Искуситель овец и одного пса

      Очередная ночь. Галлахер протирает стаканы под гам толпы, заглушаемый лёгким блюзом, слушает их обрывки разговоров и незаметно следит за пока что ещё пустой сценой. За стойкой, за столиками и перед сценой не протолкнуться, все пришли посмотреть на него.       — Давай начистоту! — грубый мужской голос одного из посетителей привлекает его внимание. — Сколько кредитов ты ему уже перевёл?..       — Ох, да не переживай ты так! — немного смущённо отвечает его приятель. — У меня по-прежнему есть сбережения тут и там... Хотя, конечно, элитный билет сюда и без того был не дешёвым... Эй, бармен! Повтори!       Галлахер ловит на себе его взгляд и кивает с нейтральным лицом. Берёт замысловатый бокал, ловким движением рук переворачивает то одну, то другую бутылку, заполняя ёмкость синим и белым цветом, создаёт маленький шедевр и подаёт его клиенту. Вновь уходит в собственные мысли...       Его руки на одном из высокочтимых, исследуют белоснежную плоть под одеждой, сжимают талию и стараются не оставлять синяков. Нельзя. И греховный ангел заводит его руки за спинку стула, связывает, как бы наказывая, заставляет смиренно сидеть и любоваться им.       Свет в помещении приглушается. Толпа начинает ликовать под его скорый выход. Вот-вот и он появится на сцене, подарит себя публике... Можно только лицезреть, не трогать. Восхищаться и тяжело сглатывать подкатывающее желание.       Закрывает лицо такими же белоснежными крыльями, смущается не то собственных грязных желаний, не то взгляда своего пса сверху. Хотя между перьев виднеется сияющая улыбка... Он жаждет быть таким, жаждет идти на поводу своих греховных прихотей...       И вот... на сцену выходит он. На нём нет привычного официального костюма, есть шёлковый полу-прозрачный халат который он постепенно снимает под шум и свист толпы. Обнажает плечи под похотливые жаждущие его взгляды, двигает бёдрами с каждым неспешным шагом на центр сцены, соблазняет одним своим уникальным видом... И дело не только в этом нимбе, что он может призывать по собственному желанию, или всё таких же белоснежных крыльях на голове... Он безупречен: не видно изъянов на открытых участках подтянутого тела; осанка идеальна, а лицо украшает лёгкий оскал и прищуренный игривый взгляд золотых глаз. Интимная и непривычная для обычных посетителей Пенаконии чёрная одежда покрывает его своими полосами, окутывает... Хотя бармен предпочёл бы вновь увидеть его в своём малиновом галстуке. Только галстук и его белоснежное тело.       Раскрасневшие губы на его члене и самодовольный взгляд золотых с синей радужкой глаз снизу. Крылья нежно щекочат внутренню сторону бёдер, приобнимают член и ласкают в такт движений головы. Пёс не двигается. Не может из-за связанных позади себя рук. Сидит на стуле и смотрит вниз, упивается своим ангелом... Язычок медленно ласкает, прижимается кончиком к уздечке, двигается по головке и слизывает скопившуюся смазку под нервное дыхание затихшего бармена. Тот не упускает ни одной детали: его галовианец прекраснее всего, что он видел, хотя и знает его истинный греховный облик...       Толпа вновь взрывается. Мужчина со сцены, смотрящий на них из-за плеча, широко раздвигает ноги и прокатывается руками по гладкому полу перед собой. Прогибается в пояснице и показывает всем свою упругую задницу. Лоскуток черной одежды прикрывает его дырочку, не даёт в полной мере насладиться пошлым ангелом и оставляет дело воображению. Яички прижаты к телу чёрной обтягивающей тканью стрингов, и Галлахер невольно отводит взгляд, чувствуя собственную эрекцию.       — Мой пёс... Моя собака... Мой верный слуга... — тихо шепчет, запрокинув голову, думая, что бармен не услышит. Аппетитно двигает телом сидя и развлекаясь на чужом члене. Крылья содрогаются, а на лице полное блаженство, когда такая твёрдая, желанная головка Галлахера упирается в простату, затем скользит на выход и трётся внутри раскрасневшего отверстия, раз за разом прокатываясь и даря неимоверное наслаждение. Сладостно стонет, задыхается и вжимает длинные пальцы в плечи бармена.       Галлахер хотел бы и сейчас быть с ним. Только не со связанными руками как этим вечером. Пожалуйста... может он позволит ему исследовать его тело больше?.. Тем временем галовианец на сцене продолжает двигаться: крутится без какого-либо шеста, прогибается и сексуально водит по собственному телу. Прижимает средний палец между ягодиц и ведёт ниже под очередные радостные возгласы толпы. Жаль, что эра физических купюр сошла на "нет", Галлахер просто уверен, что сцена и стринги белоснежного ангела сейчас были бы ими усеяны.       Пёс не кончает. Кольцо под яичками сжимает, дарит удивительные ощущения и приливает кровь к члену. Ангел продолжает насаживаться, трахает себя об него и царапает кожу на шее и плечах пса. Пса не жалко. Пёс и его "боевые" метки, это то, что ангел в нём обожает. Крылья на голове вновь судорожно раскрываются, подёргиваются под череду пошлых, рваных стонов его обладателя. Ещё одно движение, ещё один толчок и...       Зрители в экстазе. Не могут коснуться, но жадно наблюдают, как ангел удаляется со сцены под крики толпы.       — Ещё! Сандей! Покажи нам свою задницу, куда тебя трахают!       И Сандей останавливается. Тонко улыбается через плечо, поддевает резинку стрингов, тянет и предвкушает момент... Но прикладывает указательный палец к пошлым губкам и скрывается за ширмой. Толпа вновь взревела. Дразнения галовианца встречены положительно. Любое его действие встречается овациями и громким свистом.       — Замени меня, — кидает Галлахер другому бармену.       Он нетерпеливо шагает, проталкивается сквозь таких же похотливых как он сам и покидает своё место, эрекция неприятно трёт одежду и он ищет его. Находит за кулисами и не решается на действия. Не без команды. Нельзя...       — Мой верный пёс... — Сандей тепло приветствует его и наконец тихо шепчет заветное. — Можно...       И Галлахер припадает к нему. Прижимает спиной к стене, крепко вжимает пальцы в обнажённую талию и жадно впивается своими губами в его, на что получает звонкую пощёчину и... вновь ожидает. Его нельзя портить, нельзя оставлять следов, но... Чуть-чуть... Самую малость... Он смиренно и вожделенно смотрит, но галовианец не торопится сдаваться под жалостливый, полным похоти взглядом своего партнёра.       — Не смей уходить за рамки дозволенного, — кладёт руку на его щетинистый подбородок и малость поворачивает чужую голову в сторону, ухмыляется и дразнит под трепет крыльев. — Придётся тебе подождать ещё, моя верная гончая... ещё немного...       И пёс ждёт, содрогается при мысли, когда тот вновь позволит ему больше... если позволит... Даже мнимая надежда держит его в напряжении. Сандей прижимается к нему, трётся своим полу-обнажённым телом о его, двигается по вставшему члену партнёра, трахает своим горячим дыханием его ушки и прикрывает их лица раскрывающимися крыльями.       — Ты хорошая Гончая... Мой Гаер...       Уходит. Оставляет его наедине с эрекцией и заставляет испустить нервный затяжной выдох. Нетерпеливо прижимает одну ладонь к стене, у которой только что стоял его галовианец, и достаёт член из штанов. Быстро двигает по нему сжатой ладонью и доводит себя до эйфории под сдавленный стон и рваное дыхание. Хотя бы так... Сандей устанавливает собственные правила и пёс их принимает... Он подождёт сколько надо, прежде чем вновь сможет коснуться тела божественного... И в следующий раз постарается держать себя в руках.