Лох ты, Вова...

— Адидас, быстрее, бля! Ну чё ты там яйца чешешь? Вова вздохнул, чуть ускоряя шаг — бежать было как-то несолидно для автора. Эх, если бы только он мог остановиться и действительно почесать свои яйца… Не было у него яиц. Только мокрая щель в складках плоти. Ужасно. И у мужика — мерзко. Вова понял, что он не такой, как все, рано — ещё его настоящая мама, целуя в лобик перед выходом в детский сад, говорила: — Вовочка, ты не вынимай носочек из трусиков. Другие мальчики не должны знать, что у тебя там носочек, а не краник, они могут начать смеяться над тобой. Вовочка это усёк — смех других детей его не воодушевлял. Так и повелось — хотя Диляра, конечно, узнав о его особенности, гладила по голове и говорила, что так — тоже нормально, что бывают и девочки, у которых члены между ног, и «Все себе пару находят, не переживай, Володюшка». Вот только переживать было о чём. По Казани ходили слухи о том, что тёпловские среди своих мужика с пиздой нашли и по рукам пустили. Ебучкой он у них стал, потом руки на себя наложил — да и какой нормальный пацан не наложил бы. Вова всю жизнь ходил опасно: старательно укладывал в трусах носок, дрался яростно, чтобы никто не зажимал его для близкого контакта, когда можно случайно заехать между ног коленом и понять, что там бить не по чем… И именно поэтому он стал чемпионом по боксу в своём весе. Именно поэтому сейчас шёл на стрелу следом за Кащеем, который, кажется, распространял вокруг себя шлейф дымно-горькой ярости. Какой-то уёбок с «Низов» прищемил их скорлупу, мелкого и худого Зиму, несмотря на то, что их группировки не конфликтовали между собой, а Зима по понятиям представился и вообще к бабушке шёл. — Э, здарова, пацаны! — Громко, с ядовитым ехидством заорал Кащей. Вова поморщился — по ушам его крики били знатно. Психологическое, мать его, оружие. «Низы» вон на сборе своём сразу заозирались, задёргались. Наверняка, оценили сразу толпу «универсамовских», шедших за своими старшими по пятам, будто стая голодных волков. — Кащей, ты чё, попутал? — Заорал Малыш, «низовский» старший по возрасту. — Ты откуда узнал, где нас искать? — Сорока на хвосте принесла, — Кащей остановился и достал сигареты из кармана. Вова замер у него за спиной, угрожающе расправив плечи. — Так что там, где я эту информацию достал, её уже нет. Вы, сука, мне объясните, какого хрена ваша скорлупа не по понятиям на мою залупается? «Мою». Вова улыбнулся уголками губ. Он обожал то, как Кащей, в кругу своей группировки делая вид, что ему на всех похуй, мощно хватал всех за яйца за любой кипиш в сторону «универсамовского» молодняка. Иногда даже не словами хватал. — Чё за предъява, — окрысился Малыш, — не было такого! Кащей, до того томно покуривающий в ожидании ответа, только этого и ждал. Отбросил сигарету, в несколько длинных, но стремительных шагов подлетел к Малышу и схватил за воротник. — Ты чё, хочешь отхватить, бля? — Нежно, почти в самые губы. Вова знал, как охуенно грозно это ощущается. — Скажи скорлупе, пусть кликнут, кто у вас тут шишку держит. Разбираться с ними буду, а не с тобой. Он отпустил Малыша, и тот инстинктивно отпрянул. Вова чувствовал, как из Кащея рвутся ругательства, но, назови он Малыша хоть гнидой, тот стал бы в отмах, и понеслась бы пизда по кочкам. Нервно дёрнувшись от собственных мыслей, Вова засунул руки в рукава куртки, опуская её чуть ниже. Он всегда брал длинные, чтобы прикрывали пах и ничего не было заметно. Кащей отступил, почти ласково притёрся плечом. Их собственный молодняк маячил поодаль — ближе подойдут, если на старших совсем залупаться будут. Дрессированные. — Ну чё, Адидас, — вполголоса заговорил Кащей, — ты так прибежал