La Morte Ti Fa Vivere/Смерть заставляет тебя жить

      Она забралась к нему в постель почти привычно, скользнув под тонкое одеяло, прижавшись всем телом к его боку и устраивая голову на его плече. Как будто делала так каждый вечер на протяжении всей жизни.       Как будто так было правильно.       – Ты холодная, – буркнул Цзян Ваньинь полусонно, поворачиваясь на бок и так же привычно заключая Вэнь Цин в свои объятия. Одна рука вплелась в длинные волосы и легла на женский затылок, мягко перебирая жесткие неживые локоны, вторая – пересчитав ребра, проступающие под тонкой кожей пародией на стиральную доску, устроилась на спине между лопаток, плотнее прижимая хрупкое, закутанное в одну ночную сорочку, тело к груди.       Кости у Вэнь Цин отлично прощупываются даже сквозь пусть и довольно тонкую, но все же далеко не шелковую, ткань.       – Зато ты – теплый, – и, стерва, потерлась ледяным носом о его ключицу, заставив трижды пожалеть о привычке спать в одних штанах (когда А-Юань лихорадил после Луанъцзан, лекарь, насмотревшись на панику молодого Главы, посоветовал держать мальчонку ближе к телу, мол, ци Глава Цзян, конечно, ребенку таким образом не передаст, но согреет и создаст иллюзию материнского тепла. Цзян Чэн, к удивлению старичка-целителя, беспрекословно послушался, вспомнив, как что-то подобное, про мать и важность объятий, говорила Вэнь Цин, когда они только-только забрали к себе трехмесячного А-Лина. Потом А-Юань вылечился и вспомнил себя, резко повзрослев, а дурная привычка у Цзян Чэна осталась). Ваньинь ругнулся, в отместку положив подбородок ей на макушку – она, поерзав, просунула худую ногу меж его бедер и прижала хладную ступню под колено.       Спать Цзян Чэну расхотелось окончательно.       Зато захотелось кого-нибудь убить и сожрать миску горячего супа. Можно в обратном порядке.       Вместо этого он только теснее прижал Вэнь Цин к себе, инстинктивно пытаясь согреть. Знал, что не получится – она мертва – но и заставить себя отодвинуться, а уж тем более прогнать ее, не мог. Даже не хотел.       Несколько минут они лежали вот так, переплетясь всеми конечностями (она его обвила руками за талию, крепко вцепившись в одеяло за его спиной) и заново привыкая… просто привыкая. Их тела ничего не вспомнили – телам вспоминать-то и нечего, они едва ли соприкасались хоть раз – но разумы монотонно отмечали то, насколько неправильны они теперь друг для друга на ощупь.       Цзян Чэн шире в плечах, из-за чего талия кажется совсем тонкой, почти девичьей. Мышцы у него другие – не «спортзальные», рельефно-фотогеничные, как были раньше, а тугие, каменные, хранящие в себе память множества битв и сражений. Шрамы тоже – настоящие, страшные, полученные совсем не на кухне и не в мордобое в подворотне за баром. Шрамы эти – история воина, прошедшего через победы и поражения. Ладони у Чэна грубые, мозолистые, увлажняющего крема в жизни не видевшие, и пальцы впиваются в кожу так, что Вэнь Цин их почти – но не совсем – чувствует. Цзян Чэна много, он большой, сильный, бе-зо-пас-ный, он почти навалился на нее сверху, почти придавил собой, и если бы ей нужно было дышать, она бы задохнулась от запаха озона, древесины и лотосового масла, исходящего от его пышущей живым жаром кожи. Ей кажется, она может даже согреться, если он подержит ее в своих руках еще немного.       