666

Феликс всё же уточнил, что планировать свидание в четверг будет не лучшим вариантом. Воспоминание о приезде в этот день родителей всплыло внезапно, под утро, когда омега, выйдя из своей комнаты с телефонным фонариком в руках, дабы без происшествий добраться до уборной, обнаружил в белом свете пыльную полосу на полу. Нехитрый мыслительный процесс провёл его в следующей последовательности: “Жесть мы засрались” - “Надо бы пропылесосить вечером” - “Сегодня вторник же, да?” - “Тогда лучше в четверг” - “Что я планировал на четверг?”. В общем-то, пропылесосить желательно до четверга. Добравшись до туалета, Феликс несколько секунд привыкает к яркому жёлтому освещению и подавляет в себе лёгкую тревогу, что возникла автоматически на мысль о приезде родителей. Да, к этому времени желательно было бы ничего не упустить. “На четверг не планируй, планы поменялись.” Так-то и не менялись особо, но единственное, что получилось выдать в такое время, было что-то базовое и не требующее объяснений. Сообщение доставлено в четыре часа и тридцать две минуты. Что ж, остаётся только надеяться, что на ночь Хёнджин выключает звук, потому что до будильника мысль о том, чтобы предупредить, могла потеряться. Мысли в голове Феликса в целом очень ветренные штучки. Последующие два дня проходят в нервной подготовке. И больше всего всё время напрягало это ощущение, будто бы ты что-то забыл, хотя ты уверен, что всё сделал. И Феликс в этом всём переживал больше всего, ведь из всего семейства именно он с Минхо отличались излишней моментами эмоциональностью. Правда, Минхо съехал. И того, кто мог бы разделить чувства младшего брата, вся эта неразбериха уже не касалась. Показатели тревожности зашкаливают, пора бы успокоиться или выпить что-нибудь, что могло бы успокоить, но омега только отнекивается, уверенный в том, что сможет справиться сам. Всё пока что не настолько плохо. А что значит это “плохо”? Когда оно наступает? Может, если постоянно повторять себе, что всё не так плохо, всё, что до этого казалось плохим, превратится во что-нибудь хорошее. Было бы славно. И прямо сейчас Феликс очень сожалеет, что не устроился на какую-нибудь унизительную подработку ещё лет в четырнадцать, чтобы накопить денег на собственное жильё. Хотя, если он правильно помнит, не сделал это он по той же причине, по которой сейчас перемывает на кухне всё, что вообще можно помыть. Боялся реакции родителей. Только сейчас это злит его гораздо больше, чем семь лет назад, ведь он, чёрт возьми, уже совершеннолетний, и оправдать постоянные придирки с причиной и без неё его возрастом не получается. Вслух он это, однако, не говорит. Иногда ждёт той самой точки кипения, думает о том, что вот, в следующий раз, когда он больше не выдержит, он выскажет всё, что думает. Но она почему-то не приходит. Она есть, Феликс уверен, и он почти чувствует её каждый такой раз, будто бы со всего тела она стекается в одну точку где-то в груди, но всё ещё под контролем. Феликс контроль не теряет. И не то, чтобы ему не хотелось, но это вызывает тревогу, а тревогу лишний раз тревожить не хочется. Всё чисто. Действительно чисто. И косяков за ними замечено не было, так что стоит подумать о том, как отчитаться за прошедшие дни. Нет, от них этого не требовали. Но омега, в связи с особенностями своего характера, мог немного выдохнуть только тогда, когда был полностью подготовлен. Если это можно было назвать словом “выдохнуть”. Быть чуть менее уверенным в провале, но всё же сомневающимся в непредвзятости своих мыслей? Ладно, это абсолютно не помогает. Тем не менее, уже есть то, что остаётся только озвучить через некоторое время: “Всё хорошо, а у вас как? Как съездили? Мы ничем особо не занимались, учились, конечно”. Лучше всё-таки отмахнуться. Чем больше вдаёшься в подробности, тем больше вероятность в них потеряться. – Закончилась халява, – звучит обречённо от Чонина, когда Феликс