Круги на воде

Расщепление личности — замечательная психологическая защита. Пожалуй, первое случилось со мной в глубоком детстве. Детство я совсем не помню. Второй раз защита сработала в приюте, когда меня поколотили, в первый же день, как я там появился. Не за какой-то проступок, а просто потому что им не понравились мои глаза. Тогда из меня выбили ребенка, которым я все же еще являлся. На его месте скоро появился взрослый Слепой, каким я знал себя до последнего времени. Ребенка я тоже почти забыл. Потому что одна из расщепленных половинок обязательно отмирает. Двум личностям не ужиться в одном теле. Сейчас я боюсь, что отмирать придется Слепому. Этот страх не конкретный, я не цепляюсь за какие-то черты своего характера или за факты биографии, которые норовят ускользнуть. Скорее это животный страх. Который охватывает любого зверя — даже человека — под угрозой смерти. Инстинкт самосохранения. Животный, как и все, что я испытываю в последние месяцы. По-звериному чуткий сон, прерываемый любым шорохом и шепотком. После зимней инвентаризации, посчитав новых поселенцев в ранее пустой комнате — нам поставили двухъярусные кровати. Как во всех остальных комнатах. Как у настоящей стаи. Признанной даже воспитателями, учителями, директором. И кроватей поставили «на вырост» дохляцкой команды. Может, так получилось случайно, потому что эти кровати негде было хранить. А может, взрослые подсознательно чувствуют то же, что и я. Что сюда будут тянуться другие. Когда мы переселялись, я сразу махнул на второй этаж кровати, выбранной Кузнечиком. На этот счет не могло быть разночтений. Волк невозмутимо присоседился на ближайшей нижней. Им с Кузнечиком удобно трепаться там, внизу, по полночи, через тумбочку, заваленную книгами, полупустыми кружками и опасно накренившимся торшером. Мне удобно, что я слышу все, о чем они говорят. Да я бы где угодно в этой комнате их услышал. Со своим-то новым слухом. А может даже и со старым. Но мне нравится слушать на законных правах, а не украдкой. Нравится, что Кузнечик никогда не понижает при мне голос. Нравится, что Волк это тоже замечает. И похоже, что охранять сон некоторых людей — это черта, которая таскается за мной из личности в личность. Аппетит в последнее время тоже зверский. И его сложно угомонить столовскими овсянкой, куриным супом и бутербродами. Последние обожает Вонючка, поэтому набивает ими карманы каждый божий раз, приезжая на обед. Потом распространяет ароматы по всей комнате. А меня воротит от колбасы. От вареного куриного мяса. От четверговых рыбных колтет. Я часто думаю о том, какого черта вообще портить свежее мясо… Если его можно съесть просто так. Я стараюсь больше не залезать в капкан по утрам. Пусть сами вытаскивают этих несчастных мышей и придумывают, что с ними делать. Потому что я уже придумал, и искушение слишком велико. Все таки человеческий Слепой еще здесь. И он активно подсказывает, чего не следует делать, если хочешь остаться в человеческом обществе. Ну, не то чтобы прям хочешь. Но это необходимость. Чаще досадная, чем приятная. Больше всего меня убивает нюх. В основном, обитатели дома ничем хорошим не пахнут. По себе знаю. И раньше я легко чуял, кто выкурил бычок в туалете, что давали на завтрак тем, кто на него смотался, и что кожа Кузнечика пахнет молоком и арахисом — если придвинуться поближе. Но теперь это убийственно обострилось. Иногда мне кажется, что я могу унюхать, о чем человек думает. От старших разит какофонией — с доминирующей нотой сигарет, на которую наслаиваются кофе, алкоголь, иногда дурь, грязные волосы, грязные носки, колбасные бутерброды… И море подростковых феромонов. Все это забивается в нос и заставляет голову гудеть и звенеть. Так что я выхожу в коридор днем еще реже, чем обычно. То есть, почти