Пионы и О́ни

Через прикрытые веки тускло мерцали свечи красными пятнами. Киоши, не открывая глаз, глубоко вдохнула — от воды исходил приятный сладковатый запах софоры и цветочного мыла. Ванна, полная горячей воды, хоть и считалась роскошью, отлично помогала прочистить голову от ненужных мыслей. Рядом, на невысоком столике, стояла бутылка деревенского вина из сливы. Девушка откинула голову, пошевелилась — почти кипяток обжог нежную кожу груди и шеи, откуда-то со стороны потянуло сквозняком, затрепетало пламя многочисленных свечей — открыли дверь. Открыв глаза, она резко выпрямилась, подтянула колени к груди, длинные влажные волосы облепили плечи. Девушка нахмурилась, приготовившись смерить грозным взглядом вошедшего, ведь она велела служанкам не беспокоить её. Рёмен остановился в узком проеме предбанника, касаясь широкими плечами дверных косяков. С голым торсом, в широких хакаму, низко сидящих на бёдрах, кровь засохла на плоском животе, предплечьях и ступнях грязно-ржавыми подтеками — он проходил так весь день. Киоши обхватила колени руками и сгорбилась, прикрываясь, тело вспыхнуло жаром, мгновенно вспоминая прикосновение сильных мужских рук. — Господин? Мужчина не ответил, бросил быстрый взгляд на красный, пропитанный чужой кровью, ханьфу, небрежно брошенный в угол. Слегка усмехнулся, небрежным движением потянулся к поясу хакамы — Киоши, осознав, что он собирается сделать, быстро зажмурилась, опустила голову, пряча лицо в черных длинных волосах. Вода вдруг стала нестерпимо горячей. — Если господину угодно искупаться, я сейчас же распоряжусь… — Помолчи, — лениво прервал Рёмен, приближаясь к ней. Девушка ощущала его присутствие, слышала спокойное дыхание и чувствовала запах крови, смешивающийся с запахом софоры. Послышался тихий плеск и шипение: — Почему вода такая горячая? — Если бы я знала, что ожидаю гостей, то подготовила всё по их вкусу. Рёмен рассмеялся её дерзости, деревянная ванна ощутимо дернулась, уровень воды поднялся, а на сведенные ноги облокотилась крепкая спина. Мужчина глубоко вдохнул, мягкие волосы коснулись коленей Киоши. — Не видать мне гостеприимства, хозяйка? — продолжал он весело издеваться над смущенной девушкой. Киоши открыла глаза и подняла лицо — мужчина, расслабившись, навалился спиной на её ноги, руками обхватив борта ванны, его длинные ноги полностью скрывала темная мыльная вода. Он молчал, словно чего-то ждал, но не давал подсказок. Закусив губу, девушка медленно развела ноги в стороны, коленями упёршись в стенки ванны, Рёмен улегся спиной ей на живот и грудь, устроив голову между ключиц, и прикрыл глаза, мозолистая широкая ладонь легко погладила внутреннюю сторону бедра и замерла. Сердце колотилось, как сумасшедшее, грозя проломить рёбра, а тело от одного его присутствия стало бескостным. — Не нужно меня бояться, — тихо проговорил он. — Если ты ничего не сделала. — Я не боюсь, — она запустила ладонь ему в волосы, пропустила мягкие волнистые пряди через пальцы. — Я опасаюсь, ведь совсем не знаю тебя. Мужчина снова глубоко вдохнул: — Что именно ты хочешь знать? — в задумчивости, словно не замечая, он начал поглаживать её бедро мягкими движениями. Соски затвердели, болезненно покалывая, требуя внимания и ласки, между ног тянуло, тяжесть и тепло мужского тела буквально сбивали дыхание. Девушка слегка наклонилась, касаясь губами его уха. — Всё, мой господин. Не открывая глаз, он взял её руку и провел по левому боку, подмышкой, тонкие женские пальцы ощутили грубый старый шрам. Рёмен отпустил её, но Киоши не торопилась убирать ладонь — мягко огладив жесткую кожу на месте шрама, она прижалась щекой к его макушке. — Откуда он? — С рождения. Презренный ребенок, рождённый с уродством. Третья рука, удаленная много лет назад? Такие дети, рожденные даже в богатых семьях, умерщвлялись, не коснувшись материнской груди. Позор, гнев богов, предзнаменование голода, войны и несчастий. Киоши слышала, что, если такой уродец появлялся на улице, беспризорные дети забивали его камнями, а тело отдавали псам. Взрослые в ужасе и с отвращением шарахались в стороны, не желая даже смотреть в сторону подобных. Тогда кто удалил лишнюю конечность, кто оказал помощь? — Господин? Ты знал