приземляется наконец на диван. Все молчат, но понимают, что с резким в сторону родителей высказыванием согласны. Без их общества бывает вполне неплохо. Пора бы уже разъехаться по съёмным жилищам. Были бы свои деньги. С минуты на минуту из коридора донесётся щёлканье замка. Все поднимутся с места, встречая прибывших и занося на кухню и в спальню пакеты с продуктами и чемоданы с вещами. Завяжется неловкий, но обязательный разговор, из которого поскорее захочется сбежать. У всех тут же найдутся дела, которыми необходимо будет заняться прямо сейчас, и все разбегутся по комнатам, а тревога утихнет, ведь эмоции родителей распознаны, и, правильно под них подстроившись, можно будет выбрать свою реакцию. Ко всему этому… Входная дверь открывается. Омега подрывается на ноги сразу, и переживаний не становится меньше, когда в гостиную заглядывает Сынмин и уведомляет: – Это Крис. Феликс так и застывает на месте, не понимая, как вести себя конкретно в этой ситуации. Сколько они уже не виделись? Чуть меньше недели. И выяснять отношения сейчас не время, поэтому на время придётся подавить в себе чувства вины, стыда и злости и притвориться, что ничего не произошло. Никто не будет разбираться, кто прав, а кто виноват. Никогда не разбирались. Чан в этот момент разувается и, когда проходит в комнату, омега находит в себе силы отвести взгляд в сторону и встать у окна, всматриваясь в проезжающие мимо машины. Родители должны приехать на такси, ведь, дабы доехать из неблизкого к их дому аэропорта обратно, это будет самый удобный способ. Значит, нужно высматривать такси… Или перестать думать о всякой херне и наконец поступить по-взрослому. – Как вы тут? – спрашивает с тихим кряхтением, когда усаживается рядом с остальными. – Все живы, как видишь. Хотя я очень сомневаюсь, что надолго, – Сынмин бросает многозначительный взгляд в сторону Чонина. Тот брови удивлённо поднимает, и возмущению в его голосе нет предела: – Как это понимать? – Я знаю, что ты, говнюк, брал мою рубашку. Где она? – Хороший вопрос… К подъездной дорожке выруливает серебристая киа с трапециевидным значком на верхушке. Феликс наблюдает, как открывается дверца, как оттуда выходят мать с отцом, уставшие и немного раздражённые, как после водитель достаёт из багажника чемоданы и, приняв плату, уезжает. – Я тебя на заднем дворе закопаю, – слышится за спиной, возвращая внимание к разговору. Омега делает шаг назад и наблюдает краем глаза за родителями, пока не теряет из виду. – Приехали, – прерывает тот, чувствуя от этого действия странное удовлетворение. Входная дверь в очередной раз открывается, но в этот раз с дивана подрываются все. Феликс направляется к коридору первым, движимый желанием наконец избавиться от тревоги, останавливается на пороге и глупо улыбается, здороваясь негромко: – Привет.. – Возьми у папы пакеты, видишь же, что ему тяжело. Ни тебе “здравствуй”, ни “как дела”, и стоило бы к этому привыкнуть, но Феликс поджимает губы, достаточно нервно реагируя на высказанную ему претензию, и скрывается скорее с места. Заносит продукты на кухню, минуя братьев, и ставит на стол, начиная раскладывать затем по своим местам. Что ж, в целом он уловил чужое настроение, так что остаётся надеяться, что остальные справятся с ним самостоятельно. Хотя в моменте показалось, что злятся конкретно на него, и что он обязан присутствовать там, чтобы не умирать в догадках здесь. Бутылка молока оказывается в холодильнике, там же морская капуста, поочерёдно каждая коробочка занимает своё место. “Я бы мог принять участие в соревнованиях по тетрису” – проскакивает в голове, когда Феликс окидывает взглядом плотно разложенные по полкам продукты. Весьма неуместно и глупо, но становится немножечко свободнее, когда из головы пропадает на мгновение всё ненужное и печальное. Вообще лучше изначально стараться не думать о плохом, потому что зацепишься – и всё, больше не отпускает. А