утром резко — сёдня опять у меня кантуешься? — Да, — Вова сплюнул и полез в карман за семечками. — Отец злится ещё. Он же меня на инженера отдать хотел, а я на физика решил, и точка. Говорит, непрактично. Кащей усмехнулся и нагло спиздил у Вовы несколько семечек прямо из ладони. — Хуле он понимает. Учёный будешь, Адидас. Может, херню полезную откроешь какую-то. «Универсамовский» автор войдёт в историю человечества. Вся Казань охуеет. «Кроме меня, хуй-то не отрастёт», — подумалось Вове, и он усмехнулся своим мыслям. Кащей дружелюбно осклабился, хлопнул его по плечу своей широченной лапищей. — Не ссы, Вован. Остынет твой папка — это ж не мой алкан, упокой господь его душу. Диляра его умаслит, я уверен. Вова кивнул и, увидев приближающихся «низовских» старших, указал на них подбородком: — Идут. Кащей тут же надел на лицо маску учтивого, но воинствующего похуизма. В такие моменты он выглядел так, будто, что ему ни скажи, он всё равно говорящего говном считать будет. — Кащей, — выплюнул пахан «Низов». — Какими судьбами? Звучал он недобро, и Вова спрятал семечки в карман, надёжно его застегнув. — Здорово, Сапог. Чё, как сам? Охуительный бы вышел из Кащея актёр. Такой весь вроде из себя сейчас добрый, а злоба всё равно сквозит в каждом слове. — Нормально, — Сапог, который тоже сидел, но настолько автором, как Кащей, не стал, посмурнел. — Давай уже, выкладывай, чё к нашим пришёл — и как узнал, где сбор у нас. — Мышка бежала, хвостиком мотнула, сведенья нарыла и ко мне вернулась, — присказкой ответил тот, за что и получил когда-то свою кличку. — Значит, ситуация такая… Дальше Вова не вслушивался. Следил краем глаза за своими молодыми, зорко приглядывал за «низовскими», чтобы начало конфликта не проглядеть и вовремя пацанам свистнуть. Но всё, как всегда, обошлось — иногда Вове казалось, что Кащей с «Киноплёнкой» той же не договаривается, чтобы «Универсам» в тонусе держать. Сапог лично всыпал пиздюлей виноватым, и разошлись. Кащей по-товарищески приобнял Вову за плечи и, когда территория «Низов» осталась позади, крикнул своим: — Э, пиздюки! Качалка ваша, но чур, не шалить! Весёлый гул пронёсся по толпе молодняка — на «пиздюков» от Кащея они никогда не обижались, тем более, что счастливый от того, что за него всем «Универсамом» вписались, Зима шёл впереди. Вова ему даже немножко завидовал — несмотря на субтильность, тот был настоящим пацаном, а не мокрощёлкой какой. Кащей, не убирая руки с его плеч, по дороге всё рассказывал какие-то совершенно тупые анекдоты, и Вова ржал, как идиот, переполненный адреналином от угрожавшей, но неслучившейся схватки. В квартиру они ввалились уже в сумерках, громкие и счастливые. Кащей чуть поклонился и указал рукой внутрь: — Адидасы вперёд. Вова ещё пуще расхохотался, протискиваясь мимо. По-хозяйски уже прошёл на кухню, поставил чайник на плиту. Кащей чем-то погремел у порога, хлопнул дверцей тамошнего холодильника и важно подошёл к столу. Выставил со стуком добычу: несколько консервных банок, бутылку беленькой, тарелку с нарезкой — и доставал же где-то колбасу, обормот. — Поляну накрыл я, а ты отрабатывай давай, — Кащей уселся на стул и достал сигареты. — Рассказывай, чё как побазарил, на ходу ж всё. Каждое это «отрабатывай» роняло Вовино сердце в пятки, но ещё ни разу подозрения, что Кащей в курсе, не подтвердились. Поэтому Вова сел напротив, подперев голову рукой, и коротко пересказал, как он утром попытался прошмыгнуть в свою квартиру, чтобы Диляра передала ему кое-что из вещей, а отец накрыл это дело и устроил Вове очередную выволочку. — Говорил, что буду корку хлеба грызть каждый день от зарплаты до зарплаты, — сигаретный дым стелился по кухне, мешая