Музыка твоей любви

            Джин был божественно красив, у Юнги не было шансов с самого начала. Он ведь все про себя знает. Считает себя угрюмым неинтересным коротышкой, не умеющим и двух слов связать. Скучный, молчаливый — разве может он вызвать у кого-то симпатию? Про любовь он даже и не задумывается, это вообще не для него и не про него. Все, что у него есть — это музыка. В ней он живет, в ней дышит. Ею же и говорит, но слышат не все…       Они познакомились несколько лет назад, на какой-то вечеринке. Юнги не любитель разных тусовок, для него это лишь возможность показать свои песни. Приходит, отрабатывает, перебрасывается парой слов с приятелями, и сразу покидает веселье. Хотя «приятели» — это слишком громко сказано, просто знакомые.       В тот раз он тоже уже готов был уйти. Застегивая кофр с гитарой, услышал за спиной смех Хани, хозяйки вечеринки:       — Джинни, ты такой забавный! Юнги, хочу познакомить тебя кое-с кем, — это уже к нему.       Он нехотя повернулся. Хани, хорошенькая миниатюрная шатенка, была первой красавицей юридического факультета, университетской звездой. Смешливая и энергичная, она легко заводила знакомства, и на ее знаменитых вечеринках постоянно появлялись новые гости. Кто-то задерживался в компании надолго, кто-то незаметно исчезал.       Хани с завидным постоянством знакомила Юнги с новыми гостями, и он послушно кивал, отвечал, улыбался, привычно растягивая губы в ниточку. Отработав обязательную программу общения, уходил с чувством исполненного долга.       Поэтому очередное знакомство воспринял как обычную необходимость раздражающей социализации. Уже приготовился отбрыкиваться от очередного навязанного Хани знакомства, но, едва взглянув на парня, стоящего перед ним, завис.       Таких он еще не встречал. Парень явно спутал дом Хани со съемочной площадкой Голливуда. Ибо, по мнению ослепленного Юнги, именно там было единственно правильное место для такой красоты.       Высокий, темноволосый, с потрясающей улыбкой и теплым взглядом — он так по-доброму смотрел на Юнги, что тот, мысленно подобрав отвисшую челюсть, улыбнулся в ответ. Хани как-то странно посмотрела на него, такого непривычного, но не стала раздумывать над этим, а просто представила:       — Юнги, это Джин, Джин, это Юнги.       И убежала, оставив парней.       Юнги продолжал зачарованно смотреть на божество, неожиданно осветившее их мрачный скучный мир. А божество, смущенно улыбаясь, проговорило красивым голосом (разумеется, красивым, какой еще может быть голос у совершенства?):       — Привет, я Джин.       Юнги постепенно возвращался в эту жизнь. Кивнул, тихо пробормотав:       — Я Юнги.       Джин, понимая, что ничего больше не услышит от этого странного парня, светским тоном сказал:       — Мне очень понравились ваши песни.       Лицо Юнги неожиданно озарила настоящая, не приклеенная улыбка:       — Правда?       Джин кивнул:       — Правда. Я попросил Хани познакомить нас, чтобы лично поблагодарить вас.       В душе Юнги расцветала весна. Разумеется, ему и раньше говорили, что его песни цепляют, а сам он очень талантлив. Но обычно он отмахивался, не ради похвалы пишет он свою музыку. А сейчас почему-то стало так приятно и тепло от слов этого красивого парня. Он был смущен, кажется, даже щеки порозовели. Опустив глаза, он пробормотал:       — Спасибо…       Джин тоже немного взволнован. Потому что для него Юнги настоящая звезда. И он зачем-то начинает рассказывать, что в детстве мечтал научиться играть на гитаре, но как-то не сложилось…       Юнги понимает, что из вежливости должен, наверное, предложить свою помощь, но боится, что Джин согласится. Потому что тогда возникнет масса ненужных Юнги и нелюбимых им телодвижений. Надо будет договариваться о времени и количестве уроков, о месте занятий…       Юнги уже неоднократно проходил все это; кроме раздражения, эти занятия ничего не давали ни самому Юнги, ни тому, кто хотел научиться играть на гитаре. Он прекрасно понимает: единственное, что у него получается — это написание музыки, а все остальное к этому никакого отношения не имеет.       