свою мать? Отца? — Только мать. Сифозная шлюха, живущая на улице и отдающаяся всем за горсть риса, — Рёмен чуть поморщился, крепче сжал руку на женском бедре. — Мне было пять, когда я впервые ощутил энергию. И я убил её. Киоши с трудом сдержала дрожь, ясно представив темный грязный переулок и отрубленную безносую голову женщины. Возможно, волосы у неё были того же цвета, что и у Рёмена. — Мне жаль. Дети не должны убивать своих родителей. — А ты? — усмехнувшись, мужчина открыл глаза и посмотрел ей в лицо. — Ты готова убить своего отца? Готова пойти со мной в семейную крепость Камо и перерезать всех? Сестер, братьев, племянников, дядюшек и мать? Готова смотреть, как будет гореть их плоть, и пить вино подле меня? — Я… я не знаю. Он резко поднялся, повернулся к ней корпусом и взял за подбородок. Сузил глаза: — По крайней мере, ты не врешь. Это хорошо. Почувствуй я хоть малейшую ложь — утопил бы прямо сейчас. Она осторожно обвила пальцами жилистое запястье, шумно вдохнула. Рёмен улыбнулся, большим пальцем погладил округлый подбородок. — Раньше я думал, что мне нужно убить тебя. Потом — взять силой у всех на глазах. Сейчас — уже и не знаю. — Позволь мне просто быть рядом с тобой, — Киоши подалась вперед, замерла перед его губами. — Я словно очнулась от вечного зимнего сна. С тобой мне тепло и не страшно. — Мне не нужна наложница, а тем более жена. Когда он поцеловал её, Киоши показалось, что из груди вынули сердце. Его мозолистые крепкие пальцы неспешно оглаживали бока, талию, касались нижней части ноющей груди, перебором подушечек скользили по рёбрам. Не разрывая поцелуя, он легко потянул девушку на себя, расплескав воду, усадил сверху, позволяя обхватить себя ногами за бёдра. Тяжело дыша, она с силой впилась ему в губы, запустила руки в волосы, распаляясь с каждой секундой. — Такая мягкая, — он почти мурлычет ей в ухо, прихватывает мочку сначала губами, потом — зубами и тихо посмеивается, услышав низкий грудной стон в ответ. Киоши задыхается, ощущая его язык на шее и его порочную усмешку на своей коже — он гладит и целует везде, но специально избегает самых жарких мест, требующих прикосновений. Мужчина не пытается скрыть своего веселья от опьяненной его касаниями девушки. Проводит длинную мокрую полосу от живота до груди, оставляя теплую полоску слюны, и наконец касается языком соска. Киоши пробивает крупной дрожью, вцепившись ему в плечи, она встречается глазами со взглядом, полным мрачного голода, и мягко двигает бедрами вперед, касаясь складками твердого члена. В отместку на чувствительной коже рядом с соском смыкаются зубы, и девушка почти плачет от остроты ощущений. Только его руки у неё на пояснице не дают развалиться на части. Рёмен с удовлетворением отметил следы собственных зубов на бледной коже, а после посмотрел в затуманенные глаза — женщины никогда прежде не смотрели на него так. С преданностью, обожанием и нежностью. Он покупал их, брал силой, и видел лишь отвращение или страх, похоть или жажду его денег. Нахмурившись, он прижал к себе девушку крепче и резко встал, испуганно ойкнув, Киоши обняла его за шею. Легко перешагнув через высокий борт ванны, он поставил её на мокрый деревянный пол и, опустившись на колени, приник ртом к промежности. Киоши вскрикнула, ноги вдруг стали ватные, лишь крепкие руки у неё на бёдрах удержали от падения. Она зажмурилась, разваливаясь на части от ощущения горячего влажного языка, медленно скользившего между складок, от сильных пальцев, массирующих подвздошные кости. Рот раскрылся в беззвучном крике, когда язык толкнулся в неё, а нос прижался к чувствительной точке, смазка, густая, с терпким запахом, потекла по ляжкам. Несколько уверенных, грубых толчков языка, и девушку выкрутило, напряглись все мышцы, дыхание остановилось. Охнув, она обмякла, заваливаясь вперед. Самодовольно усмехнувшись, Рёмен, вытерев губы об её бедро, придерживая девушку рукой за часто опадающий мягкий живот, поднялся и, не дав ей прийти в себя, поцеловал. — Идём. ***        Раскрасневшаяся, со слабыми ногами и мягким, непослушным телом, Киоши сидела рядом с Рёменом на татами, напротив, за накрытым низким столом — Вэйдун и Ураумэ. Киоши, едва оказавшись в комнате, низко