видеть, но Вова чувствовал на себе внимательный Кащеев взгляд, — я ему пытался объяснить, что физики тоже занимаются много чем интересным, и, если влиться куда в разработки, зарабатывать будешь больше рядового инженера… Без толку. «Вова, сидеть», «Вова, лежать»… — «Вова, голос», — закончил Кащей за него, и Вова кивнул. — Понятно. Ну чё, обживайся тогда, Адидасик. Гостем будешь, причём столько, сколько надо. Ты ж меня знаешь, я всё пацанам. — И пацаны тебе всё, — Вова улыбнулся. — Спасибо, Кащей. Правда. Они поужинали — не бог весть, какая еда всухомятку-то, но колбаса была пропитанная специями и пахучая, сайра в томате таяла на языке, белый ароматный хлеб похрустывал корочкой… А главное — Вова осознавал, что такова на вкус его свобода в принятии решений. В конце концов, он уже взрослый, восемнадцатилетний пацан, он не мог просто так взять и доверить отцу решать свою судьбу. Тем более, что Вова раньше просто всегда выбирал в пользу улицы. Кащей культурно пропустил три стопки и убрал водку обратно в холодильник. Встал, разминая затёкшие плечи, кивнул Вове: — Ну, сам разберёшься, где разместиться, родной. Давай, топай. Я щас выйду на пару минут, а ты пока в душ сгоняй, чтобы потом сразу спать легли. Хочу завтра скорлупу с тобой погонять чуток. — Хорошо. Пока Кащей собирался, он подхватил полотенце и юркнул в ванную. Та не запиралась, и Вова повозился немного, дожидаясь, когда хлопнет дверь. Только тогда снял с себя всё и включил воду. Мылся он быстро — никогда не любил прикасаться к своей щели, брезговал немного. Ненавидел себя за то, что таким родился — и тем больше любил улицу, которая признавала его и уважала. Там он мог ненадолго забыть о своей неполноценности. Кащей вернулся, когда Вова уже забрался под одеяло и выключил свет. — Спокойной ночи, Адидас, — кинул он в полутёмную комнату, и Вова отозвался: — Спокойной ночи, Кащей. Под шуршание и тихий мат он вырубился быстро, будто под мамины сказки в детстве.

***

Во сне, тяжёлом и душащем, его лапали. Трогали между ног, тёрли, смеялись: — Не пацан ты, гнида, а блядь. Тебя надо выебать хорошенько, чтобы не залупался больше, сука. Вова рывком сел на кровати, переводя дыхание. На дворе всё ещё была ночь — темнота окутывала его мягким одеялом. Вова поднялся с постели, поправил носок в боксерах, одетых под семейники, и пошёл на кухню. Поставил себе кружку на стол, хотел обернуться к чайнику — и вздрогнул, когда тёплые большие ладони легли ему на плечи. — Блядь, — он обернулся, ловя на себе пристальный взгляд Кащея, — ну, нельзя же так пугать! А ты чё не спишь? — А ты чё? Со сна голос у Кащея был хриплый и глубокий, отдававшийся где-то в солнечном сплетении. Вова поёжился, пытаясь сбросить его руки, но они только крепче сжались. — Ничё, — Вова потёр глаза и ответил резко: — В горле пересохло. Он попытался как ни в чём ни бывало попить, но колючий от щетины подбородок лёг ему на обнажённое плечо — спал Вова, как всегда, без майки. — А ты знаешь, что говоришь во сне? «Опа, приплыли», — пронеслось в голове. Резко ослабли руки и ноги, кровь отхлынула от головы, челюсть заныла, будто в неё прилетело, в солнечном сплетении всё сжалось и заледенело. — И чё? У Вовы ещё была надежда, что Кащей, даже если что и услышал, ничего не понял. Вспышкой проскочила мысль — блядь, почему никто не говорил об этом? Ни Диляра, ни Маратик, ни отец не упоминали о том, что во сне Вова находка для шпиона. Блядский болтун. Вместо ответа ладони Кащея поползли вниз. Огладили грудь, и одна рука мягко, но настойчиво сдавила его рёбра, а другая… — Мне категорически не нравится, как ты о себе говоришь, родной. Ну, какая «блядь», какая «щель ёбаная»? Вова