Феликс, будучи человеком, любящим на чём-либо (или ком-либо) зациклиться, это понимает на все сто. Просто не всегда реализовывает. По светлой макушке проезжается ладонь, и жест этот, обычно привычный, сейчас вызывает лёгкую дрожь во всём теле. Ощущение безопасности окутывает вдруг, и нападки родителей уже не бьют по сердцу, словно маленькие коварные кинжалы. Омега смотрит украдкой в сторону, но не удостаивается ответного взгляда; Кристофер поправляет упаковку салфеток и, подняв глаза к окну, вскоре возвращается в гостиную. Что это значит? Ладно, что это должно значить? Надежда умирает последней, как говорится, но вместе с ней и большим количеством разочарований, пережитых за всё время, приходит сомнение. А правильно ли он понял? Оставаться здесь бессмысленно. Из-за того, что делать больше нечего, конечно. Но, возможно, и по той причине, что долгое отсутствие в этот момент могло бы вызвать лишние раздражения. Феликс старается пропустить эту мысль в своей голове. – Как съездили? – интересуется Сынмин, отложив, наконец, свой планшет. Наверное, его внимания удостаивались только родители и исключительно исключительные случаи. – Нормально, – отвечает мать семейства, Со Инхе. “Поэтому и нет никакого доверия”, – думает Феликс с ноткой недовольства, но вслух ничего не произносит. – А вы чем занимались? – Ничем особо, – следует такой же многословный ответ от Сынмина, и омега не может сдержать глубокого, тревожного вздоха. Возможно, разговоры были бы гораздо более красочными, если бы не выстроенные годами преграды. Возможно, их бы получилось преодолеть, но желания такого пока ещё никто не озвучивал. Может и хотелось бы, но едва подобные этой теме затрагивались в этом доме, как сразу же оказывались заклеймены бредом. – Знаешь, Феликс, мне за твоими высокомерными реакциями наблюдать, как матери, неприятно. Сердце нервно замирает. Почему? Где он успел допустить ошибку? – Высокомерными? – Не притворяйся идиотом. Думаешь, что самый умный здесь? Что мудрее? Почему я, взрослая женщина, должна подбирать слова, когда разговариваю с тобой? – Никто ведь не говорил, что должна… – Эти твои вздохи очень явно намекают. Феликс не понимает. Действительно не понимает. У неё снова нет настроения? Логическая цепочка возникает сама собой: настроения у неё нет каждый раз, когда она разговаривает с ним, и если так, то он, очевидно, тёплых чувств не вызывает, лишь едкую неприязнь. И парень себя таким мерзким чувствует, будто бы прокажённым, и вместе с этим ощущает прилив ненависти к этому дому и наполняющим его воспоминаниям, ведь противным грязным зверьком он чувствовал себя частенько. Будто бы всегда была только злость, и она перекрывает всё то, что шло с ней под руку. Он молчит. Не знает, как лучше оправдаться, потому что любое оправдание с его стороны будет провокацией на очередные унижения. На самом-то деле всё, что бы он ни сделал, является провокацией. Инхе тем временем продолжает: – Тебе не кажется, что ты уже границы переходишь? – Прости, пожалуйста. Я понимаю, в чём ошибся, – звучит заученное, а голос очень не вовремя дрожит. – Он ещё и плачет. Знаешь, кто тут действительно плакать должен? Что ни скажи, ты либо ревёшь, либо с такой агрессией ко мне. Может, ты хоть немного уважения ко мне проявишь? – Я уважаю, правда… – Каждый раз одно и то же, а я молчу. Могу я хоть раз для себя пожить и ни под кого не подстраиваться? – Тебе ведь никто не запрещает, – пытается противодействовать и жалеет тут же. – Да? Неужели? – ухмылка возникает на её лице, ошарашенная и разъярённая. – Знал бы ты, как я ненавижу находиться дома в свои выходные только потому, что ты со своей кислой рожей находишься здесь. – Инхе, успокойся, – строгий голос отца возникает с другой стороны. Но, как говорится, дорога ложка к обеду. – Нахрен иди со своим “успокойся”. Буду ещё по твоей указке успокаиваться. Дверь гостиной с силой захлопывается