Юнги прокручивает эти мысли в голове, хмурясь все больше и больше, но обреченно дает согласие на несколько уроков. Джину отказать невозможно. Он с такой искренней улыбкой восхищается музыкой собеседника, так трогательно рассказывает о своей детской мечте, что Юнги, горестно вздохнув, дает свой номер телефона.       Джин счастлив, и сразу предлагает начать занятия, вот прямо здесь и сейчас. Ведь найдется в большом доме Хани укромный тихий уголок. Юнги это не нравится, ему надо свыкнуться с мыслью, что в его жизни в очередной раз возникает какая-то помеха, отвлекающая от музыки. Но он ведь сам согласился, поэтому хмуро снимает с плеча лямку кофра, а Джин тем временем идет решать проблему размещения.       Через два часа, сидя в отдаленной комнате, оба приходят к выводу, что Джин абсолютно не приспособлен к игре на гитаре. Более того, у него и со слухом проблемы. Разумеется, Юнги знает, что все это решаемо, но не видит смысла в продолжении занятий. Он честно говорит об этом огорченному Джину, и тот соглашается с ним.       Они успели перейти на «ты», и глаза Юнги уже не так слепнут от сияющей красоты Джина. И Юнги удивляет сам себя, что совершенно не раздражается, когда чужой человек мучает и дергает его любимую драгоценную гитару. И вообще он чувствует себя настолько свободно и раскованно рядом с этим доброжелательным смеющимся парнем, будто они знакомы целую вечность.       Расстаются почти друзьями, что для Юнги, в общем-то, событие вселенского масштаба. И на прощание он неожиданно говорит, что у него через два дня выступление в каком-то клубе, и если у Джина будет желание и время, то он, Юнги, был бы рад видеть его там. У Джина, разумеется, есть и то, и другое, и они договариваются о встрече.       Поздний вечер. В пустом вагоне метро сидит, покачиваясь от мерного движения поезда, невысокий парень с неприметной внешностью — бледное лицо, небольшие глаза, узкие губы. Рядом — кофр с гитарой. Парень погружен в свои мысли, немного нахмурен, но все же улыбается — сдержанно и кривовато. Он думает о красивом и веселом Джине, о его умении так мило смущаться. Юнги был бы рад, если бы у него наконец-то появился такой друг, с которым ему, закрытому и стеснительному, легко и комфортно общаться… ***       Разумеется, через два дня Джин пришел на его выступление. Накануне Юнги извел себя, решая безумно сложный вопрос — стоит ли позвонить и напомнить, или оставить все как есть? Не позвонил, постеснялся. Вдруг подумал про судьбу — ну вот если она решит, что Джин должен быть в его тихой жизни, то он там и окажется.       И судьба рассудила, что для Юнги все же будет лучше, если его мрачное одиночество будет разбавлено чем-то или кем-то ярким и шумным.       Джин снова впечатлился его музыкой — сегодня у Юнги был другой репертуар. Гитары не было, но синтезатор под его руками выдавал потрясающей красоты и сложности мелодии — в них была нежность и страсть, тепло апрельского утра и мрак осенней ночи…       Джин слушал, закрыв глаза. Его такие эмоции кружили, что одновременно хотелось плакать, жалея себя, и взлететь. Этот парень — гений, Джин был в этом убежден твердо.       А потом они пешком шли домой. Ночной Сеул не был пустынным, по-прежнему мчались машины по дороге, прогуливались и куда-то спешили люди. Но они даже не замечали этого, болтая о своем. Болтал, конечно, в основном Джин, а Юнги слушал и согласно кивал головой. Потому что все, что Джин говорил, было правильно.       Единственное, что вызвало протест у Юнги — это признание его гениальности. С этим он согласиться не мог. Гении — это Бетховен, Чайковский. А он, Юнги, — обычный музыкант. Это просто так повезло, что ноты сами заходят в его голову, чтобы выйти оттуда красивой или разрывающей душу мелодией.       Джин теперь часто бывал на выступлениях Юнги, став единственным зрителем для музыканта. Это ему играл он свои мелодии, для него пел свои песни. Но пока и сам этого не осознавал. Просто в его жизнь пришел целый новый мир, и Юнги это очень нравилось.       Мучаясь поздним вечером с непослушными иногда нотами, придумывая все новые и новые варианты мелодии, он теперь представлял себе реакцию Джина на очередное творение, и это стало определяющим моментом творчества. «Что скажет Джин, понравится ли ему?» — вот какая мысль теперь всегда сидела в голове.       