никогда. Кузнечика я стараюсь не нюхать. Сам не знаю, почему. Шестипалый внутри меня реагирует на него как-то неоднозначно, утробно ворчит. Желает то укусить, то вылизать эту мягкую растрепанную шерсть на затылке и перейти к вылизыванию лица. Абсолютно точно не то, что следует делать в человеческом обществе. Зато этому новому, внутреннему Слепому нравится принюхиваться к Волку. Может, потому что они в некотором смысле сородичи?.. Очень, очень далекие. У Волка первобытный запах. Постоянно немного влажные волосы, похоже на запах мокрой шерсти. Потому что он всегда на взводе. И запах разгоряченного тела, по которому бежит неугомонная кровь. … зачем портить свежее мясо, если его можно съесть просто так… От Горбача тоже пахнет животиной. Но это не его собственный запах, а приобретенный, от постоянного общения с бродячими собаками, кошками, птицами. Кого только к нему ни тянет. А вот сейчас от него и от Кузнечика — ввалившихся в комнату со двора — пахнет еще и очень сырыми шерстяными носками, и зимним холодным воздухом. Я тихо просачиваюсь в дверной проем, стараюсь не задеть сигнализацию и прочие трещалки и звенелки, которые развесил Вонючка. Фокусник тренькает на гитаре, дополнительно маскируя меня. -… Посижу в Могильнике пару денечков. Как в старые добрые времена… Говорят, напялят на меня корсет. Буду таскать на себе панцирь, как старая мудрая черепаха… — Ты боишься, Волк? Ох, какой неосторожный вопрос именно к этому человеку. — Я ничего не боюсь. Просто бритва, а не голос. Сколько времени вместе живем, а меня все еще удивляет, как Волк управляет своим тоном — и влияет им на людей. Кузнечик, наверное, аж поежился. — Не надо так, Волк. Твои мысли пахнут не так, как слова. И это слышно. Беззвучно ухмыляюсь. Надо же, еще один нюхач объявился! Но с Кузнечиком я полностью согласен. От Волка резко пахнуло смесью агрессии и страха. Первого, конечно, больше — и с этим запахом я уже хорошо знаком. Острый, обжигающий, как красный перец. Или огонь. Как пахнет огонь? Как и холодный зимний воздух. В том смысле, что если ты принюхивался когда-нибудь к таким вещам, то понимаешь без слов. -… Как-как ты сказал? Мысли пахнут… Я бы не удивился, если бы такое сказал Слепой. Но так даже он не говорит, только ты! Не люблю подслушивать, что люди говорят обо мне за спиной. Обычно не узнаешь ничего нового и тем более доброго. Поэтому демонстративно хлопаю дверью, будто только зашел, и плетусь к своей кровати. С видом мне-совершенно-поровну-о-чем-был-разговор. И это даже не притворство. Гораздо интереснее было к этой сцене принюхаться. Иногда еще хочется ощутить что-то тактильно. Но это я делаю совсем редко. Люди поймут неправильно. Гораздо проще общаться руками со стенами Дома, чем с людьми. — Дерьмовый лексикон… — Сам ты дерьмовый! Это красиво. Кузнечик говорит, как поэт. — А вот и Слепой, легок на помине! Не удостоил бы вниманием эту реплику, но проходя мимо Кузнечика чувствую еще один запах. Сладкие, дурманящие духи, непонятно откуда взявшиеся в Доме. Она наверное выложила целое состояние какому-то Летуну, чтобы добыть такие в Наружности. Или не она. А один из ее вожаков. И один из ее вожаков абсолютно точно пахнет этими же духами. Но еще более неуловимо. Как будто она старалась не оставить на нем следа при случайной встрече. Или эта встреча состоялась давно. Как бы то ни было, у Кузнечика есть передачка для меня. А у меня — для него. — Идем со мной. И киньте носки на батарею, тут уже топор вешать можно. Бесцеремонно утаскиваю его к туалетам. Кузнечик сразу все понимает и дрожит от нетерпения. Зуд перетекает с его плеча, за которое я ухватился, прямо в меня. Прикрываю за нами дверь — и его прям подбрасывает: — Как?! Как так получилось, Слепой? Это же сам.! — Чшш. Не будем это обсуждать. Ну