за вылетевшей пулей женщиной. И, будто пуля, оставляет за собой запах гари и звенящий от выстрела воздух. Задохнуться можно. – Иди извинись, – обессиленный низкий голос просит, но просит настойчиво. – За что я должен извиняться? – отвечает Феликс тихо, опасаясь того, что мать где-то неподалёку и может услышать. Паранойя. – Что я сделал? – Ты знаешь маму. Просто не принимай близко к сердцу и постарайся разрешить эту ситуацию. Очень уж легко говорить это независящему от этой женщины отцу. Материально, по крайней мере, точно. – Я не хочу. – Ты хочешь, чтобы это до завтра продолжалось? Нет, он не хочет. Хочется только, чтобы всё это закончилось побыстрее, хочется поскорее добраться до своей комнаты и скрыться от постороннего шума. Но вместе с этим очень не хочется падать ниц и выцеловывать ноги в попытке заслужить прощения за то, в чём не виноват. Феликс унижается всю жизнь, и всю жизнь с этим унижением смириться не может. Омега поднимается на ноги. На одной чаше весов гордость, надломленная и кричащая, на второй же страх длиною во всю его жизнь, тянущийся тяжёлым грузом за его спиной. Вспоминается, как лет в восемнадцать ему казалось, что вот, осталось ещё чуть-чуть. Ему исполнится двадцать, и вот, он уже совершеннолетний, взрослый и самодостаточный человек. Но уже почти год с того момента миновал, а он всё ещё здесь. И страх, от которого, казалось бы, он должен был избавиться после своего последнего дня рождения, тоже с ним. Всё не изменилось по щелчку пальцев. Было глупо рассчитывать на то, что изменится. Далеко идти не приходится, ведь спальня родителей, в отличие от детских, расположена на первом этаже. Окно их комнаты выходит прямо на задний двор, а задний двор их расположен с западной стороны, откуда раньше можно было наблюдать, как садится солнце. Но многоэтажки, выстроенные так же быстро, как быстро дети строят башенки из трёх кубиков, теперь отбрасывают большую тень на их маленькую обитель. Феликс, открывая дверь, обнаруживает, что света в родительской нет, и он входит в темноту, щёлкая выключателем самостоятельно. Через пятнадцать минут, полные пустых возмущений и выдуманных причин её злости, им придётся обняться. Потому что мама знает, что положено обниматься, когда миришься со своим ребёнком. Может, она в сильном порыве чувств скажет, что любит его. А Феликс будет плакать, и вскоре ему покажется, что дышать стало тяжелее. И, вынужденный обнять в ответ, будет ненавидеть себя за то, что снова не смог пойти против. И эти объятия будет ненавидеть. А за ними и все последующие в его жизни. ⁶ ⁶ ⁶ Спокойствие приходит к нему тогда, когда он оказывается в своей постели. Когда этажом ниже укладываются спать родители, и никто больше не должен появиться здесь до самого утра, оставляя его наедине с самим собой. Вообще компания самого себя чаще всего оказывается самым лучшим вариантом вне зависимости от того, с кем ты выбираешь пообщаться. От себя ты зачастую знаешь, чего ожидать, а к другому человеку в голову не залезешь, что вызывает множество тревог. Разве что можно поступить на нейрохирурга или вернуть в моду лоботомию. Немного радикально. Вообще кровать одно из лучших мест в этом доме априори. Как-то вышло, что это, наверное, единственное место, обошедшее стороной всевозможные конфликты и не вызывающее неприятные ассоциации. Хотелось бы это место сохранить таким до того момента, как получится съехать. Феликс вообще человек творческий, идей у него всегда много, но они не касаются того, как облегчить его жизнь. Скорее наоборот – привносят в неё что-то новое. Но он почему-то никогда не торопится воплощать их в реальность. Они остаются только идеями, крутыми по его мнению идеями, о которых очень круто фантазировать, но которые никак не получается реализовать. И неизвестно почему. Силы есть, время есть, желание есть… Чего тогда не хватает? Велось изначально к тому, что голова у Феликса на