стоял, будто замороженный, и сглотнул, когда горячая ладонь скользнула вниз и крепко прижалась, заставляя вздрогнуть всем телом. — Это, — Кащей подвинул пальцами нащупанный носок прямо сквозь боксеры, накрыл пальцами горячую, мгновенно повлажневшую промежность, — невероятный природный дар. На последних словах заторможенность прошла, и Вова резко вывернулся, коротко замахиваясь. Кащей, не раз встававший с ним в спарринг и не менее хороший боец, поймал его кулак в свою ладонь. — Тиха, тиха! — Пошёл нахуй, — Вова вырвал руку, ударил в корпус — и Кащей вдруг, вместо того, чтобы драться, бросился на него. Зажал в медвежьих объятиях, придавил руки к телу, едва не сбил зеркало со стены. Вова хотел было снова вырваться, но Кащей вдруг накрыл его рот своим и втолкнул язык внутрь. Погладил нежно его собственный, приглашая, и волна тёплого жара прокатилась у Вовы по телу от этой ласки. За все восемнадцать лет он только за ручку и в щёчку всегда с девочками, потому что ужасно боялся, что кто-то обнаружит, что у него между ног. Так позорно захотелось сдаться, что Вова бы ударил себя, если бы мог приложить столько силы, сколько следовало. — Вов, — выдохнул Кащей, разрывая поцелуй, и потёрся носом о Вовину щёку, — Вов, блядь, я всё, нахуй, думал, что я пидор, что меня так к тебе тянет, а это инстинкт, блядь, Вова… Едкое замечание, чтобы огрызнуться, умерло на губах, когда Кащей коленом въехал ему между ног. — Бля-я-ядь, — Вова ударился головой о стену в попытке прийти в себя, но тело предательски ослабло, и промежность ломило от желания потереться о злосчастное колено. — Тише, блядь, Вов, — Кащей мокро поцеловал его в шею, — я никому и никогда не скажу, ты знаешь, я слово своё держу всегда — слово пацана даю, что не скажу. Только не мнись. — И что, — Вова собрал все силы, чтобы сопротивляться — ну, не был он готов после сна сражаться за свою безопасность, — шмарой твоей стать? Кащей ударил его по щеке. Ладонью. Пощёчину, блядь, дал. — Не смей, — зашипел сквозь зубы, — не смей о себе так говорить, понял? Никогда. Вова замер, тяжело дыша. — Почему? — Потому что, блядь, — Кащей смотрел так, будто видел в глубине Вовиных глаз все его страхи, — я люблю тебя. Ебать. Ебать. Вот так номер. — Чё? — Чё слышал, — огрызнулся Кащей, отступая назад, и Вова от неожиданности едва не упал. — Можешь уходить, если хочешь, но я тебя не выгоню. Даже если ты отказываешь — не выгоню. Я тебя под себя автором тянул, потому что думал, что мне проще тебя держать рядом будет, так бы и ходил с Людкой дальше, она девчонка хорошая, я ей нравлюсь… Но, если ты не с хуем, это, блядь, естественно, что я за тобой, как последний дебил, готов ползать. Чё я, нахуй, нашёл в тебе и бычьем упрямстве твоём, я не знаю, Вов, но я за тебя впишусь, если надо. Всегда впишусь. И не скажу никому. Вова тупо моргал, глядя на нервного взъерошенного Кащея. Ну, не вязался у него грозный автор «Универсама» с человеком, который может говорить такие вещи. А Кащей посмотрел в ответ, вздохнул отчаянно, взъерошил себе волосы, расчесав их пальцами, и спросил вдруг: — Вот то, что ты скрываешься, я понять могу. Но чё ты с такой ненавистью говоришь о себе? — Потому что я — блядь, — выплюнул Вова. Мерзкая правда сорвалась с языка сама собой. — Шлюха со щелью ёбаной. Рождённый, чтобы быть выебанным. — Лох ты, Вова, а не блядь, — Кащей слегка улыбнулся, — ты знаешь, что на зоне у тех, у кого пизда вместо хуя, отдельное название есть? Вова помотал головой. Улыбка Кащея превратилась в усмешку. — Курочки. И никакая мразь их не трогает, хотя петухов в хвост и в гриву ебут. А знаешь, почему? — Почему? — Потому что они могут детей родить. Нельзя с теми, кто