или хотя бы не здесь. Наугад пробегаюсь пальцами по его одежде, нахожу карман на груди и ныряю в него. Да, здесь. Забираю письмо Ведьмы и кладу в тот же карман другое, ответное письмо. Ведьмино кладу во внутренний карман джинс, он пришит вручную, но надежно. Застегиваю на молнию. На самом деле, мы все увешаны такими потайными карманами. Те, кто здесь давно. — Слепой. Ты очень загадочный. Но я тобой восхищаюсь, — выдыхает Кузнечик. И я ему верю. Этот шквал восхищения невозможно не почувствовать. Каждый такой раз я недоумеваю, что его вызывает. Это всегда что-то, не зависящее от меня, к чему я не прилагал усилий. Но купаться в этих эмоциях необычайно приятно. — Не уверен, что это хоть чем-то заслуженно. Но спасибо. Будешь? Выуживаю из менее секретного кармана целую сигарету. Если бы Кузнечик узнал, что ее отстегнул мне Череп, он бы, наверное, сошел с ума. Хотя сама по себе непочатая сигарета для мелких — это огромная ценность. Ее ни у кого не выменяешь — старшие принципиально не дают, а самим нам неоткуда взять. Я даже не понял, почему Череп так запросто со мной поделился. Как будто мы с ним состайники, которые сейчас по-дружески присядут на подоконник, задымят и поговорят о бытие. Говорить мы, конечно, ни о чем не стали. Если бы нас увидели вместе, ему пришлось отвечать на вопросы. А потом и ей. Ей пришлось бы гораздо сложнее. Чиркаю зажигалкой и раскуриваю. Завтра Лось зайдет нас проведать, принюхается, но не найдя никаких улик (и не вычислив преступника) прочитает всем Дохлякам мини-лекцию о вреде курения. Сейчас я затягиваюсь, удерживаю дым внутри. Чувствую, как он горько оседает в горле. Выдыхаю и протягиваю руку ладонью к Кузнечику. Как будто хочу погладить его лицо. Он тыкается носом и губами в мою ладонь. Затягивается. Заходится кашлем. Я ухмыляюсь и делаю свою затяжку. От того, что сигарета одна-единственная, она кажется слаще всего на свете. — Дай еще, — просит Кузнечик, едва отдышавшись. — Не торопись так. Боишься, что я тебе не оставлю? — Ой, иди ты… — фыркает уже мне в руку и вдыхает. Смешок оседает на пальцах. Иногда хочется ощутить что-то тактильно, и иногда даже получается. Больше Кузнечик не кашляет, и мы высасываем сигарету в два счета. Когда возвращаемся в Чумную, он с непривычки врезается в дверной косяк. А Дохляки принюхиваются — и смотрят на нас с завистливым осуждением. Вопросов, зачем мы умотали в туалет, не возникает. Ясное дело, чтоб нагло и бесстыдно ни с кем не делиться! А отсутствие лишних вопросов — это именно то, что нам сейчас необходимо. * В Доме не принято праздновать Наружные праздники. Да, мы знаем, что в одну из зимних ночей люди веселятся и пускают салюты, где-то поодаль от Дома, на пустырях. Мы наблюдаем, как воспитатели обмениваются бестолковыми, символическими подарками и спешат по домам. С нами остается самый нелюдимый дежурный по этажу, у которого, вроде как, нет семьи. И сторож. Кстати, домовцам тоже дарят подарки, небывалые здесь конфеты и шоколад. Но мы почему-то все равно не воспрнимаем это как праздник. Зато своих, Домовских праздников у нас предостаточно. Я вдруг чувствую это одним зимним вечером. Что именно сегодня нужно сделать кое-что, чего мы раньше не делали. Даже когда жили в Хламовнике. Но говорят, этим занимаются старшие… — Давайте проведем Ночь Сказок? — бросаю со своей верхней полки. Только что Фокусник мучал хомяка, Волк и Кузнечик резались в карты, Горбач шебуршал в палатке, а новенькие Сиамцы развлекали Слона. И вот от этого предложения, как круги по воде, расходится тишина. — А нам можно? — благоговейно интересуется Фокусник. — Да вроде ничего криминального в этом нет, — подхватывает Волк. Уж этого хлебом не корми, дай порассказывать. — А если у меня нет сказки?.. А нет, есть! — спохватывается Кузнечик. — А