месте. По крайней мере он так считает. Также как и считает, что голова у него на месте в отличие от некоторых окружающих его людей. Сомнения на этот счёт возникают, но в его жизни и без того слишком много поводов для ненависти к себе, поэтому хочется, чтобы были хоть какие-то вещи, делающие его особенным. И пусть одной из этих вещей будет его мозг. Феликс любит фантазировать. Если уж на то пошло, то даже больше любит, чем надумывать. И есть одна мечта, о которой он вряд-ли кому-нибудь расскажет, потому что звучит она по-детски и немного депрессивно, а он от проблем не бежит и умереть не хочет. “Хочу уснуть и проснуться где-нибудь не здесь”, – проскакивает мысль, за ней разливается тепло в груди. А в его голове много миров, в которых он хотел бы побывать. Таких миров, где он был бы счастлив. В этих мирах присутствует образ человека, размытый такой и непонятный. Место всегда разное, и сам человек чёткого описания не имеет, но, кажется, именно он символизирует счастье. Прямо сейчас в одном из альтернативных реальностей Феликс и впрямь находится не здесь. Он, уже давно не всё забив и поссорившись с родителями, высказав, наконец, всё, что так давно хотелось, уехал далеко и пытается выжить, бегая от подработки к подработке. В другой же (омега представляет её гораздо чаще) он, как в некоторых фанфиках, нашёл свою богатую любовь и припеваючи живёт на её шее, занимаясь тем, что нравится. В третьей всё немного проще. И, пусть парень и старается думать, что в этом не нуждается, но она периодически заставляет его прослезиться. В третьей реальности дверь в эту комнату открывается, и в дверном проёме возникает мама. Что удивительно, здесь она стучится перед тем, как войти. Инхе садится на край кровати и впервые на глазах Феликса просит прощения. Причём у самого Феликса. Ей стыдно, она осознаёт все свои ошибки, и омега, ощущая, как исчезает из груди комок злости, обиды и недоверия, прощает. И после этого всё становится хорошо. Дверь в спальню открывается. Никто, правда, не стучится. Вырвавшаяся из головы фантазия резко пугает, и омега привычно отключает экран мобильника, где прежде бесцельно листал ленту тик-тока, чтобы отвернуться в противоположную сторону и притвориться спящим. И не успевает он начать корить себя за то, что он, между прочим, совершеннолетний и спать может ложиться когда хочет, как позади раздаётся голос: – Спишь? Феликс оборачивается через плечо, и Крис, заметив движение, заходит внутрь и прикрывает за собой дверь. В комнате темно, и освещает её только тусклый луч света фонаря на улице. Сентябрь выдался тёплым и по большей части солнечным, потому омега не торопится закрывать на ночь жалюзи, чтобы просыпаться вместе с солнцем каждое утро. – Я уезжаю домой, – предупреждает, хотя по его одетому виду вполне понятно, что тот собирается делать. – И на следующей неделе, скорее всего, не смогу заехать. Младший кивает и взгляд отводит, смотря немного в сторону от брата, будто бы через него. Крис вздыхает глубоко, пусть и неслышно, но ощутимо. – Я немного перегнул. Я хочу, чтобы ты знал, что мне жаль, и это всё не затягивалось ещё на неделю, – Феликс замечает, как в этот момент своей речи тот складывает руки в замок, нервно перебирая пальцы. – Мир? Плечи его чуть-чуть сдуваются, будто бы эта недосказанность лежала на них тяжёлой ношей, и он протягивает одну руку с оттопыренным на ней мизинцем. Омега отказать не может, не имеет права, и потому пожимает чужой палец похолодевшим своим. Феликс очень хочет сказать, что тоже виноват, что ему стоило хотя бы прислушаться, но молчит. Лишь падает в любезно предложенные объятия, игнорируя своё недавнее обещание самому себе, что будет общаться со всеми поверхностно и без лишних эмоций, и во второй раз за этот вечер не сдерживает слёз. – Просто… Ты просто будь осторожнее и не расстраивайся сильно, хорошо? И Феликс кивает, прошептав едва уловимое “хорошо” в