Можно я с тобой?

      Холод. Так ужасно холодно на душе. Это странное до отвращения чувство. Пустота ли это? Даже если попробуешь согреться в огне, то всё остается тем же. Это чувство может поглотить с головой, все мысли концентрируются только на том, что нужно как-то избавиться от этого холода.       На самом деле это смесь чувств. Прежде всего — липкий страх не успеть, не спасти. Бьёт кровью в ушах. Пойти против всех — против правил, начальства, каких-то собственных убеждений, что, казалось, не могли подлежать изменению. Только вот ради этого человека Дазай был готов убить любого, хотя нет, — что для мафиози убийства? — он был готов поставить на кон любую вещь, которая будет нужна для того человека.

Что угодно, лишь бы Одасаку выжил.

      Что позволяет сохранять спокойствие действий в момент, когда понимаешь, что каждая минута на счету? Каких усилий это стоит? Или это адреналин в крови диктует правила, по которым нужно держаться до последнего?

А что сейчас с ним?

      Дазай бежит насколько позволяют силы. Плевать на незажившие раны, что начнут кровоточить с новой силой, совершенно безразлично возможность пострадать самому — это вообще не имеет значения!

Теперь же холод обжигает легкие, сложно вздохнуть.

      Кровь — это всего лишь жидкость в организме, нет ничего особенного в том, что они красная. Алая. Густая. Теплая. Кажется, что этот запах должен был уже приесться. Но сейчас это всё ощущается иначе. Это не просто кровь. Это его кровь. Того, кого хотелось спасти. Убедить остаться.

Убедить жить.

      Но до сознания доходит страх, граничащий до этих пор неизвестной «паникой». Отчаяние. Сейчас мысли не формируются ни во что чёткое. Совершенно. Есть лишь одно: «Не умирай». «Надо спасти». «Лишь бы успеть». В такие моменты кажется, что даже атеист способен начать искренне молиться. Только вот это бесполезно.

Бог глух к тем, кто умыл руки кровью.

      Человек, что сейчас произносит слова о том, что нужно жить, рад тому, что уходит в небытие. Абсурдно. До чего же по-дурацки! Этот человек ещё несколько дней назад говорил том, что хочет писать романы, что ему есть для чего и ради кого жить. А сейчас он умирает на руках того, кто ищет смерти из-за невозможности найти для себя смыслы.       До чего же хочется произнести лишь одну фразу:

«Можно я с тобой?»

      Но нельзя. Ему завещают жить. Слова остаются несказанными, они тонут где-то в чувствах. Единственное, что сейчас остаётся, — ловить последние слова, что схожи с хрипом, затухающий взгляд, зрачки, что скоро перестанут реагировать на свет, некое тепло, что ещё будет призраком ощущаться на руках с кровью, что будет мерещиться в кошмарах.