Вечная Принцесса

      «Сто тридцать четыре дня продлился наш брак. Я стала ему другом, советником и женой. Не успела стать матерью его сына. Не успела толком распробовать себя ни в одной из этих ролей. Были ли мы вообще в браке?» Из личного дневника овдовевшей принцессы-консорта Инадзумы.

***

      25 февраля 1422 год.       На утро оказалось что принц тоже болен и лекарь запретил кому-либо входить в его покои. Люмин не позиционировала себя как «кто-либо», да и приказы она отдавала, а не повиновалась им, так что только Божественная сила могла запретить ей прийти к мужу когда она ему нужна.       — Дайн, — она быстрыми шагами приблизилась к постели больного и упала на колени перед ним, — я буду с тобой, смотри, я здесь…       Юноша лежал практически не шевелясь. Его глаза были открыты, взгляд направлен в потолок. Лицо всё красное, на лбу виднелись капельки пота.       — Дайн, — девушка взяла его холодную руку в две свои, поднося к своим губам, — пожалуйста, — она поцеловала его ладонь, — скажи что-нибудь. Что мне сделать? Что ты хочешь?       Его зрачки медленно и явно не без усилий обратились на неё.       — Я бы хотел ещё немного пожить с тобой, — совсем тихо и обессилено прошептал он.       Сердце Люмин сжалось.       — Ну конечно же ты проживёшь ещё очень-очень долго, Дайн, — со слезами на глазам она улыбнулась, — ты выживешь, я тебе обещаю. У тебя огромное будущее, тебе столько всего нужно успеть, ты ведь ещё станешь отцом, потом королём, ты обещал позволить мне свозить тебя в Каэнриах, хотел чтобы я показала тебе где выросла… Я не дам тебе просто так проститься с жизнью. Мы с тобой покинем этот мир только в глубокой старости и вместе, хорошо?       Его бледные губы дрогнули и их уголки слегка поплыли вверх в грустной усмешке. Голова сделала небольшой кивок.