жизнь может не только отнять, но и принести, поступать так, как с опущенными поступаешь. Это не афишируется, конечно, но и явление редкое. С курочкой только по любви можно. Многие так и делают — женятся на женщинах каких, а любят всё равно курочку свою. Рассказанное Кащеем в голове не укладывалось. Вова никогда ничего не спрашивал — боялся, что вызовет подозрения, но и подумать не мог, что, оказывается, не все на свете отрицают свою природу. В СССР секса не было, статистики никто не вёл, но Вова знал, что такие люди бывают и что их очень мало. И вот теперь впервые столкнулся с кем-то, кто не был Дилярой и хорошо относился к нему вне зависимости от того, что было у него между ног. — Охуеть, — выдал он, потирая переносицу — хмурился, пока слушал. А Кащей вдруг подошёл и осторожно обхватил руками его запястья. — Вов, позволь мне, я докажу, что ты неправ. Ты зря это ненавидишь. Он выглядел таким уязвимым, таким открытым и таким, блядь, притягательным, что Вова просто кивнул. Кащей посветлел лицом — и рывком развернул его к себе спиной. Притянул ближе, погладил, уже не скрываясь, по бокам ладонями, перехватил под грудью, как уже делал — и упёрся основанием большого пальца туда, где на краю лобка начинались мягкие складки. Надавил, медленно потёр из стороны в сторону — и Вова вздрогнул, когда короткая вспышка удовольствия прострелила его снизу вверх. — Ага, нашёл, — шепнул Кащей и прихватил губами мочку его уха, щекотно и до ужаса приятно. Вова прикрыл глаза, переступив на месте, чтобы раскрыться пошире. Кащей тёр его ритмично, с нажимом, но без грубости, и от этого в низу живота нарастала сладкая тяжесть. Кожа становилась чувствительнее и горячее — Вова ясно ощутил дуновение сквозняка от окна, — рот наполнился слюной… — Сними, — выдохнул он почти в несознанке. Сглотнул, осознал, что произнёс, и сказал уже чётче: — Кащей. Сними. Он дёрнул себя за резинку трусов, но Кащей схватил его за руку и потянул в коридор. — Пошли. Вова следовал за ним, будто на буксире. От ходьбы выделившая смазка намочила бельё, и он едва не хлюпал на каждом шагу. Было противно, но одновременно как-то и хорошо — Кащей явно не испытывал к нему отвращения. От вида расстеленной кровати стало жарко и страшно. Вспомнился кошмар, и Вова напрягся, замер на пороге. Кащей щёлкнул по выключателю, врубая свет, оглянулся и сказал твёрдо: — Я не сделаю тебе больно или того, что ты не захочешь. Слово пацана даю. — А я разве пацан теперь? — запоздало спохватился Вова, вспомнив присказку: «Слово пацана для пацанов». — Со щелью-то? — А я тебя разве отшил? — Вопросом на вопрос ответил Кащей. — И, блядь, не щель, забудь нахуй это слово. Я с врачом сидел, помнишь? Он говорит, это вульвой называется. Короче: полезай в кровать, Адидас. Не делай мне нервы. Кличка подействовала как успокоительное. Вова сел на кровать и поёрзал, сдвигаясь дальше к изголовью. Кащей быстро снял треники и в одних трусах, сквозь которые отчётливо проступали контуры его стояка, сел прямо напротив. Наклонился над Вовиными бёдрами, мягко, медленно потянул вниз резинку семейников, зацепил боксеры… Вова зажмурился, помогая Кащею раздевать себя. Категорически не хотелось видеть собственной уязвимости, но, когда чужие ладони надавили на внутреннюю сторону бёдер, раздвигая, Вова тревожно распахнул веки. Кащей облизнулся, глядя на его раскрытую промежность. — Блядь, — сипло выдавил он, — какой же ты красивый… Вова не успел ничего ответить — Кащей наклонился и накрыл ртом его… Вульву, блядь, ох, ты ж… Внизу было скользко и мокро: от щедро текущей смазки, от слюны Кащея, который губами и языком проделывал какие-то штуки, от которых Вова дурел. Он скользнул пальцами