ответ. И чувствует себя неимоверно ребёнком. ⁶ ⁶ ⁶ Хёнджин редко бывает дома. Не то чтобы там катастрофически ужасно, нет, даже наоборот. Но у него, увы, в базовых настройках прописано быть довольно холодным в отношении родственников. Театральности в нём хоть отбавляй, но стоит появиться хотя бы намёку на серьёзные и глубинные чувства, и альфу в радиусе километра не увидишь. Но он, как примерный сын, стабильно посещает родителей хотя бы пару раз за месяц, чтобы принести стакан воды, поблагодарить за всё или чего от него там ещё ожидают. Впрочем, это всё равно больше напоминает плохую шутку. А шутят у него в семье реально плохо. – Денег? Зачем? – Сокджин брови приподнимает в непонятках. Сын его, конечно, выдаёт странные штучки периодически, но никогда ещё не просил больше того, что ему дают. Не в его характере как-то. – Есть один человек, – начинает и подмечает почти в тот же миг, как меняется взгляд папы. Очень красочно. – И я хочу кое-куда с ним сходить. – Куда? Возможно, любопытство убьёт его когда-нибудь, но точно не сегодня. – Вот всё тебе знать надо. – Надо! Мне надо. – Мне кажется, что не надо. – Тебе деньги нужны? Хёнджин брови на переносице сводит, пока омега перед ним расплывается в хитрой улыбке и скрещивает руки на груди. Он по жизни всегда добивается всего, чего захочет. И за всю свою жизнь альфа не нашёл ни одного способа, как бы обойти эту систему. – Я потом расскажу, если всё получится. – Ладненько. Я его знаю? – Пап, прекращай. – Кто-то из университета? – С другого направления. Младший с места поднимается и, обойдя небольшую фигурку, наливает в чайник воды. Слышит за спиной глубокий вздох, и даже неловко как-то становится. Папа его человек от природы бойкий и вездесущий, а его родители, бабушка и дедушка Хёнджина, по жизни его не особо ограничивали. Но альфа знает, что лучший ответ на провокацию – это тотальное игнорирование провокации и абсолютное спокойствие. – Сколько нужно? – спрашивает в конце концов мужчина, растеряв весь прежний запал, и скрывается за дверью, так и не услышав ответ на свой вопрос. Возвращается уже с кошельком. – Около ста долларов, думаю, – омега замирает, шокированный необычно большой суммой. – Я всё верну. – Хёнджин-а, – зовёт тот мягко и садится за стол, махнув головой на стул напротив. – Скажи мне, ты что себе придумал? – Свидание с человеком, который мне нравится? – Какое по счёту? – Второе. Сокджин резко машет головой в отрицании и прикрывает глаза, будто бы на его плечах непосильная ноша, а голова разрывается от сотни тысяч мыслей. Впрочем, с Хёнджином всё примерно так и получается. – Знаешь, – начинает и молчит ещё несколько секунд, формулируя то, что собирается сказать, желательно без матов, – ты ведь и смутить его можешь. Сейчас это будет не очень уместно. – В смысле? И он действительно не понимает. Он ведь хочет сделать приятно человеку, который ему симпатичен, и нет же в этом ничего плохого. Странно было бы после всего произошедшего делать вид, что всё как обычно, и не предпринимать никаких попыток. Хёнджин бездействие не понимает, как не понимает сейчас, почему папа его об этом бездействии просит. – Ну, – мужчина выдыхает шумно, сложив губы уточкой, и продолжает явно неловко: – Ты помнишь Ыгём-сонбэ? – Это который тебе на работу веники свои таскал? – Ага. Огромные букеты. Никогда так не стремился сбежать домой с работы, как тогда. Правда, тогда они стали появляться по утрам ещё до того, как я добирался до студии. – Букеты подкидывал несколько недель, а кольцо на пальце так и не заметил? – И это тоже, – он хихикает, но быстро возвращается к теме: – Когда человек столько на тебя тратит, ты чувствуешь себя обязанным ответить ему взаимностью. – Но ты ведь тогда уже был с отцом. Сейчас ситуация немного другая. Сокджин в очередной раз машет головой, намереваясь возразить, но прерывает их разговор звук открывающейся двери. Ровно три