Вэнь Цин, наоборот, меньше, тоньше, хрупче. Цзян Чэну кажется, что и обнимать-то в ней нечего. Ни груди, которая раньше упиралась ему в пресс уверенным третьим размером, ни небольшого животика, ни какого-либо мяса вообще – кожа, холод и острые птичьи косточки. Вот и все, что от нее осталось. И волосы, ладно, еще есть тяжелые волосы, составляющие половину нынешнего веса всей Вэнь Цин – в их тяжести Цзян Чэн убедился днем, когда на пару с Сюэ Яном отмывал и прочесывал намертво спутанные пряди (служанки мертвячку боялись до обмороков – им не оставалось ничего иного, кроме как справляться самим, а у Цин пальцы не сгибались даже для того, чтобы самой раздеться). Впрочем, что тут удивительно? Когда она в последний раз ела досыта – до войны? Максимум – во время. Ланьлинские каменоломни, Луанъцзан, снова Ланьлин. Годы вынужденной инедии, голода, пыток, страданий моральных и физических – и вся холеность высокопоставленной заклинательницы из Великого Ордена ухнула в небытие (не говоря уже об ухоженности девушки двадцать первого века, имеющей престижную работу и хорошо зарабатывающего мужа). Шрамы на ней тоже есть – кое-как стянутые духовной энергией, бугрящиеся под тонкой кожей, и далеко не все из них – аккуратные и профессиональные. Некоторые будто кривым зазубренным ножом оставили (Сюэ Ян касался этих шрамов дрожащими руками. Цзян Чэн не хотел знать). Откормить бы Вэнь Цин, выходить – да только не получится уже ничего. Лютым мертвецам силу дает ци, а не калории, Цзян Чэн тут ничем не поможет.       Почти.       – Хочешь, я передам тебе свою ци? – спросил он задумчиво, стеклянным взглядом всматриваясь в ночной сумрак собственных покоев. Если закрыть глаза, он смог бы представить, что они все еще где-то в Шанхае, в своей квартире, подаренной его родителями на их свадьбу. В соседних комнатах спят дети, а этажом выше живет Сюэ Ян, до которого можно достучаться шваброй по потолку или смской в общий чат. И все у них хорошо.       У них ничего не хорошо, именно поэтому Цзян Чэн, как идиот, пялится в подсвеченный лунным светом герб Юньмэн Цзян и заставляет себя помнить.       – …трахнуть меня решил, что ли? – иронично и совсем невеликосветски буркнула Вэнь Цин, даже не пошевелившись. Она, напротив, лежала с закрытыми глазами, отчаянно ловя каждую крупицу бесполезного для нее тепла человеческого тела. Прекрасно понимая, что делает этим только хуже: замерзающему Цзян Чэну – физически, себе – морально. Но так хотелось немножко поверить в сказку… – У тебя на живую меня никогда не вставало, что, на мертвячку, думаешь, встанет?       – Под афродизиаком – да, – безапелляционно выдал Цзян Чэн. Вэнь Цин тут же попыталась отстраниться, но он не дал ей подвинуться ни на сантиметр, зарываясь носом в ее волосы, прячась от всего мира и не давая себе возможности передумать. Пахло от Цин мыльным корнем, лотосовым маслом и ацетоном – морг вперемешку с личной купальней Главы Цзян. Ни капли не возбуждающе. Впрочем, когда от нее пахло больницей и пряно-цитрусовыми духами, его реакция действительно не отличалась. Между ними за две жизни – всего-то два настоящих поцелуя. Один в молодости под игру в бутылочку, второй на свадьбе. Какой уж там секс? – Если тебе это нужно, если тебе станет легче, я…       – Захлопнись, – оборвала его Вэнь Цин. Хотела бы злобно, но получилось жалко, почти плаксиво. Ей и хотелось плакать – где-то в голове, там, где оживленный темной энергией мозг еще помнил, как физиологией проявлять чувства. Тело же оставалось отвратительно спокойным и безучастным – только пальцы сжали одеяло до треска. – Некрофил недоделанный. Мне-то временно полегчает, а с тобой потом что делать будем? Отравление темной ци лечить? Тоже парным совершенствованием? С Ланем каким-нибудь, что б наверняка?       – Почему сразу с Ланем? – пристыженно спросил Цзян Чэн, знавший, конечно, что его идею воспримут в штыки, но не ожидавший такой бурной реакции.       – Потому что ты дебил, – припечатала Вэнь Цин нелогично, зато уверенно, и решительно вывернулась из рук уже-не-мужа, отодвигаясь в сторону. Деревянные мертвые мышцы даже позволили согнуться и сесть почти по-человечески, правда, подогнуть получилось только одну ногу. Вторую пришлось свесить с кровати, задрав сорочку почти до бедра – но собственная нагота волновала Вэнь Цин примерно никак. Она сурово скрестила руки на груди, глядя на ежащегося Цзян Чэна сверху вниз и стараясь передать степень своего возмущения единственным доступным ей невербальным способом – взглядом. – Вэй Усяня надо было такими методами спасать, а не меня!       – А что, ему помогло бы? – с искренним интересом уточнил Цзян Чэн, поплотнее закутываясь в одеяло. Теплее не стало – функции подогрева в Древнем Китае не придумали, для обычной грелки из углей на улице еще не сезон, а Золотое Ядро пока что не перенастроило тело на «зимний» режим. Не то, чтобы Цзян Чэн не мог терпеть охватившую его холодную неуютность – но зачем? Красоваться ему тут не перед кем, спину прямо держать – тоже.       – Нет, но в здравом уме протянул бы дольше, – цинично разъяснила Цин, забыв, что на эту тему они с Цзян Чэном еще не разговаривали. Они вообще еще не слишком успели детально пообщаться – пока встретились, пока пообнимались, пока наревелись, пока отмылись, новостями удалось обменяться только в самых общих чертах. А потом они расползлись по разным углам – сложный день вымотал даже физически неутомимую Вэнь Цин, но… просто как раньше, отдохнуть втроем… никто не доверял друг другу достаточно, чтобы без вопросов и оговорок подставить спину. Вэнь Цин не выдержала первой. Ей хотелось… вот этого вот. «Как раньше». А Чэн тут херней страдает, видите ли.       Цзян Чэн в ответ на ее слова болезненно застонал и откинулся на подушки, закрывая глаза сгибом руки. Этого всего было много за один раз. И больно. Вэнь Цин мертва – меньше, чем он считал. Он так долго пытался смириться, что, будучи беспамятным, радовался ее смерти – а тут выясняется, что казнь свою она пережила. И Цзян Чэн не спас ее, уже будучи собой. Да, он не знал. В первый раз не знал, что она важна ему. Второй раз не знал, что ее еще можно спасти. Это его не оправдывает.       Сейчас еще выяснится, что с Вэй Усянем было что-то подобное – и все, можно сразу идти топиться. Он не выдержит. Его разорвет от смеси ненависти, горя и вины.       – Эй, – из размышлений его выдернула хрупкая ладошка Вэнь Цин, легшая ему на бедро – веса в ней почти не было, но Цзян Чэн привык отмечать малейшие изменения вокруг себя. – Хватит терзать себя.       – Я не терзаю, – соврал Глава Цзян, не двигаясь с места. Глаза пекло, но слез не было – до сегодняшнего дня он вообще думал, что реветь разучился, а под вечер – что жидкости в организме осталось только чтоб не сдохнуть от обезвоживания. Второй вариант явно оказался ближе к истине.       – Терзаешь, – Вэнь Цин выдала звук, с горем пополам похожий на хмыканье. – Я тебя со школы знаю.       – Прошло больше двадцати лет, – огрызнулся Цзян Чэн чисто из принципа, имея в виду, что без памяти они не были такими уж прям друзьями. Вообще друзьями не были. И знакомыми, если что, тоже с натяжкой.       – Чэн… – кровать немного прогнулась в другом месте, а тонкая ладошка переместилась выше, легши на его подбородок. В голосе мертвячки проскользнула натужная, явно выдавленная неимоверным физическим усилием, нежность. – Ты не виноват в том, что случилось. С ним, со мной. С нами. Ты сделал все, что мог. Но ты не всесилен, а мы с Вэй Усянем знали, на что идем.       Цзян Чэн тоже кое-что знал: если он сейчас посмотрит ей в глаза – опять расплачется, как мальчишка. Поэтому не смотрел, сильнее вжавшись в собственный локоть.       – Я должен был… – прохрипел он еле слышно, но не договорил, прерванный на полуслове.       – Все, что ты должен был – ты сделал. Спас свой клан. Ты – Глава Ордена, а не бизнесмен. От твоих решений зависят жизни, а не рабочие места. Пожертвовать одним, чтобы спасти всех – ты поступил правильно. Вэй Усянь никогда не винил тебя… И я – не виню.       