается только пустой стакан. Он принимается крутить его пальцами, шурша по деревянной поверхности.       Что-то в Какузу отказывается верить в услышанное. Совсем недавно он смотрел на Хидана со второго этажа бара, пребывая в блаженном неведении, очарованный сложившимся моментом. Даже то, что будучи пастором, Хидан определенно нарушал парочку заповедей, не разочаровало, наоборот, придало какой-то интриги. Он ведь внушал покой. Его голос заставлял мысли утихнуть. Невозмутимый вид помогал обрести равновесие. От всего этого ничего не осталось.       Почему-то Какузу чувствовал себя преданным. Вспомнилось, что всю жизнь так – все, что приносит ему хоть какую-то радость, исчезает. Теперь Хидан и выглядит иначе, в его чертах лица больше резкости и злости, в глазах раздражение и тревога. Белый воротничок кажется бутафорией. Какузу не может понять, как к нему относиться после сказанного, но он не думает, что имеет право судить, на его руках куда больше крови.       – Нечего сказать, да? – Хидан усмехается, от его улыбки веет холодом, – Лучше бы не знал? А я предупреждал тебя.       Они смотрят друг на друга достаточно долго, у Хидана в глазах начинает двоиться и он, отвернувшись, зевает. Какузу, резко встав из-за стола, выходит из кухни и направляется к входной двери. Лежавший там пес подхватывается и едва успевает отскочить в сторону, чтобы не попасться под ноги. Открыть дверь удается с трудом, снег здорово замел крыльцо, но Какузу это не останавливает. Зажмурившись, он вываливается на крыльцо, тут же угодив по щиколотку в снег и подходит к перилам. Уже стемнело. Снег падал медленно, крупными хлопьями грузно опускаясь на сугробы. Всю равнину засыпало ровным слоем, походившим теперь на взболтанный яичный белок.       Какузу поднял взгляд, уставившись на звезды. Он никак не мог понять, что чувствует. Глупое ощущение на уровне детского разочарования, когда наконец выясняется, что Санты не существует. Хидан, чертов Хидан был единственной светлой искрой, к которой хотелось приблизиться, чтобы вернуть в душу покой. Пусть Какузу никогда не стремился к Богу, никогда не молился и не просил божьей помощи, он готов был признать, что все это как-то умиротворяло – свечи эти, тишина в церкви, проповеди, добрые люди, приходившие на службу. Это создавало иллюзию, что в мире нет боли и страданий, что все временно, все можно пережить. Это было необходимо, чтобы залечить раны, чтобы кошмары перестали донимать по ночам, лишая сна. Чтобы черные, окровавленные руки не тянулись к его шее из темноты.       Ну на кой черт он поперся тогда в церковь, какое дело ему, почему Хидан из бара сбежал? Почему нельзя было просто смириться и не пытаться найти ответ на назойливый вопрос? Прожил бы в неведении еще несколько дней, пока за ним не пришли бы так же, как за Джузо. Возможно, так и должно было случиться. Смерть достойное наказание за все, что он успел натворить за время службы. Карма. За все приходится платить рано или поздно.       Толку-то теперь об этом думать.              Рука, сжавшая стакан, подрагивает. Хидан недвижимо наблюдает, как на гранях стекла играет тусклый свет лампочки. Он пребывает в задумчивости, такой густой и тягучей из-за виски, что в конце концов думать становится физически тяжело. Пожалуй, он жалеет, что вывалил на Какузу все сразу, но ведь очевидно, что скрывать это вечно не получилось бы.       Хоть Хидан и выбрал для себя одиночество как самоцель, он не мог продолжать себя обманывать – оказаться здесь с Какузу не так уж плохо. С ним шансов выжить и выбраться отсюда у Хидана гораздо больше, чем в одиночку, да и не так тоскливо, если бы только не эти тяжкий, изматывающий разговор. И он еще не закончен. Когда Какузу обдумает все и сделает выводы, он придет с новыми вопросами. Хидан болезненно кривится и кусает губы. Как же не хочется втягивать кого-то в омут обстоятельств, в котором он привык тонуть в одиночестве. Так подумать, этот Какузу не заслуживает пренебрежительного отношения, хоть и ужасный зануда на первый взгляд. Он такая же заблудшая душа, это Хидан увидел сразу, с первого же дня, стоило тому заявиться в церковь, но теперь ему не видать покоя.       Из незакрытой двери дует холодом. Ее не получилось закрыть обратно, вырванный с корнем замок оставил в ней прореху и погнул древесину. В помещении сразу стало холоднее. Хидан потер руки, вздохнул, с тоской глядя на коробку с виски. Ему так хотелось забыться, провести пару дней, а то и неделю в пьяном сне, без сожалений и судорожных размышлений, как быть дальше, но...       Это не выход, в конце концов.       Встать оказалось труднее, чем Хидан рассчитывал. Тело от его шевелений восторга явно не испытывало, к тому же сразу стало как-то зябко, по коже побежали мурашки. Держась за стену, Хидан вышел в коридор и с тоской взглянул на приоткрытую дверь на улицу. Собака восседала рядом, с недоумением нюхая морозный воздух и снежинки, которые просачивались с улицы. Сердце кольнуло, Хидан поморщился.       Он зашел в комнату, выволок из шкафа одеяло и, замотавшись в него, лег на кровать. От подушки пахло терпкими лекарствами, кровью и бинтами. И Какузу. Едва уловимые отголоски его одеколона все еще остались на ткани и почему-то внушали ощущение какого-то уюта, особенно если закрыть глаза. Будто это какой-то обычный дом, в котором на окне нормальные занавески, гудит не генератор, а холодильник, и в нем куча нормальной еды, и на крыльце стоит пара плетеных кресел.       Это всего лишь воображение. У Хидана никогда не было дома.