в волосы Кащея и едва не ёбнулся, когда в ответ на натяжение прядей тот застонал ему куда-то внутрь. Это пиздец как приятно оказалось — и оправдывало, наверное, что с тряпками возиться, когда раз в месяц кровь текла. Вова шире расставил ноги, раскрываясь, и Кащей подхватил его под бёдра, толкнулся языком внутрь, вызывая чувство, будто чего-то недостаёт. Он, блядь, хотел член Кащея в свою… — А там что? — Задыхаясь, спросил он. Кащей чуть отстранился — уголки его рта и кончик носа блестели от смазки, вынося Вовин мозг нахуй. — Где? — Внутри. — Вова ткнул пальцем вниз. — Ты сам сказал, что снаружи вульва. А внутри? — Вагина. Влагалище. — Кащей наклонился, коротко, но широко лизнул его между ног. — Бля, вот по-пацански нельзя, а как же мне это нравится, пиздец. Тебе нравится, Вов? Он, нахуй, с ума сходил. — Да, — Вова отвёл глаза, но Кащею, похоже, хватило и согласия. Он покрепче перехватил Вову под бёдра и вдруг так яростно накинулся с ласками на то место, где удовольствие было ярким и резким, будто удары молнии, что Вова вскрикнул и вцепился в постель. Тяжесть в низу живота ощущалась уже, словно огромная гиря, дыхание срывалось… Вова вздрогнул раз, другой, почувствовал, как задёргались мышцы пресса — бесконтрольно, словно под током, и чёрно-белый шум застлал всё под веками. Бёдра мощно дёрнулись, но Кащей удержал — и так и сжимал, пока Вову трясло в непонятных, но охуенных конвульсиях. А когда Вова проморгался и сфокусировал, наконец, взгляд, Кащей смотрел на него так восхищённо и влюблённо, что внутри всё свело от желания. Блядь, он тупой, раз не замечал этого раньше — Кащей, случалось, и раньше выглядел похоже, но не настолько открыто. Он и правда любил. Охуеть. Вова резко захотел обнять его — наклонился, подцепил под мышки и подтянул к себе, как котёнка. Кащей недоумённо моргнул, но Вова обнял его и уткнулся лицом в плечо. — Блядь, я дебил. Услышав это, Кащей усмехнулся и погладил его по голове: — Конкретизируй, родной. В чём именно? — М-м-м, — подобрать ответ сразу было сложно. Кащей, впрочем, и так понял: — Хорошо было? — Пиздец, — приглушённо произнёс Вова ему в плечо. — Я никогда не думал, что так бывает. Тёплый, искренний смех Кащея заставил его отстраниться, чтобы посмотреть на чудо света: счастливого Кащея. Он таким в последний раз был ещё перед отсидкой, когда чаще откликался на имя, чем на кличку. Имя. Вова и забыл уже, когда в последний раз произносил его. — Никита, — позвал тихо, сам испугался того, что захотел. Но эффект был потрясающий: Кащей вздрогнул и погладил его по щеке. — Вов? Ты чего вдруг? — Ничего, — прошептал, поцеловал под челюстью, поняв, почему Диляра говорила ему, что всё хорошо, что для него так — тоже правильно. — Просто подумал, чё я тебя по имени не зову. — Зови, — Кащей вдруг перевернул их, и Вова оказался сверху. — Ещё зови. — Никита. — Ох, блядь… Вова сел, чувствуя задницей его горячий член, нахмурился. — Ты… — Давай ты сверху, — Кащей раскраснелся, взмок, вызывая своим видом у Вовы целый локальный потоп между ног, — боюсь, что не сдержусь, если тебе вдруг больно будет. А так ты на колени встанешь — и я тебе не наврежу. Как он вообще мог так долго говорить, когда Вова двух слов связать не мог почти что. — Хорошо. Вова почувствовал себя вдруг лёгким и воздушным. Приподнялся, стянул с Кащея — блядь, с Никиты — трусы и, не позволяя себе думать о том, что что-то там в нём не поместится, пристроил головку ко входу. — Блядь, — Никита вдруг схватил его за руку и дёрнулся в сторону, не давая опуститься на него, — блядь, я забыл, Вов, блядь, прости… — Чё? — Гандоны. Я дебил. Ща, — Никита вскочил и исчез в коридоре. Вова замер как был — на