Но однажды Джин не смог прийти к Юнги. Он тогда честно предупредил, что у его девушки день рождения, и этот вечер он проведет с ней.       Юнги спокойно воспринял это; конечно, разумеется, естественно… Но в тот раз он выступал перед пустым залом. По крайней мере, ему так показалось — без Джина.       А потом, уже дома, долго сидел на страшно неудобном диване, купленном на какой-то распродаже, и думал. ***       Юнги был родом из Тэгу. В Сеул он приехал на учебу, поступил в университет, честно проучился три года, а потом плюнул. Все равно никакой экономист из него не получится, слишком расхлябан и неорганизован он для этого. Его настоящее призвание — музыка.       Родители, разумеется, были очень недовольны, отец сказал, что не будет содержать бездельника. Юнги это принял, отношения с родителями всегда были непростыми.       Со стороны могло показаться, что жизнь Юнги в Сеуле сложна и проблемна — без стабильного заработка, без какой-либо поддержки. Но сам Юнги считал, что у него все нормально. К деньгам он всегда относился легко: есть — хорошо, нет — ну и фиг с ним. Крыша над головой была — крошечная квартирка где-то на окраине с символической, на взгляд непрактичного Юнги, арендной платой. На продукты он тоже особо не тратился; питался, в основном, дешевой лапшой. Желудок, конечно, побаливал от нее, зато сытно.       Зарабатывал он своими выступлениями. Немного, но на жизнь хватало. Постепенно купил компьютер, инструменты, разное необходимое оборудование. Единственное, о чем жалел — что не может записывать хороший звук дома, а в студии за это надо платить, и немало.       И вот сейчас, обдумывая это все, он понимает, насколько спокойна и уютна была его жизнь еще недавно. Отсутствие в ней людей и присутствие в ней музыки — вот и все, что ему было необходимо. До встречи с Джином.       Он сумел незаметно занять в тихом мире Юнги очень много места. Фактически, заполнил этот мир собой. Стал главным зрителем, главным критиком. И еще стал вдохновением.       Юнги наконец-то осознал, как глубоко увяз он в этой красоте. Надо ли выбираться из этого? Юнги не уверен. Как художник, он понимает, что музыка, написанная в состоянии легкой влюбленности, обычно получается великолепной, шедевральной. Проблема только в том, что его влюбленность уже не очень-то и легкая…       Он хрюкнул, как обычно это делал в минуты сильного нервного напряжения, встал и начал собираться в магазин. Потому что принял решение: он должен напиться. Не знал, чем это поможет, но должен.       У Джина — день рождения девушки, а у него — день осознания любви. Тоже праздник, наверное.       В эту ночь он написал свою первую песню, посвященную Джину. Не приятелю, не другу, как это было раньше, а единственному и главному человеку своей жизни.       У Юнги нет опыта отношений с мужчинами, у него вообще нет никакого опыта в этом смысле… И понимает он прекрасно, что никогда не озвучит своих чувств. Но говорить музыкой ему никто не может запретить, поэтому все, что теперь рождается в голове Юнги, принадлежит только Джину. И никогда и никому больше принадлежать не будет. Юнги однолюб.       Но количество выпитого в эту ночь алкоголя туманит мозг и срывает внутренние тормоза. Юнги делает то, что ни за что не сделал бы на трезвую голову. Он звонит Джину. Три часа ночи. Но это у Джина. У Юнги в принципе нет времени, такие мелочи ему малоинтересны.       Джин с перепугу и спросонья начинает выяснять, что случилось. Юнги строго обрывает его:       — Заткнись. Я песню написал, ты должен послушать.       Джин безропотно соглашается. Знает ведь, что гении — народ своеобразный.       А потом, услышав шедевр, кричит в трубку, что Юнги не гений. Он гениальный гений, гений в квадрате, в кубе. Он бог музыки. Юнги довольно тянет губы в улыбке. Джину понравилось, и это главное. И похрен, что он не узнает, кому посвящена песня, это фигня. Главное — Он услышал… ***       Так и повелось у них. Юнги сочиняет любовь и дарит ее Джину, а тот восторгается, не зная, что это принадлежит ему одному.       Юнги не собирается раскрывать Джину свою тайну, не видит в этом смысла. Потому что знает твердо, что после этого их дружбе придет конец. А потерять Джина он не может, это как потерять музыку. Поэтому и молчит, и хмуро игнорирует все вопросы друга об источнике вдохновения.       