***

      Эти дни Люмин будто бы не вставала с колен: то у постели больного, то перед огромными мраморными статуями, моля Бога о помощи.       — …Пожалуйста. Лутраль, — шёпотом проскулила девушка, так приклоняясь перед статуей, что лоб её касался холодного пола, — я в жизни не посмею ни о чём больше попросить, ничего мне больше не нужно. Забери у меня что угодно, мучай как считаешь нужным, только оставь моего супруга в живых, я молю…       Лутраль. Так звали Всевышнего, хотя никто его обычно не звал по имени, ведь оно считалось тем, что можно использовать только в самых своих сокровенных и отчаянных молитвах. И это был такой случай.       — Пожалуйста… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — шептала она, опустив голову до пола.       Голос девушки дрожал, всё лицо было залито слезами, глаза распухли, но она всё никак не могла покинуть церковь. И сердце, и душа, и голова, всё что она ещё чувствовала говорило ей остаться.       — Пожалуйста… Я умоляю… Лутраль, услышь меня… Мы ведь с тобой часто разговариваем, ты меня знаешь, я противно и не по-женски упрямая, я буду просить тебя столько, сколько потребуется… Так что… Пожалуйста… Не дай Дайну умереть, не дай ему оставить меня одну… Н-не дай, я очень-очень-очень прошу тебя…       Прошло не меньше получаса, на улице стемнело. Люмин так же оставалась на холодном полу храма, уже сама еле слыша свои молитвы, но отказываясь уходить. Если ей нужно было бы умереть ради того чтобы её слова были услышаны Всевышним, она бы согласилась без промедлений, она отдала бы свою жизнь и ещё пару тысяч других. Живот урчал от голода, всё тело ломило из-за долгого времени проведённого на твёрдой поверхности, мелкая дрожь пробирала из-за сырости. Ныла грудная клетка, тупая боль в самом сердце распространялась по всему телу, заставляя мозг поверить что она не может шевелиться.       — П-пожалуйста… П-п-пожалуйста… Дайн… Не оставляй меня…       Возможно девушка бы так и просидела там до утра, захлёбываясь в слезах и молитвах если бы её не нашла её фрейлина.       — Ваше Высочество..? — неуверенно раздался женский голос у входа.       — Пожалуйста… Ну пожалуйста… Я м-молю… — так же продолжая всхлипывать просила Люмин статую, даже не замечая чужого присутствия.       Нилу не знала что делать в такой ситуации. Позвать Кандакию? Как-то некрасиво будет убежать когда она уже увидела в каком состоянии её госпожа.       — Миледи… — она быстрыми шагами направилась к своей принцессе, садясь на холодную плиту рядом с ней.       Люмин только в тот момент поняла что была не одна.       — Вставайте, миледи, здесь прохладно, вы простудитесь, — Нилу осторожно потянула ту вверх, помогая привстать. И без того всегда стройная, она стала значительно легче.       Люмин почувствовала как тёплые нежные руки заключают её в объятия. Её жалеют. От этого на неё лишь нахлынула новая волна боли и слёзы полились из глаз с новой силой.       — Вы просто хотите чтобы он скорее поправился, да? — понимающе и ласково, будто разговаривая с ребёнком, спросила служанка, прижимая девушку напротив ближе к себе.       Голос плачущей так дрожал что её «да» невозможно было разобрать. Она активно закивала, продолжая рыдать как маленькая девочка.       — Я понимаю, я понимаю… Мы все хотим чтобы принц поскорее поправился и мы все вернулись к нормальной жизни, мы все желаем вам двоим счастья.       Ох, знал бы кто-нибудь как Люмин этого желает.       — Завтра утром вы опять пойдёте его проведать, так что вам нужно выспаться и чувствовать себя хорошо. Что подумает принц если увидит как его любимая жена так страдает? Ему ведь станет только хуже… — поглаживая принцессу по спине, успокаивающе говорила Нилу.       С тяжёлым сердцем и тяжёлой головой Люмин всё же довели до её покоев, где она провалилась в сон практически в ту же секунду, как её уложили в постель. Глаза завтра опухнут.

***

      26 февраля 1422 год.       — Дайн, я снова пришла, — садясь подле постели супруга прошептала девушка, — как ты? Казалось со вчерашнего визита он даже не шевельнулся: та же поза, то же выражение лица, то же отчаяние витает вокруг него. Душераздирающее зрелище.       — Мне лучше, — слабо проговорил он. — Я рад тебя видеть.       — Я то как рада… Ты уже ел, тебя покормить?       — Я ел, спасибо.       — Хорошо… Я-я… Могу почитать тебе вслух. Если хочешь, — предложила Люмин.       — Нет, нет… Просто посиди со мной, — попросил он, зашевелив рукой, пытаясь нащупать её.       Девушка тут же взяла его замёрзшую ладонь в свою, крепко её сжимая.       — Ты опять… Эти духи, — не сумев даже выговорить полное предложение, заметил Дайн.       — Да, духи. Из интейвата, — ласково улыбнулась она, — я обещала показать тебе этот цветок когда мы наведаемся в Каэнриах, ты помнишь?       — Помню… Цветы… Твои любимые. — с нежностью прошептал он.       — Да, да, верно, — она поцеловала его ладонь, — ты помнишь. Я знаю что тебе нравится этот аромат, я ведь поэтому всегда использую лишь его… Ох, а помнишь когда я дала Нилу им воспользоваться, а потом в тот же день она ещё накрывала нам на стол, а когда она ушла, я спросила заметил ли ты что-то насчёт её запаха…-       — Я сказал что она пахнет мылом, — с усмешкой закивал он.       — Верно, а когда я спросила чем же тогда пахну я, ты сказал: «своими духами, конечно»…       На лицах обоих расцвели улыбки. Грустные. Оба знали.       — Пожалуйста, выздоравливай скорее…       Пожалуйста.