коленях. Внутри ныло, будто его лишили чего-то важного, нужного, без чего он жить больше не мог. Голову словно ватой набили. — Нашёл, — Никита вбежал в спальню, сел, распечатывая упаковку дрожащими пальцами, наскоро раскатал по члену презерватив и лёг обратно, протягивая Вове руки, — на меня опирайся. Давай. Его тянуло к Никите, тянуло завершить уже, заполнить эту пустоту. Он сцепился пальцами обеих рук с Никитой, сел, направил его в себя ладонью, опустился ниже… И блядь, это было больно — совсем немного, как растяжка при попытке на шпагат сесть. Намного больше это было хорошо — не до звёзд в глазах, но как комариный укус чесать, только во сто крат сильнее. — Вова-а-а, — зашёлся в хриплом стоне Никита, крепче сцепляясь с ним пальцами, и непроизвольно поддал бёдрами вверх. По той реке смазки, что текла из Вовы, получилось почти охуенно. — Бля-я-ядь… Вова опустился до самого основания. Внутри распирало, но резкой боли или крови не было видно. Он приподнял бёдра, снова сел. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Маятником. Раз-два, двоечка, как в боксе. Вверх, вниз… Поднять взгляд на Никиту было ошибкой. Тот смотрел туда, где соединялись их тела, приоткрыв рот, и рвано дышал, замерев в открытом восхищении. Пиздец, Вова не замечал этой хуйни раньше, насколько Никита тащился от него, тащился же, блядь, и как же хорошо было на его члене. Вова ускорился, поморщившись, когда от толчков члена внутри громко захлюпало, но Никита вдруг застонал, жмурясь, отводя взгляд, будто больше не мог смотреть, и Вова понял — разъёбывает. Их обоих разъёбывает. Он чуть наклонился вперёд — и блядь, что-то поменялось. Удовольствие стало нарастать быстрее, Вова почувствовал, как дрожат ноги. — Не могу больше, — всхлипнул он, и Никита, сгребя его в охапку, уронил Вову спиной на кровать. Член выскользнул, Вова застонал протестующе, но Никита накрыл его собой, быстро вошёл и, обхватив под плечи, вдруг так мощно толкнулся внутрь, что действительно на какую-то секунду стало больно. Вова вскрикнул, вцепился в руки Никиты, но второй толчок был уже болезненным пополам с обжигающей сладкой тяжестью, знакомой по предыдущему оргазму. И Вова громко застонал от того, как Никита вбивался в него — с оттяжкой, глубоко и сильно. Прострелило судорогой раз, другой — и Вова снова посыпался, сжался на члене, вскрикнул коротко, чувствуя, как бесподобно продирает удовольствием даже по тем нервам, о существовании которых он не подозревал. Никита же толкнулся ещё несколько раз, его член вздрогнул внутри — и стало горячее. Никита сразу вышел, немного придавил себя у основания, чтобы сперма не вытекала, и вздохнул, длинно и облегчённо. Вова прикрыл глаза предплечьем, пытаясь отдышаться. Никита пошуршал чем-то, затем кровать скрипнула, и к Вовиной шее прижались горячие губы. — Блядь, Вов, спасибо, — горячечно зашептал Никита, укладываясь рядом, погладил по груди и животу, — ты такой… Я никогда и ни с кем… Вова громко, почти истерично рассмеялся. — Нахуй иди. Чтоб я… Ох… Не слышал про то, что ты и с кем… Мудак. Никита расхохотался и ткнулся вспотевшим лбом ему в плечо. — Взамен на обещание никогда больше о себе хуёво не говорить. Ты, блядь, мужик, хоть у тебя и вагина между ног. Уважай себя, как уважаешь Диляру, понял? — Чтоб я в постели это имя не слышал, понял? Вова обнял его, пригладил влажные волосы, поцеловал в порыве чувств. Никита удовлетворённо вздохнул, сгрёб его в объятия и прошептал: — Хорошо. Щас минутку полежим и пойдём купаться, чтоб не засохнуть, а то неприятно будет. Лады, курочка моя? — Лады. Глядя в потолок, Вова глупо улыбался. Но глупым или мерзким себя больше не чувствовал. Только очень счастливым.