детям до 5 вход разрешен? — ухмыляется Рекс. — Только если без рёва… — А вы его не пугайте! — Как не пугать? Сказки желательно страшные рассказывать! — Сказки можно любые. Добрые тоже. Но пара правил в этой Ночи все-таки существует… — тоном знатока сообщает Волк. Его сразу окружают вниманием, — Во-первых, нельзя перебивать рассказчика. Категорически! Даже если очень хочется. А во-вторых, после окончания Сказки можно задать вопрос. Только один. По комнате проносится вздох почтения к таким строгим правилам. И конечно, к Волку, который откуда-то их выудил. Вообще-то он все правильно сказал, хорошо вожачит. Вожаку жизненно необходимо разбираться в правилах Дома. Он как будто смотрит в мою сторону, выжидающе. Ему что, команда особая нужна? — Двигайте сюда еще одну кровать. Занавесим их со всех сторон пледами. Выключим свет. -… А в центре поставим ночник. Чтобы светил, как костер, — добавляет Кузнечик. Пожимаю плечами. Это уж как вам хочется, мне на костер не смотреть. — Я пойду варить кофе, — бескомпромиссно заявлет Горбач. — Нам понадобится много кофе… — Слепой, прошу, хватит свешиваться со второго этажа с таким жутким видом. Если ты будешь рассказывать страшную сказку в таком положении, я поседею сразу на всю голову, — бормочет Волк, и я, не отводя от него глаз, максимально по-паучьи спускаюсь вниз. — Брр, а можешь вообще ничего не рассказывать? Волка приходится разочаровать. Когда мы рассаживаемся с кружками в руках, и вроде как в таинственной темноте, рассказывают все. Включая Слона, который сообщает, что родителями его нарисованного цветка являются крокодил и аист. Пока мы делаем выводы о распределении ролей в этой необычной семье, Слон добавляет, что тролль из-за тумбочки его пугает. — Прекрасно тебя понимаем. Нас этот тролль тоже пугает, в натуральную величину, днем и ночью. И в тумбочку его, к сожалению, не спрячешь… Ворчливый комментарий ничуть не обижает Вонючку, который полчаса назад прокатился грязными колесами по любимой палатке Горбача. Никто не сомневается, что завтра инцедент повторится. Сиамцы оказываются неплохими рассказчиками. Рекса легко отличить по более резкому, грубому голосу, чем-то он похож на карканье ворона. Его сказка про древнего вампира, который потерял возлюбленную и вынужден жить вечную жизнь, столетие за столетием, в одиночестве. Не забывая кусать прекрасных девственниц («У них самая свежая и вкусная кровь!»), чтобы унять тоску. Получилось довольно жутко, особенно когда метель начала скрестись в окна. — Ну точно как вампирские когти… — замечает впечатлившийся Кузнечик. Макс, своим приятным, спокойным голосом рассказывает сказку про человека, заблудившегося в лабиринте. Его зовет туда голос родного брата, но оказывается, что им прикинулось ночное чудовище. Оно питается человеческим страхом и безумием, и поэтому водит людей по лабиринту, пока они совсем не обессилят и не погибнут. Честно говоря, эта сказка похожа на ночной кошмар самого Макса. Он очень беспокойно спит. Чтобы немного развеять мрачную атмосферу, Фокусник выступает с романтической историей о, кто бы мог подумать, фокуснике. И красавице, которая не побоялась выступать с ним, и в номерах с метанием ножей, и с распиливанием пополам. На самом деле, эта парочка дурачила зрителей, и Фокусник подробно объясняет, как именно. Он недавно прочитал книгу на эту тему, и ему не терпится поделиться будоражащей информацией. — Главное, не тренируйся на нас с этими новыми фокусами… Продолжай совершенствовать платок и хомяка, — аккуратно выражает общее мнение Волк. Горбач оказывается немногословен, рассказывает местную домовскую легенду («Птичка нашептала!») о волшебных предметах, которые можно найти в Доме. Если Дом тебя принял, то удача может улыбнуться, и найдешь один из трех предметов. Монета, которая