поворота, после ключи выскальзывают из замка и шумно падают на пол. Затем следует ещё один стук, более глухой. В конце концов у Намджуна выходит попасть в квартиру. Омега, давно привыкший, лишь прислушивается, опустив веки с обрамляющими их пышными ресницами, пока его предначертанный не возникает на кухне, грузно свалившись на стул. – Ударился? – спрашивает, подняв на пострадавшего понимающий взгляд. – Ударился. Коротко и ясно. В этом весь он, Хван Намджун. Благо, некоторые черты в наследство сыну не перешли. Во многом они действительно очень похожи. В желании достичь своих целей и в умении этих целей достигать несмотря на все трудности и противостоящие факторы. Как когда-то Намджун смог добиться расположения Сокджина, не совсем умело, но очень упорно, так и Хёнджин с горем пополам пытается ухаживать. Опыта до этого не возникало. Да, вполне вероятно, что из-за того, что в старшей школе Хёнджин никогда не был популярным и не привлекал лишнего внимания; маленький, хилый и неконфликтный альфа меркнул на фоне с шумными сверстниками. В школе ведь что считается крутым? Сигареты, алкоголь и ранние половые акты. И самое большое достижение – это купленные за сотни долларов фирменные кроссовки. Настоящий цирк и все в нём клоуны. Хёнджин же, впрочем, остался довольно худощавым, но в росте вытянулся, вылечил противное акне и решил, что самое время начать с чистого листа. Другое место, другие люди, другой он сам. Подаренный на двадцатилетие байк стал отличным дополнением к его стереотипно выразительному образу. Но он ведь художник, ему не привыкать творить красивые картины. – Намджун-а, тебе бы на верёвочку ключи привязать и на шею повесить, как Джин-и в детстве. Омега с места поднимается и, подойдя со спины, кладёт ладони на напряжённые плечи, чуть сдавливая. Хёнджину от этого нежного, любовного жеста становится легче дышать. Сейчас всё хорошо, и к этому бы поскорее привыкнуть. – Я думал, о нас уже забыли, – ворчит под нос мужчина, по-детски хмурясь. – Ага, видишь? Вспоминает только тогда, когда что-то надо. – Вырастили эгоиста мы с тобой Сокджин-а. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Пусть каждое слово здесь и источает ужасную актёрскую игру, слышать это не особо приятно. Благо, с этим довольно легко смириться, когда ты по жизни терпила. – Ты сегодня пораньше. – А что, не рад меня видеть? – Рад, – отнекивается сразу, кидая взгляд на притихшего сына. – Нам как раз нужна твоя помощь. Намджун ждёт, пока ему поведают обо всей истории, но Сокджин решает не пускаться в длинные рассказы и только спрашивает: – Нормально ли тратить на второе свидание сотню долларов? Мужчина молчит с несколько секунд, смотрит на стоящего напротив Хёнджина, что лишь пожимает плечами, голову затем приподнимает и хлопает ресницами непонятливо. Этакий “не при делах”. – Да? – не утверждает, а будто бы пытается уточнить. У Сокджина же глаза расширяются настолько, насколько вообще могут расшириться, не выпрыгнув при этом наружу. – Намджун-а, – произносит ошарашенно, почти шёпотом, – мы сколько с тобой вместе, скажи мне? – в ответ ему звучит всё такое же неуверенное “двадцать четыре”. – Тогда скажи мне, пожалуйста, почему я двадцать четыре года ничего не знал о твоём диагнозе. – Меня в школе учили читать по буквам, а не между строк. Сокджин выдыхает тихонько: “Ты безнадёжен”, Намджун же сочувствующе хлопает ладонями по чужим рукам, обнимающим его сзади. А Хёнджин, вернувшись к закипевшему чайнику и разливая кипяток по чашкам, ненадолго задумывается. Решение всё равно оставят за ним, и больше за него никто выбирать не будет. Возможно, папе стоило пораньше увлечься психологией, и тогда выросшему маленькому Джин-и было бы гораздо легче двигаться по жизни. Тогда бы он не ждал каждый раз, что всё рассосётся само собой, и что кто-нибудь решит взять спасение под свою ответственность. Сейчас же он вынужден думать об этом