Джин догадывается, что там какая-то очень грустная история, но особо не настаивает. Знает, что Юнги себя настоящего только Джину показывает, и на большее он, Джин, и не рассчитывает.       За несколько лет их дружбы Джин разглядел удивительную красоту Юнги. Стоит тому сесть за инструмент или взять в руки гитару, его лицо преображается. Перед Джином уже не угрюмый молчаливый друг, а вдохновенный Творец с горящими глазами. Он как будто излучает благородный свет и освещает все вокруг своей музыкой. И ничего прекраснее Джин не видел и вряд ли увидит… ***       У Джина, конечно, была своя жизнь. Юнги знал о ней все, Джин делился с ним. Знал о погибших родителях, о Соджуне и Лии, заменивших их; знал о братьях. Даже о редких подругах Джин рассказывал ему — ну ведь это друг, с кем, как не с ним делиться этим? Знал о Чонгуке, возникшем вдруг из прошлой жизни Джина.       Ни к кому не ревновал, ни на что не рассчитывал. Просто любил и укутывал в свою музыку. Больше ничего предложить Джину он не мог.       А потом, на пятом году их дружбы, Джин заявился к нему рано утром в странном состоянии. Юнги как раз закончил писать сложную композицию, обработку отложил до вечера. После бессонной ночи собирался лечь спать.       Но приперся Джин, то ли пьяный, то ли одухотворенный, и стал рассказывать о каких-то рисунках, о младшем брате и о Чонгуке.       Музыки в этом рассказе не было, поэтому Юнги слушал вполуха. А потом Джин вдруг сказал:       — Представляешь, оказывается, Чонгук так давно любит Тэхёна. Молча, внутри. Тэ об этом ничего не знает.       Юнги прислушался — прямо про него говорит… А Джин продолжил:       — Тэхёни должен об этом узнать… Если бы меня столько лет рисовали, я хотел бы знать. Но меня никто и никогда вот так любить не будет…       Он сокрушенно покачал головой. Юнги стало жалко этого идиота, ничего не видящего дальше кончика своего носа, и он сказал:       — Рисунки — это такая фигня. К любви вообще отношения не имеет. Вот если бы это музыка была, тогда да…       Джин спорить не стал, гению виднее. И все же пробормотал задумчиво:       — Но это так трогательно…       И тут Юнги разозлился. Или обиделся. Он сам не понял, что случилось, но вдруг очень раздраженно он сказал своему непонятливому другу:       — Дурак ты, Ким Сокджин. Я всю музыку только для тебя пишу… А тебе картинки подавай…       Джин в растерянности смотрит на Юнги, ничего не понимая. О чем это он? А Юнги внезапно осознает, что сделал то, что делать не собирался никогда — он все же сказал о своей любви Джину. Ну раз тот за четыре года сам не понял…       А осознав это, Юнги понимает, что своими руками, вот сейчас, в эту минуту оттолкнул от себя человека, который был смыслом существования. Любовью и вдохновением.       И ощущая себя на краю пропасти, он смело шагает в нее. Привстав на цыпочки, он касается губами лба Джина и печально говорит ему:       — А теперь — уматывай. Ищи себе художника. Легонько подталкивает его к двери, выпроваживая из своей квартиры, а заодно и из жизни. ***       Юнги честно пил — целых два дня. Или три. Все равно заняться было нечем — ноты больше не залетали в его голову.       А потом к нему пришел Джин. Или пришел, или приснился — Юнги так и не понял. Увидев состояние своего гения, он впервые не знал, что сказать. Потому что испугался. Вот таким Юнги он не видел никогда. В принципе, тот не баловал Джина разнообразием своих эмоций. Либо редкая улыбка, либо, что бывало чаще, хмурая напряженность на лице присутствовала.       А сейчас Джин видит перед собой потерянного человека, сломанного непонятностью жизни и утратившем ее смысл. И он крепко обнимает Юнги, прижимает к себе, будто это может вернуть ему музыку. Юнги утыкается ему в грудь, жалобно всхлипывая, и сердце Джина едва не разрывается от лавины любви и нежности, впервые охватившей его с такой силой. Он шепчет куда-то в темную макушку:       — Ну, что ты… Не плачь, все хорошо. Я здесь, с тобой… А пофигист Юнги, впервые чувствуя себя малышом, которого любят и балуют, еще сильнее заливает слезами широкую грудь Джина; но только уже слезами счастья…

━━━━━━ ◦ ❖ ◦ ━━━━━━