при подбрасывании всегда подскажет верный ответ. Перо, с помощью которого можно загадать одно желание. И часы, которые могут переместить во времени один раз. При упоминании часов Вонючка недовольно шипит и ерзает. Но вообще все сразу загораются желанием обшарить весь Дом в поисках этих вещей. — Что бы ты больше хотел найти?.. — А желание какое загадал бы?.. — А в какую эпоху переместился бы?.. Вопросов звучит явно больше, чем один, и приходится всех утихомиривать. Объявляется перерыв, во время которого все обсуждают сказку Горбача, а Горбач снова варит кофе. После перерыва всупает Кузнечик, который рассказывает сказку о девушке, которая служит могущественному, но злому колдуну. И влюбляется в его врага. Как влюбленные проходят через испытания, обмениваются посланиями через птиц и ищут способ уничтожить колдуна. Но он бессмертен и неуязвим. Только одно слабое место у него — это сердце, которое он спрятал в шкатулке, а ключ постоянно носит с собой. Оттого, что у колдуна не было сердца, он мог совершать ужасные, жестокие поступки. Девушке пришлось сблизиться с колдуном, чтобы он заснул у нее на плече, и она смогла выкрасть ключ. А дальше все пошло как по маслу, и Кузнечик не был бы Кузнечиком, если бы не закончил хеппи эндом. Очень рискованная история. Я собираюсь двинуть его в бок, чтобы он прикусил язык в самом начале — но передумываю. Так вдохновенно из него льется эта сказка, что я понимаю — его очень вдохновляет история Ведьмы и Черепа. И в конце концов, кому придет в голову переложить этот сюжет на домовскую жизнь? Если честно, никто из собравшихся не выглядит настолько сообразительным. Волк выпускает на волю своего внутреннего Актера. Дожидается тишины, и я чувствую, как он стреляет глазами из-за челки, в каждого зрителя. А потом говорит просто: — Я оборотень. Я сглатываю. Предполагалось, что это Ночь Сказок, а не Ночь Откровений. И такими откровениями в Доме точно не стоит разбрасываться. Услышит, да и… что? Переведет на ту сторону? Так этот двинутый только того и ждет! Я стараюсь незаметно и неслышно втянуть воздух. Может, от Волка уже пахнет тем манящим, лесным запахом? Травой, от воспоминаний о которой у меня сразу скручивает живот. Хвоей, которая укрывает землю и пружинит под лапами… Может, он сейчас просто возьмет и расскажет, как побывал там? С него станется, какой же он сумасшедший и глупый, глупый, глупый. Нельзя так неприкрыто рассказывать о секретах Дома, он заставит заплатить… Но нет, лесом от него и не пахнет. Это хищный зверь, но все еще вольерный, как тогда, когда я впервые услышал его, и он начал хозяйничать в нашей комнате. И рассказывает он историю о том, что оборотень может выглядеть совсем как обычный человек. И перевоплощаться не в полнолуние, а когда сам пожелает. Одна проблема — ему нужно иногда питаться свежим, сырым мясом. Которое только что бежало. А особенно оборотни любят мясо человеческое. Оно помогает им поддерживать человеческий облик, когда это нужно. Оборотень может долго высматривать жертву, которая покажется аппетитной, и втираться к ней в доверие. Для них («Для меня») это интересная игра. Но иногда, очень редко, и оборотень может влюбиться. Тогда он просто кусает жертву, обращая ее в такого же вервольфа. И они уже вдвоем охотятся под луной… Очень достоверно. Я бы сказал, чересчур. И откуда только понабрался? Чувствую, как всех зачаровал взгляд этого болтуна. Кузнечик как-то говорил, что у него оранжевые, янтарные глаза, очень по-звериному смотрится. Но в этом вопросе у меня есть некоторые козыри, как мне кажется. Поднимаю голову, чтобы волосы открыли лицо. Направляю взгляд в пустоту перед собой и начинаю свою Сказку. В самом сердце болота живет Дух. По собственному желанию никому не пройти через это болото, оно