самостоятельно. Отец поступил бы так, как изначально планировалось. Папа же всё отвергает и просит сделать иначе. Но они же вместе сейчас, верно? Значит, у отца получилось добиться всего своими методами. Пусть и неловко и моментами настырно, как рассказывал когда-то омега, но ведь… Главное ведь, что на это скажет Феликс, правильно? И как бы ни хотелось не грести всех под одну гребёнку, Феликс, как и его папа, омега. Но снова мы сталкиваемся с вопросом о стереотипности мышления и разрушающим логическую цепочку этим “все мы разные”. – А ты, может, знаешь, чего этот человек сам по себе хотел бы? Когда Хёнджин с чашками возвращается обратно, папа уже сидит за столом там, где ранее устроился младший. Альфа же располагается напротив и вздыхает громко, пытаясь вспомнить, мелькало ли что-то об этом в их прошлом с Феликсом разговоре. – Не знаю. Может быть, мм… И тут приходит озарение. Настоящее что ни на есть озарение. По типу тех озарений, когда над головой в мультиках загорается лампочка. Феликс человек не то чтобы социально активный. Достаточно дружелюбный и общительный, но в близкий контакт за исключением братьев при Хёнджине вступал только с Наён. Однако в голове возникла другая картина, разнящаяся с той, что подкидывает ему логика. Не всегда ведь всё можно понять, рассматривая только действия, и не всегда действия означают только то, чем кажутся изначально. На действиях Феликс человек отстранённый и спокойный, стремящийся к тишине и местам, где людей поменьше. Но в той картинке, которую подкинула память, всплывает абсолютно другой момент. Их первое свидание, вокруг деревья шелестят пышной листвой, солнце начинает прятаться, я народу вокруг всё меньше и меньше. Парк, казалось бы, стал отличным продолжением их прогулки для любящего уединение омеги. – О, я знаю эту песню, – говорит вдруг тот, уловив где-то позади приближающийся звук. Хёнджин теряется немного и оборачивается следом. То, о чём они говорили до этого, пропадает где-то в далёком прошлом. К ним торопливым, танцующим шагом приближается гуляющая компания, кажется, старшеклассников. Музыка разрывает динамики, слышится громкий смех явно забивших на рамки приличия школьников, и Хван замечает, что от кого-то из проходящей мимо компашки шмонит алкоголем. А, может, и от всех сразу. Чувствительный к сильным запахам альфа морщит нос и поворачивается обратно, желая сказать об этом своему собеседнику, но решает промолчать. Феликс за галдящей толпой наблюдает увлечённо, пока они не скрываются из виду, и кажется даже мельком, что тот готов присоединиться к ним. Хёнджин его ладошку в своей чуть сильнее сжимает, обратив на себя внимание, и спрашивает: – Кто-то знакомый? – Нет, с чего ты взял? Парень плечами пожимает, решив вдруг сделать вид, будто ничего не произошло. – У вас в классе такие гоп-компании были? – В семье не без урода, такие везде есть, – отшучивается омега и продолжает: – Да, были. Но мы с ними особо не общались. Думаю, мы привлекали их внимание только тогда, когда им было скучно. И сейчас, вспоминая этот разговор, Хёнджин понимает, насколько разочарованно звучали последние фразы. Тогда это не показалось ему чем-то важным, но сейчас будто бы пазл в голове сложился, и остаётся только придумать, как воплотить всё в реальность. – Спасибо, пап, – улыбка, самодовольная и искренняя, сама собой расплывается на лице. – Что “спасибо”? – Сокджин, известный в близких кругах своей проницательностью, понял всё наверняка, но хочется услышать, что именно для себя подытожил непредсказуемый Хван Хёнджин. – Спасибо, я побежал. Нужно глянуть билеты. – Хоть бы не на Мальдивы, Хёнджин-а, иначе я в тебе разочаруюсь. – Нет, пап, мы летим на Багамы, – и пожимает плечами, как ни в чём не бывало, слыша, как прилетает в спину, но адресованное уже не ему: – Намджун-а, почему этим он пошёл в тебя, а? – Отличным чувством юмора? Тем не менее, время действительно поджимает.