поклонилась беловолосому шаману и поблагодарила за спасение, он ответил ей молчаливым поклоном. — Говори, Ураумэ. Прежде чем ответить, шаман отпил вина, разбавленного водой, чтобы сохранить ясность ума: — Я гостил у Кио Камо несколько недель, наша легенда о бродячем шамане сослужила хорошую службу. Приняли меня радушно, позволили гулять по внутреннему двору и общим залам без сопровождения, один раз показали библиотеку. Поистине, потрясающая коллекция, жизни не хватит, чтобы прочитать все книги и свитки, хранящиеся там. Что касается крепости — она неуязвима, — широкий рукав монашеского одеяния скользнул вниз, оголив тонкое запястье с рисунком голубоватых вен. — Стены будут стоять ни одно столетие. Их не взять штурмом. — А ты что скажешь? — Рёмен перевел взгляд на девушку. Она шумно сглотнула, стараясь не смотреть на его губы: — Не могу не согласиться. Разве что, ворота. Они деревянные, отец не скупился на ремонт каждые несколько лет. — Именно, — Ураумэ благосклонно улыбнулся Киоши. — Очередной ремонт запланирован на следующее лето из-за перебоев с древесиной. — И что ты предлагаешь? У нас нет ни денег, ни времени, чтобы сделать или купить осадные орудия, — Вэйдун презрительно скривил тонкие губы. — Даже если нам получится прорваться в крепость, в чем я сильно сомневаюсь, мы не сможем её удержать. Едва весть о падении Камо разнесётся по окрестностям, Император отправит карательный отряд. — Меня не интересует ни крепость, ни Камо. Но если кто-нибудь встанет у меня на пути — будет убит. — Тогда, какова твоя цель? — Ещё слишком рано говорить об этом, мой друг, — Рёмен задумчиво покрутил в руке чашу с вином. — Скоро начнутся осенние дожди, выступать по распутице я не вижу смысла, поэтому перезимуем здесь. За это время придумаем план, как прорвать оборону и найти то, что мне нужно. — Как искать то, о чём даже не знаешь? Ураумэ гадко усмехнулся, услышав вопрос Вэйдуна. Рёмен смерил их недовольным взглядом и махнул рукой: — Идите. Когда за мужчинами закрылась дверь, Киоши прижалась к теплому и твёрдому боку Рёмена, легко поцеловала загорелое плечо. Ей так нравилось касаться его. — Господин? Ты думаешь, что они могут предать тебя? Поэтому не раскрываешь свой план? — Я верю им, — он провел ладонью по лицу. — Возможно, зря, но никогда не узнаешь наперед. С Вэйдуном мы выросли вместе, Ураумэ я спас от казни так давно, что стерлось из памяти, скольких для этого пришлось убить. Киоши промолчала, потерлась щекой о выступающую косточку на его плече. Мужчина довольно хмыкнул, но не коснулся её, продолжая думать о своём. — Сколько я себя помню, отец носит на шее странный ключ. Тебе нужно то, что хранится запертым этим ключом? — Да. Ты знаешь, что это? — Нет. Никто не знает, только глава клана. — Хорошо, — Рёмен повернулся к ней и поцеловал в лоб. — Теперь иди, мне нужно подумать. ***        «Дорогой мой отец! Я благодарна тебе за попытку моего спасения, но должна сообщить с болью в сердце, что твой верный самурай Тосио Цай и моя бесконечно любимая сестра Мэдока были убиты слугой Рёмена, беловолосым шаманом, долгое время гостившим у тебя и последовавшим за спасательным отрядом, чтобы вероломно помешать им вызволить меня из плена. Рёмен — безродный сын мертвой шлюхи, он жесток и хитер, его влекут тайны, хранящиеся в нашем клане не первую сотню лет. Он уверен, что я глубоко влюблена в него, поэтому открывает свои тайны, хотя мне неизвестен его полный замысел, как и другим его слугам. Я знаю лишь одно — весной, когда сойдёт снег, и тракт станет пригоден для передвижения войск — он пойдет на нашу семью атакой. Однако, мне удалось убедить его вновь наладить торговлю деревом с соседней провинцией, и начнётся она зимой, когда Рёмен отзовет своих людей с границ и перестанет мешать тебе. Отец, заклинаю тебя — по первому снегу ты должен укрепить ворота и запастись провизией, так как впереди будет долгая осада, и Рёмен ни перед чем не остановится. С любовью и почтением, твоя дочь, Киоши.» Тонкая рука с аккуратными пальцами, украшенными кольцами, смяла кусок пергамента. Кио Камо нахмурился и поднес письмо к свече, позволяя дорогой бумаге вспыхнуть. Что ж, его дочь оказалась не такой бесполезной, как он предполагал.