затягивает любого, самого осторожного путника. Но если Дух захочет провести тебя, то он начнет петь песню. Услышав ее, человек легко преодолеет топи и манящие болотные огни. Он придет к Духу, но будет не рад, что остался живым. Хотя песня Духа звучит как самая нежная и сладкая мелодия, как голос сирены — выглядит он, как утопленник. Он передвигается на четырех ногах, потому что не человек и никогда им не был. Его глаза подернуты белой пеленой, и он не видит, кто перед ним — зверь, ребенок, мужчина или женщина. Поэтому Дух ни к кому не испытывает жалости. Он манит к себе, чтобы утолить голод. Не помогут ни слезы, ни мольбы, ни быстрые ноги. Только один способ спастись — всю ночь напролет заговаривать Духа. Рассказывать ему истории, которых он еще не слышал, или играть ему на флейте. Стоит остановиться — погибнешь. Но если заговоришь его до рассвета, Дух спрячется в свою пещеру от лучей солнца, а болотные огни погаснут. Тогда есть шанс. — Но лучше всего, если слышишь сладкую песню из чащи леса — развернись и беги прочь. Пока она тебя не схватила. Я опускаю голову и слышу такую гнетущую тишину, что Волку и не снилась. Прямо чувствую себя болотным Духом, рядом с которым все боятся пошевелиться. Хотя рассказ даже не обо мне. — Никогда не слышал, чтобы Слепой произнес столько слов за раз, — подытоживает Вонючка. — Я не слышал от него столько слов за все наше знакомство… — выдавливает Волк, — Фу, надо на законодательном уровне запретить тебе смотреть на людей. И подстричь. — А пинок под зад тебе не прописать на законодательном уровне? — бормочу из-за шторы волос, усмехаясь. Чувствую, что сейчас начнется. — Ах ты кикимора болотная… Волк лезет на меня драться, но его удерживает Горбач, Вонючка бросается всем под ноги, у Сиамцев летят кружки с кофе, а Слон заходится рёвом, который мы так давно не слышали. Кузнечик ржет и отползает в дальний угол кровати, чтобы не попасть в эту толкотню. Хватаю его за ногу, не выходя из роли кикиморы, и он вопит, как будто его режут. — Сейчас сюда заявятся дежурные! — радостно возвещает Вонючка, и мы пытаемся утихомириться. Получается откровенно плохо. Волк и Горбач собирают укатившиеся кружки и пытаются ухватить меня за ноги и уморить щекоткой. Я щекотки не боюсь, но все-таки вскарабкиваюсь наверх, подальше от них. Вонючка устраивает соцопрос на тему «Чья сказка понравилась вам больше всего?» Сиамцы оттаскивают свою двухэтажную кровать на место, под аккомпанемент всхлипываний Слона. Кое как мы успокаиваемся и заползаем в кровати, уже очень, очень поздно, по моим ощущениям. Так, что даже рано. — Интересно, у старших так же Ночи Сказок проходят? Мне кажется, у нас получилось круто, — Волк доволен неимоверно. В его стае, такое легендарное событие! — Я что-то не слышал о таких буйных мероприятиях у старших… Надо порасспрашивать, по своим секретным каналам… — это Вонючка, уже планирует, кого будет доставать завтра. — Главное, чтобы нас завтра не сильно допрашивали… Такой погром устроили! Я не вижу масштабов погрома, но довольный голос Рекса не оставляет сомнений — напакостили знатно. — Чшш чшш чшш… — шепчет над успокаивающимся Слоном Макс. Чшш чшш чшш… под этот звук всем становится лень разговаривать, и мы наконец понемногу отрубаемся. Я жду, пока все наворочаются, повздыхают и начнут дышать размеренно. Волк вроде как заворачивается в одеяло с головой, по крайней мере, я перестаю чувствовать его внимание и слышать его дыхание в свою сторону. Становится тихо и хорошо. Я ощущаю, как Дом немного вибрирует от наших историй, которые стали частью него. Он как будто впитывает их, как и нашу энергию, которую мы расплескали по всей комнате. Почему-то этот образ — Дома, поглощающего наши жизненные силы, — не кажется мне отталкивающим. Я переворачиваюсь на живот