За тысячами прутьев мира нет

      Увиденное не шло из головы. Стайлз сидит на уроке истории и думает о Питере, бежит по полю для лакросса и задается вопросом: что делает Питер? Спит? Кричит? Бормочет себе под нос, как сумасшедший? Неведенье сводит Стайлза с ума. Он знал, — знал, — что нужно выкинуть его из головы, но, как и с телом в лесу, пройти мимо не смог. Нужно обязательно потыкать палкой и думать об этом. Через три дня он оказался в Доме Эха, перед камерой Питера. Непонятно, почему его впустили опять, почему привели в урочище монстров, но по какой-то неизвестной причине это произошло. Может быть, сотрудники Дома Эха сочли это забавным, может быть, они надеются снова заполучить Стайлза (и он старается как можно быстрее и как можно дальше отогнать эту мысль). Какова бы ни была причина, они даже не подняли шумихи, а приказали санитару снова проводить Стайлза к камере Питера.       Как и в прошлый раз, Питер лежит на кровати, снова (или, может быть, даже до сих пор) скованный, но уже не бормочет под нос, а безучастно смотрит в потолок. — Питер? — позвал Стайлз.       Питер поворачивает в его сторону голову, медленно, как будто тело его не слушается — как будто он под действием наркотика, — и моргает несколько раз, затем его рот кривится в бледном подобии его привычной ухмылки. — Пришел позлорадствовать? — речь его невнятна, и Стайлз едва ли может разобрать слова. Он должен быть счастлив, ведь Питер больше никому не может причинить вреда и ни за что не выберется отсюда, но вместо этого Стайлзу становится жутко. Наверное, это всё его поганые воспоминания об этом проклятом месте. — Нет, — отвечает Стайлз и не знает, что еще сказать. Странно, потому что обычно он не может заткнуться, даже если от этого зависит его жизнь, но здесь и сейчас на ум не приходит ничего; он может лишь глядеть на Питера, связанного, одурманенного наркотиком и побежденного. Стайлз не чувствовал себя победителем. Скорее наоборот. — Тогда чего ты хочешь? — Питер не с первой попытки выговорил эти слова, и на это больно смотреть. Сколько наркотиков ему дали, что он даже не может говорить? И как они вообще работают? Оборотни не могут напиться, поэтому обычные наркотики, вероятно, не сработают.       Если только они не смешаны с аконитом. Неужели его накачивают этим? Должно быть. — Я... эм... я... сам не знаю.       Питер долго смотрит на него, мигает и вдруг начинает смеяться. Он смеялся, пока по лицу не стали скатываться слезы, пока он чуть не задохнулся смехом и не закашлялся.       Стайлз недоумевал, что его рассмешило. Может быть, Питер и впрямь безумен. Он не перестает смеяться до тех пор, пока санитар не выпроваживает Стайлза.       По крайней мере, смех лучше, чем крик.