***

      Во всём замке было необычайно тихо. Больше никто не смел разговаривать здесь громче чем шёпотом.       — Ты передала? — присаживаясь на диван в зале возле Кандакии, еле слышно спросила Нилу.       — Передала, — кивнула старшая, беря руку «коллеги» в свою.       Люмин приказала всем жителям резиденции молиться за здоровье принца, всем, от стражников до кухарок, от их родителей до их детей и внуков. Даже больной, еле-живой леди Саре поступил такой же приказ.       — Мне так жаль принцессу, — покачала головой младшая, облокачиваясь на плечо собеседницы, — она так любит принца, она не сможет смириться.       — Жалость унижает человека. Не жалей её, — ответила та, — Её Высочество справится со всем.       Они сидели вместе как лучшие подруги, хотя обе друг друга таковыми никогда не считали. Горе, видимо, действительно сближает.       — Она в ужасном отчаянии, — заметила Нилу, переплетая их пальцы, — приказывает всем молиться, сама в церкви уже не первый час, а вчера… Я рассказывала в каком состоянии я нашла её.       — Мы не можем терять надежды, — Кандакия оставила дружеский поцелуй на виске младшей, прижимаясь к ней поближе. Но с каждым часом надежда угасала всё больше. Все знали чем закончится болезнь наследника.

***

      27 февраля 1422 год.       — …Да и лекари говорят что твоё состояние уже намного лучше, — продолжала рассказывать Люмин, лёжа на груди Дайна и слушая как бьётся его сердце.       Знала бы она что говоря так, они просто исполняют последнюю волю умирающего: не заставлять его возлюбленную жену волноваться по этому поводу.       — Ты аж светишься, — заметил юноша, глядя на девушку с необъятной любовью в красных из-за полопавшихся сосудов глазах.       Она справится без него.       — Скоро ведь весна, — напомнила она, — я люблю весну.       Тишина.       — Дайн? — Люмин с тревогой подняла взгляд на мужа. — Ты заснул?       Она приподняла голову с его корпуса чтобы посмотреть на неестественно бледное лицо, дрожащие веки и губы, беспомощно дёргающиеся в попытках что-то сказать.       Люмин, наверное, понимала что ему не лучше, но всё это понимание заглушала она сама, словно ребёнок закрывающий уши, когда ему не нравится то, что он слышит, отказывающийся принимать правду если она не такая, какой бы он хотел её знать.       — Тебе опять хуже? Я позову лекаря, не переживай. Дыши, дыши, — девушка привстала с корточек, наклоняясь над супругом чтобы подарить ему нежный поцелуй в лоб, чувствуя как горит его кожа от вновь поднимающейся температуры.       В какой-то мере, целуя его не смотря на запреты профессионалов, Люмин осознанно пыталась заразиться смертельной болезнью. Она хотела испытать те же муки, что и Дайн, чтобы как настоящая жена, разделись его горе. Не дело быть полностью здоровой пока он так страдает. Она не хотела быть здоровой и жить дальше, она хотела умереть с ним в один день, сегодня или завтра или через сорок лет, главное вместе. Не хотелось жить без него, не хотелось оставлять его одного. Но это ведь так глупо. Поэтому приходилось просто делать вид что она не понимает серьёзности болезни, оттого и лезет целоваться.       — Холодно, — прошептал юноша, крепко сжимая веки, пока его руки потянулись к сердцу, которое одолевала колющая боль каждый раз когда начинался приступ.       — Я знаю, я знаю… Потерпи немного, совсем скоро ты вновь встанешь на ноги, — успокоила она его.       Чувствуя что тело ей сопротивляется, но всё же стараясь хоть немного руководствоваться головой, Люмин, ещё немного посмотрев на то, как мучается Дайнслейф, заставила себя покинуть его покои.       Её молитвы будут услышаны.