и свешиваюсь с постели. У меня длинные руки, я могу дотянуться до Кузнечика без риска навернуться. Я знаю это, потому что иногда так делаю. Когда мы оба не можем уснуть. А иногда, даже когда он уже спит. Я дотрагиваюсь до его волос и начинаю их перебирать. Паучьими движениями. Так все говорят про мои руки. Кроме него. Я знаю, что Кузнечику они нравятся, и именно такие. Длинные паучьи пальцы, зарывающиеся в его волосы, массирующие его голову, бегающие по нему. Мысли об этом неожиданно стреляют в низ живота. Чувствую, как он начинает ерзать и переворачиваться на постели. Перестаю трогать — может, ему неприятно, и сейчас он попросит не мешать ему спать? — Иди сюда, Слепой, — Кузнечик шепчет очень тихо, чтобы никого не разбудить. Я спускаюсь к нему, кажется, еще тише шепота. Еще одна суперспрсобность нового Слепого — бесшумное перемещение. Иногда оно напрягает даже меня самого, потому что я не слышу, что я двигаюсь. Чувствую себя не человеком, а тенью. Забираюсь под его одеяло и устраиваюсь лицом к Кузнечику. Так мы не лежали с самых летних каникул. Когда он что-то шептал мне на ухо. Сейчас он ничего не говорит, просто притискивается ближе и закидывает на меня ногу. Становится жарко. Кузнечик очень горячий. Да, я понимаю, ему так удобно лежать, а мне… Мне надо чуть поменять позицию, чтобы стало удобно обоим. Втискиваю свою лягушечьи холодную ногу между его ног. Теперь мы прижимаемся всем — животами, ногами, грудью, и да, это чертовски удобно. … ни одного человека, зажимающего состайника, в живых не осталось. Нет, это совсем другое. Мы просто немного поспим рядом. Мы делали это много раз, и вместе с Волком тоже. Ничего из ряда вон выходящего. Мне приходится обнять его, чтобы Кузнечик никуда не сползал. Ему, похоже, это не причиняет дискомфорта. Он не шугается, не возмущается, только повыше закидывает ногу на мое костлявое бедро. Чувствую, что он смотрит на меня. Тоже открываю глаза. Он шумно втягивает воздух. Это вот настолько ему жутко? Зачем тогда он мучает себя, и иногда просит, чтобы я на него «посмотрел». Силу воли воспитывает? — Нет, не закрывай! Слепой, не закрывай глаза… Мне они нравятся, — замолкает на несколько секунд, в удушающей тишине, а потом добавляет. — Ну моргать иногда можно… Фыркаю. И моргаю. Знаю, что это я тоже делаю «неправильно», не как остальные люди. Хотя казалось бы, что тут можно выдумать — открывай и закрывай глаза. Но нет. Волк однажды сказал, что я моргаю как подколодная змея. Это как? Волк вообще часто сравнивает меня с разными животными. Из чего я делаю вывод не о том, что я ему не нравлюсь. А о том, что он очень внимательно за мной наблюдает. В каком-то смысле, это прямо противоположные явления. Невозможно долго наблюдать за тем, кто тебе совсем уж отвратителен. — Знаешь, — шепчет Кузнечик, наверное устав разглядывать мои стылые глазищи. — О тебе много говорят. Не только Волк. Не только в этой комнате или в Хламовнике. Вообще везде. Но ты не можешь знать, ты ведь ни с кем не общаешься. А я когда кому-нибудь говорю, что Слепой — мой друг, у всех глаза по пять копеек. Лестно конечно… Но больше как-то страшно. Ты в курсе, что тебя считают Ходоком? У Кузнечика вкусно пахнет дыхание. Мне хочется, чтобы он шептал вот так дальше, мне прямо в лицо. Чтобы я мог надышаться. Но чувствую, что он ждет от меня ответа, и прикрываю глаза — в курсе. Что-то он хочет сказать, важное, не терпящее ни до утра, ни присутствия состайников. А то, что важно для Кузнечика — чрезвычайно важно для меня. Наверное, ни к чьим словам я так внимательно не прислушиваюсь. Наверное… только слова Лося имеют для меня такое же значение. Но после того, как между нами пролегла трещинка, я чувствую, как дрейфую к Кузнечику. Как к единственному месту, где меня ни разу не стыдились. — Я