Вэнь Цин говорила разумные, правильные вещи, от которых перехватывало горло и сжимало в тисках сердце. Он понимал ее – конечно, понимал, она не сказала ничего из того, чем не оправдывал себя он сам – но слышать все это… от другого человека… От той, что когда-то была ему ближе всех во всем мире… Наверное, именно об этом он тайком от самого себя мечтал все эти годы. О поддержке. Услышать из чужих уст заветное «ты не ошибался».       Как жаль, что он не верит ей точно так же, как не верил самому себе.       – Ебать у вас тут веселуха, я смотрю, – послышалось со стороны окна и Цзян Чэну пришлось все-таки собрать себя в кучку и посмотреть на мир красными, опухшими глазами. Мир встретил его безразличным ко всему сущему лицом стоявшей перед ним на коленях Цин (темная копна волос, темные глаза, серо-синяя кожа, тонкая, почти цыплячья шейка, острые ключицы в вырезе рубашки), почти невидимым в сумраке потолком, светлым пятном окна, выходящего на восток – и силуэтом Сюэ Яна в этом самом окне. Мог бы и через дверь зайти – Цзян Чэн перед сном отдал приказ присматривать за ним с Вэнь Цин, но не задерживать, куда бы они не хотели пойти (кроме, конечно, стратегически важных помещений Ордена. Свою спальню он таковой не считал). Но через дверь, видать, неинтересно – нужно пафосно, как вор в ночи. Или убийца. Сюэ Ян, в принципе, является и тем, и другим. Первым даже чуть дольше, чем вторым. – Могли бы и меня позвать.       – Чего тебя звать, ты сам приперся, – Цин, сделав попытку обернуться, чуть не завалилась поперек Цзян Чэна (тот удержал ее за плечи, не давая упасть), и вынужденно повернулась всем телом, пытаясь устроиться так, чтобы одновременно видеть обоих мужчин. Цзян Чэн сел рядом, настороженно наблюдая за гостем (Ян – убийца, преступник, садист и темный заклинатель, он в сотни и раз опаснее, чем тот мелкий уголовник, которого Чэн когда-то знал). Тот, прекрасно чувствуя направленное в свою сторону недоверие (Глава Цзян в своем праве, не так ли? Сюэ Ян бы сам себе не доверял на его месте), только шире усмехнулся и приветственно качнул двумя захваченными с собой увесистыми горшочками вина. Вэнь Цин спросила:       – Не спится?       – Уснешь тут, – фыркнул темный заклинатель в ответ, прогулочным шагом от бедра приближаясь к кровати и скидывая на ноги Цзян Чэну «снотворное». Тот поморщился, но вслух возмущаться не стал, беря один из горшков в руки и рассматривая на предмет опознавательных знаков. Надпись на этикетке гласила «Ветер в лотосах» – значит, спизжено было с орденской кухни. Или орденского же винного погреба, что вообще ни разу не лучше. Разрешение гулять, где вздумается – не повод шароебиться вот вообще везде, где понравится! – Двигайтесь. Свиданка закончена, начинается пижамная вечеринка.       В подтверждение своих слов Сюэ Ян дернул завязки на собственной одежде (новой, чистой, выданной Цзян Чэном под честное слово не вести себя больше, как бомжара), быстро оставаясь в одних нижних штанах. Сапоги отправились куда-то под кровать, а сам Сюэ Ян забурился ровно посередке между друзьями – то ли давая Цин возможность смотреть на них обоих одновременно, то ли, как и она недавно, ища человеческого тепла и ограниченности пространства.       Цзян Чэн послушно подвинулся, даря несколько сантиметров лишнего пространства, но на этом милосердие Главы Цзян закончилось – подушку Сюэ Ян заграбастал уже по собственной инициативе, а на одеяло, все еще обернутое вокруг Ваньиня, даже не стал покушаться, разве что голые (чистые – не одна Цин сегодня отмывалась до скрипа) ступни засунул под свободный краешек.       – Замечательно придумал, – Вэнь Цин мертвым взглядом посмотрела на выпивку – два сосуда, а не три. Что логично, она-то пить больше не может, но обидно. Что ей теперь, смотреть? – А я?       – А тебе вон, – устроившись и блаженно вздохнув, Сюэ Ян забрал себе второй горшок – и под ним обнаружилась незамеченная в темноте тыква-горлянка. Гораздо меньше размером, продолговатая, с налепленным вокруг горлышка талисманом неясного пока назначения. Печать Сюэ Ян содрал лично, пробку выдернул тоже – и протянул Вэнь Цин тем же небрежным жестом, что и бутылку минералки когда-то в прошлой жизни. Расплывшийся по комнате солоновато-медный аромат не узнать было невозможно. Сюэ Ян, не обращая внимания на разлившееся в воздухе недоумение, пояснил. – Кровь. Свежайшая, только что мяукало.       Ну, лично Цин больше удивлял не сам факт, а почему кровь до сих горячая, как будто прямиком из вены. Да и в «мяукало» как-то не верилось – не то, чтобы она на запах умела различать животную кровь от человеческой (вероятно, теперь, после некоторых тренировок, у нее получится), но живодерства за Сюэ Яном, вроде, не замечено ни в одной из жизней.       – Ты с кого ее слить успел?! – зато Цзян Чэна пробрало до печенок. В голове его стройными рядами проносились то картины свеже-освежеванных кошек (чем только люди не спасались от голода во времена Аннигиляции Солнца), то воспоминания о суде над Яном – в том числе детальные описания зверства в клане Чан. Но если на какой-то там клан Чан Саньду Шэншоу было, в общем-то, плевать, как и на каких-то там абстрактных кошек, мысль о том, кого Сюэ Ян мог вскрыть в Пристани Лотоса, пугала Цзян Чэна до усрачки. Понимание, что он сам же буквально разрешил серийному убийце так поступить, не приставив охраны и только приказав краем глаза присмотреть, чтобы совсем уже не распоясался (может, это кровь как раз таки соглядатая?!), ни капли ситуацию не улучшало. Сердце забилось где-то в горле, предвещая то ли инфаркт, то ли искажение ци – слишком сложный день для его изношенной души – но Сюэ Ян, впихнув горлянку в руки Цин и убедившись, что она не выронит ценный продукт на хлопковые простыни, одним махом развеял добрую часть его опасений. Усугубив меньшую половину, правда, но хоть что-то.       – С какого-то мужика в твоих застенках. Выбрал самого чистого и от которого не несло темной ци – твои стражники в курсе. Я у них тыкву одолжил.       Цзян Чэн открыл рот – единственный не-темный в его темнице – шпион из мелкого клана, вассального то ли Цзиням, то ли еще Вэням-с-переходом-к-Цзиням. И он нужен был ему живым…       – Да жив он, – Сюэ Ян поморщился, отобрал у Цзян Чэна первый, так и не вскрытый, горшок с вином и впихнул в руки собственный, открытый. Хотелось выпить и поболтать, а не доказывать, что он не верблюд. Тем более, что он верблюд. Просто не в данном конкретно взятом случае. – Пей! И ты, Цин, тоже пей, только понемногу и небыстро. Мы пока объема твоего желудка не знаем, лучше не рисковать.       Помолчали. Выпили, не чокаясь. Цзян Чэн даже не стал проверять вино на яд, а Вэнь Цин удовлетворилась знанием, что донор ее выпивки остался жив. Они, все трое, слишком устали, чтобы думать об этом сегодня.       Тишина в комнате висела неуютная, жалкая – такой между ними не было, пожалуй, никогда.       – А Чэн мне тут потрахаться предлагал, пока тебя не было, – невпопад произнесла Цин, когда молчать стало совсем уже невозможно, а в голову полезли насущные вопросы вроде «как быть» и «что делать».       …Выпивка у Сюэ Яна пошла носом.       – Хуясе у тебя склонности проснулись, друг мой, – вытирая губы тыльной стороной ладони, выдал темный заклинатель, сверкая алыми отблесками в серых глазищах. Цзян Чэн вздохнул и побыстрее хлебнул вина, пока Сюэ Ян не определился, какую из миллиарда зародившихся в его больной голове шуток он обязан пошутить в первую очередь.       Интересно, где-нибудь в записях Вэй Усяня есть эксперименты, как споить лютого мертвеца?.. Надо будет поискать.