***

      Как ни стараются люди, иногда ничего не получается. Не потому что они стараются в пол силы или заранее не верят в свой успех, просто есть в нашем мире сила могущественнее человека, от воли которой всё и зависит. Бог. Хорошо когда воля Божья совпадает с человеческой, но всегда совпадать они не могут, а сильнейший никогда не пойдёт на уступки, он сделает так, как ему хочется, совершенно не важно согласны ли с ним остальные. И хотя люди всегда делали вид что во всём их касающемся последнее слово принадлежит им, по сравнению с невидимой силой Всевышнего их это «последнее слово» не было даже писком.       Врачи во все эпохи человечества всегда знали это как никто другой.       — Вы уже написали Её Величеству?       — Но ведь он ещё может поправиться, не стоит пока беспокоить регента…       — Нет, — ответ прозвучал уверенно, — Его Высочество… Нет.       Младший лекарь поджал губы, опустив глаза в пол. Мало кому нравится говорить о смерти «будущего страны».       — А что насчёт каэнриахки? Она заразилась? — спрашивает он, стараясь отвлечь себя от мыслей о скорой смерти принца.       — Она Божья любимица, жизнью клянусь, — старший лекарь пожал плечами, — всё время с его Высочеством, но здорова как никто другой. Повезло ей оказаться такой живучей. Может на золотой земле Каэнриаха люди действительно рождаются другими, превосходящими нас.       Люмин тоже так думала и будет думать ещё очень долго, и возможно это и послужит одной из причин её печального, совершенно недостойного и бесчестного конца.