слышал все эти легенды про Ходоков. Про какой-то параллельный мир, куда можно попасть с помощью… ну, у каждого свой рецепт. В основном, алкогольные. Но я никогда в это не верил, считал сказками для малышей или местными страшилками. Мне уже не пять лет, чтобы поверить в какую-то там Изнанку. Фрхпхпхр. Недовольный рычащий вздох проносится по Чумной. Кузнечик вздрагивает, из-за того, что он прижат ко мне всем телом, я чувствую малейшую его реакцию. На языке вертится: «Это Слон ворочается и храпит». Но я не буду этого говорить, не хочу его обманывать. Это Дом выражает недовольство его смелым заявлением. И как отучить тебя сначала говорить, а потом думать? — В общем… я не верил. Но сегодня что-то особенное произошло. Я послушал твою историю и понял, что ты ее не придумал. Так рассказывают о месте, в котором бывали на самом деле и стараются хоть немножечко донести свои воспоминания до других. Понимаешь, Слепой? Я сегодня поверил, что ты этот самый Ходок. И мне теперь до ужаса страшно. Как интересно все устроено. Люди, которые совсем не расположены к Изнанке, стремятся туда изо всех сил. Фантазируют о ней, и чего уж скрывать, привирают. Как будто знают, что это. А вот Кузнечик, который с его прыгучестью мог уже десять раз там побывать — просто не верит. Потому что он уже взрослый, не неразумное дитя. Усмехаюсь кривовато и как-то невесело. Знаю, что жизнь его научит всему. Что от себя не убежишь — только не в случае Кузнечика, какие бы быстрые ноги у него ни были. Он еще будет Ходить со мной наравне, а может и лучше. — Я теперь буду знать, куда ты уходишь, каждую ночь, и переживать. Но не донимать тебя. Только пообещай, что будешь осторожен? Да, Слепой? Не хочу тебя когда-нибудь потерять. Я без тебя тут просто не выживу. У меня холодеет в животе. Как при падении с высоты. И как ему удается так свободно выражать свои чувства? Пока я калякаю свое «скучно», пытаясь не показать, что извелся без его компании — он преспокойно делится своим " не выживу без тебя». Неужели он не боится, что его высмеют в ответ? Или скажут «не преувеличивай»? Наверное, не боится, потому что у меня написано на лбу, что я никогда его не отвергну. Интересно, а всем окружающим это тоже видно? Если да, я не против. Не вижу смысла правду скрывать. — Обещаешь? — требовательно повторяет он, и я просто киваю. Кузнечик расслабленно вздыхает, и я понимаю, что мы наконец-то можем поспать. Мне хочется погрузить его в сон какой-нибудь нездешней колыбельной, одной из тех, что я слышал на той сторне. Но я не могу их воспроизвести, поэтому использую руки. То, что ему точно понравится. Запускаю ладонь в волосы Кузнечика, кладу ладонь ровно ему на затылок и начинаю почесывать. Паук, который плетет гнездо в его волосах. А может, в его голове. Иногда мне хочется забраться в голову Кузнечика, свернуться там, поджав лапы и хвост. И остаться на подольше, как на лесной поляне, залитой солнечным светом. Мне кажется, в мыслях у него тепло и безопасно. Соскальзываю рукой ему на шею и провожу ногтями вверх, снова к затылку. Кузнечик выдыхает со стоном — довольно громким в этой спящей комнате — и откидывает голову назад, ластясь к моей руке. Не могу сдержать довольную усмешку. Пробираюсь пальцами к челке, туда, где он любит больше всего. — Как же ты круто это делаешь, Слепой… Меня ударяет током от этих слов, но я не собираюсь показывать это Кузнечику. У меня уже твердо и мокро в трусах, но я не собираюсь шевелиться, не хочу, чтобы он почувствовал. Одеяльный ворох на соседней кровати ворочается, но меня не колышет, если Волк проснулся и услышал что-то лишнее. Сам виноват, надо крепче спать. И я собираюсь никогда не потерять Кузнечика. Хотя не беру с него никаких обещаний. Но не подозреваю, что вот-вот потеряю — и не только его.