Был и будет

Захарий всегда был меланхоличен и тих, но смертоносен в своей безжалостности. Мрачный и дотошный, он выполнял работу, ради которой сменил привычный полицейский участок на стены Бюро Умолчания, достаточно хорошо. Если кто и попадал в эти стены, то почти никогда не возвращался. Почти. Иногда, в свободное от ведения дел время, он размышлял об этом. Захарий доверял себе, доверял своим рассуждениям и принимал путь, к которому они вели. В конце концов оказалось, что он выходит из стен Бюро Умолчания. Со своими всё более холодными доводами он приближался к неизбежному выводу. Тише, мрачнее, осторожнее. Никаких лишних движений, ничего, что могло бы выдать. Только беспокойное движение глаз — нет ли врагов? Нет ли друзей? А, может, всё-таки есть? Если в буквальном смысле стены Бюро покинуть было легко, то в более абстрактном — нет. Тем не менее предателей, а никак иначе Захария теперь нельзя было назвать, они не держали. На этом свете, как правило, тоже, но бывший инспектор Уэйкфилд знал, как избежать этой незавидной участи. Конечно, он уже выбрал свой конец, но заключался он вовсе не в этом. У него ещё были дела. У него ещё были друзья. Были. Можно быть близким лишь своему врагу, но друзья остаются далеко позади, и крайне везёт, если именно они не обращаются злейшими врагами, знающими не просто как больнее ударить, но и как сделать этот удар завершающим. Спенсер Хобсон остался позади. Возможно, будь Захарий чуть более многословен и ещё более меланхоличен, он бы сказал, что ему жаль. Спенсер был… Интересным человеком. Журналист, священник и частный детектив — он хаотично выбирал дела и с упорством искал правду или то, что считал ею. Скрыть от него что-либо было воистину сложно. Тем более, что они были друзьями, и обсуждали свои домыслы вместе. Хобсон вообще не позволял что-то скрывать от себя и знал, что Захарий принял решение. Он открыл ему дверь и исчез, как поступил бы только очень близкий друг. Многим позже, занимаясь и дальше своими делами, стреляя по мишеням и избегая излишнего внимания, Захарий узнаёт, что не он один покинул стены Бюро. Только если он сам в роли предателя, то его бывший друг Спенсер… Впрочем, почему бы им снова не стать друзьями? Работая вместе, они вычёркивали целые столетия из книг, что им стоит забыть о паре лет затихшей дружбы, тем не менее не прекращавшейся ни на минуту? По крайней мере, Захарий уверен, Спенсер бы ему помог. Он уже это сделал хотя бы тем, что не стал останавливать, отнёсся с пониманием. И благополучно пропал. Нашёлся он уже не так благополучно. Стоило, возможно, поинтересоваться им ранее, но кто-то поинтересовался быстрее и основательнее. Захарий, старающийся не шевелиться лишний раз, всё ещё беспокойно бегает глазами. Его пальцы листают страницы книги с ужасающей скоростью, а он сам делает и делает выводы. Дотошен, как и всегда. Обеспокоен… Не так, как обычно, потому что обычно — никак. Черви никогда не были тем, от чего легко избавиться, он знал это, лично засекречивая информацию. Другой, к сожалению, было не много, но попытаться стоило. Что же, раньше у него был один друг, а теперь у него будет один… друзья, если самому Спенсеру так угодно. Считать их просто гостями? Глупость, конечно, но Захарий обещает себе, что отнесётся к Хобсону с таким же пониманием, с каким тот отнёсся к нему. Может, исправить ничего не получится, но провести немного времени вместе — да. Вряд ли у Спенсера оставалось много времени в принципе, ведь его гости рано или поздно захотят уйти. И сами, и его. В Кракове есть небольшая комната, в комнате — не самый большой Спенсер Хобсон, в нём — маленькие Черви. Для того, кто делит с ними своё тело, он всё ещё разговорчив и человечен. Он даёт интервью. Он хочет считать, что они — гости. Когда никто не видит, Спенсер пытается открыться. Когда-то давно и довольно недолго, но он был священником, и с тех пор носил крошечную икону Святой Агнессы у самого сердца. Она знала, что делать, хотя, вероятно, этих знаний без силы было недостаточно. Кто-то следует определённым путям, кто-то становится путём. В этом смысле Спенсер был путём для Червей. Он не принимал это решение, но оно приняло его. Взгляд Захария замирает на нём, и сам он почти не дышит. Со стороны тяжело сказать, жив ли он, или от него осталась оболочка. Спенсер сказать может, они смотрят на него в лёгком неверии, но рады видеть. Они, то есть Спенсер Хобсон и гости, считают его своим другом тогда и теперь. Никаких рукопожатий и объятий, только тень улыбки. Захарий мрачнеет в ответ. Он — тоже гость, и у него для Спенсера подарок, лежащий в шкатулке с выгравированным девизом Бюро: «Aliis Si Licet, Tibi Non Licet». Он много думал об этом один, но пора подумать вдвоём. Или в любом количестве, которым себя считает Спенсер Хобсон, его друг. Захарий сделает для него всё, что должен.