***

      28 февраля 1422 год.       Навлёк ли он эту беду сам на себя? Звёзды ему говорили что как только он осознанно решит связать свою жизнь с этой женщиной ему не стоит ждать ничего хорошего. Почему он поверил ей когда она сказала что всё будет хорошо? Что она защитит его… Как глупо, о чём он думал? Он даже не знает как это назвать, такое неоправданное доверие к человеку, тем более женщине, которую знаешь в лицо пару месяцев. Любовь, может?       Это их последний вечер вместе. Настенные часы ведут обратный отсчёт отведённого молодожёнам времени, пока те, сами того, конечно, не осознавая, обмениваются последними словами.       — Мне жаль что я не успел сделать тебя королевой, — слабо шепчет Дайн, — и что ты не станешь матерью будущего короля. Он знает что ему осталось пару дней максимум, минута — минимум. Эти ужасные мучения скоро должны будут закончиться. Скоро голова перестанет раскалываться от нескончаемой боли, в ушах перестанет звенеть, живот перестанет сворачивать от малейшего движения и вся эта ломота в теле станет ничем. Скоро он простится с жизнью. Скоро его закопают в холодной земле и через пару лет забудут. Через сотню — начнут отрицать что он когда-либо существовал.       — Мне жаль что тебе придётся вернуться домой к матери ни с чем, — он тратит последние силы на эти слова, — я знаю ты не хотела её огорчать…       Люмин слышит его, как же не слышать, если лежишь прямо на груди говорящего? Слышит и не хочет отвечать, не хочет признавать что придётся расстаться. Она держит его ледяную руку в своей, пытаясь согреть, как будто это поможет удержать его душу в умирающем теле, и тихо плачет. Это, видимо, конец.       — Люмин? — Тихо зовёт он.       — Я не хочу домой, Дайн, — она сжимает его ладонь чуть крепче, — я останусь в Инадзуме, никуда не уеду. Это мой новый дом, я поклялась что Каэнриаха для меня больше нет, я отреклась от своей старой семьи, своего прошлого, твоя Родина — моя Родина.       — Люмин, я умру, — мягко, без, казалось, разумного страха смерти, напоминает он, видимо уже смирившийся с простой истиной.       — Не правда, — лжёт она им обоим.       — Боюсь что правда. Люмин сжала челюсти, скрипя зубами.       — Я всё равно останусь, — хрипит она и Дайнслейф уже, кажется, не слышит.       Вернуться домой будет просто стыдно. Стыдно возвращаться в место, от которого ты отреклась перед монархами двух стран, заверяя что теперь ты верна только Инадзумской короне, а не материнской юбке. Стыдно перед матерью, пославшей её туда. Стыдно что она была чертовой дурой, слепо верившей в свои детские мечты, которые окажутся растоптаны в прах скорее чем она успеет найти верёвку и мыло.       — Мы же столько ещё должны сделать вместе, — слёзы предательски выступают на её глазах, — ты же не бросишь меня, я знаю, не бросишь.       …       — И своих родителей не бросишь. И брата с сёстрами, особенно Сёгун, она ведь не переживёт. И страну не бросишь, ты ведь наследник.       …       — Ты просто держись, врачи говорят ты выживешь.       …       — Дайн?       …       — …Дайн.       …       Люмин медленно, на трясущихся локтях, приподнялась с груди супруга чтобы заглянуть ему в глаза. А они вдруг такие пустые, холодные, ничего не выражающие, что по спине пробегают мурашки.       — Дайн! — Люмин дёргается и начинает в панике трясти его за плечи. — Нет, просыпайся, просыпайся… Пожалуйста, просыпайся, нет-нет-нет…       Её ладонь ложится на его шею, стараясь нащупать пульс. Этого не может происходить, это просто не правильно, так не должно быть, нет.       — Очнись! Ты слышишь? Я прошу… Нет, я молю! Я приказываю! — уже не зная что и говорить, девушка перестала фильтровать мысли.       Пульса нет. Его лицо бледное, глаза открытые и страшно бесчувственные. Люмин хватает его за ладони и начинает их растирать, стараясь согреть.       — Нет, Дайн, я не могу отпустить тебя так просто… Я же сказала что ты мне ещё нужен, очнись, ещё не время отдыхать, давай я покормлю тебя, да?       Люмин понятия не имеет что делать, что чувствовать и что говорить. Она давит ему на грудь, делает искусственное дыхание, пальцами открывает его глаза шире, переворачивает его на бок, потом на живот. И всё слёзно умоляет проснуться. Она плачет и кричит, надрывая голос, начинает бить его кулаками в спину, приказывая «прекратить этот нонсенс», целует его сухие губы, снимает с него ночную рубашку, опять впадает в истерику, рвёт блондинистые волосы с седыми корнями, хватает с тумбы нож и угрожает перерезать себе горло если он не сделает вдох прямо сейчас.       — Нет-нет-нет! Это не смешно. я сказала проснуться! Я приказала! П-пожалуйста..!       Крики её вскоре заставляют несколько служанок столпиться у дверей в покои принца, они все знают что произошло, но никому из них не хватает смелости зайти и стать первыми кого увидит принцесса после случившегося с её супругом.       Кандакия тоже просыпается той ночью от поднятого шума и ей хватает пол секунды чтобы понять в чём дело. Она второпях зажигает свечу и босиком бежит на голос бедняжки, даже не зная что скажет ей, просто понимая что теперь её нельзя надолго оставлять одну, что теперь она уязвима как никогда.       Без вопросов врываясь в покои наследника, она видит душераздирающую картину: Люмин обнимает мужа, упираясь лицом в изгиб его шеи и безудержно рыдая.       — Т-ты… Ты ещё не успел… Нет-нет-нет…       Её всю трясёт, голос сорванный, рядом лежат клочки вырванных ею волос, а он не двигается.       Кандакия молча садится рядом и притягивает слабое, само себя не контролирующее тело своей госпожи к себе, предлагая ей иллюзию утешения. Только оказавшись прижатой к груди, в которой сердце ещё бьётся, к Люмин приходит осознание только что произошедшего. Дайнслейф умер. Она его потеряла.       Это самая страшная ночь в её жизни.