как ты смотришь на то, чтобы лет через пять я стал твоим бывшим мужем

Авантюрин прекрасно помнит тот день. Но не помнит, что послужило причиной произошедшего. Все было так — и не так одновременно. Потому что Авантюрин — пороховая бочка. По закону жанра, придет время, когда бочка непременно взорвется от малейшей случайной искры, обнаруживая внутренний мусор. А мусора у него было предостаточно — накопленное наследство. Искра — подлый враг со злыми глазами, подкарауливающая везде, не оставляя попыток привнести разрушения в жизнь. Они часто проводили время так: Рацио читает свою заумную книжку вслух, а Авантюрин растягивается на нем кошкой — нагло и вальяжно — и засыпает, утром оказываясь в постели — заслуга Веритаса. Сегодня он не мог уснуть. Сегодня он перебил чтение своего мужа и сказал: — Давай разведемся. — Хорошо. И ничего больше. Ни криков, ни скандала, ни ссоры. Драматичного хлопка дверью или кинутых аккурат в лицо ключей тоже не ожидается. Может быть, Авантюрин хотел острых лезвий-слов, приходящихся точно на тело. Хотел, чтобы Рацио возразил, поругался, остановил его — глупое детское и эгоистичное желание. Он хотел знать, что Веритас Рацио держится за него также, как Авантюрин за него. Даже если тот неправ. Он не такой, как Рацио — он не непревзойдённый гений. Он тот, кто выгрыз себе место переработками, неискренними улыбками, предательством и ложью. Он — сумасбродный, лишенный стыда лис, прячущий хвост. Гении, как правило, с лисами не водятся. Но Рацио лишь спокойно поднялся с насиженного места и стал собираться, ни разу не взглянув на своего, видимо, бывшего мужа. Ровно через час захлопнулась дверь — тот не счел нужным прощаться. В их общей квартире стало меньше вещей и людей. И похоже — любви. — Топаз, я предложил Рацио развестись. Он согласился. — Ты… что? Какого черта! Придурки! — раздается приглушенный голос из динамика. Вздох. — И что же стало причиной? — Отношения изжили себя. — Ты идиот. Подумай над этим, — ядовито и язвительно. Авантюрин не успевает ответить — Топаз сбрасывает звонок. Возможно, он и правда идиот. Но Рацио — нет. Иначе почему Веритас — его Веритас — умный и гениальный не остановил его? Это было правильно, он тоже хотел этого, убеждает Авантюрин себя. Первый день прошел спокойно, но стоило Авантюрину оказаться в постели — слишком огромной для одного человека — понял, что ему чего-то не хватает: привычных жалоб на жару и духоту, привычных объятий со спины, привычных сонных поцелуев в плечо. В ту ночь он спал на диване, обхватив себя руками. (— Клянусь, я люблю тебя больше всего на свете, но в этой квартире так жарко, что терпеть горячего тебя под боком невозможно. Отодвинься, пока не купишь кондиционер. — Так ты считаешь меня горячим?) Все было нормально — он ходил на работу, терроризировал окружающих, перебрасывался парой фраз с Топаз, ел, пил и в конечном счете — жил дальше. Было одно но: больше его никто не ждал дома. (— Почему так долго? — Топаз слишком мягкосердечная с должниками. Провалила проект — отдел стоит на ушах) На седьмой хотелось вздернуться. Взять свой дорогущий галстук, купленный на первую зарплату — подтверждение, что теперь он может позволить тратить подобные суммы — сложить пополам, еще раз, затянуть — и дело с концом. Авантюрин знал: он самолично взял нож — сам же воткнул в свою грудь, изящно проворачивая — так, чтоб ничего не осталось от глупого сердца — одна зияющая дыра, пульсирующая болью. Молодец, самостоятельный, усмехается про себя Авантюрин. Итак, во-первых, они разошлись. Во-вторых, по самой тупейшей причине на свете: Авантюрину страшно. Страшно так, что он задыхается. Запредельно нежно и близко. У них общая кровать, две щетки в ванной — и наконец — штамп о регистрации брака, означающий, что они связаны не только на словах, но и законодательно. Любовь Рацио — то самое «запредельно нежно и близко». Авантюрин так не мог. Авантюрин по жизни был одинок. Он полз, стирая колени в кровь, пока не оказался в КММ, где смог встать на ноги, выпрямить спину и всем своим гордым видом показать: он заслужил свое место, он доказал им всем, он выжил. Он стал — надеждой, светом для призраков. Когда сестра Авантюрина умирала, он очень хотел последовать за ней, но та категорично наказала: живи. И он жил. (— Сестра, я обязательно увижу рассвет) А потом появился Веритас Рацио. Для Авантюрина Рацио – солнце. Смотреть запрещено — причиняет боль. Остается греться под лучами, позволять телу гореть от прикосновений, оставляя эфемерные ожоги. Плененное сердце переполняли забытые чувства. Те чувства, прятавшиеся где-то подкоркой после того, как он потерял все, оставшись наедине с бездной, становясь ею — слишком долго вглядывался. И обрел снова — в лице Веритаса. Он не знал, что можно так — не строить отношения на взаимовыгоде. Давным-давно высечено как правило: полезные отношения превыше всего, остальное — неважно, немедленно отсеять и забыть. Забыть не удалось. Зато удалось втереться друг другу в кожу, влюбиться, съехаться, тайно обвенчаться — идея Рацио, мол, вся КММ нагрянет, а свое терпение я храню только для тебя. И в конце концов, удалось развестись.

***

Восьмой день проходит в сборах, оставленных Рацио вещей. Естественно, за час не собрать то, что было нажито годами. Авантюрин усиленно игнорировал все, что попадалось на глаза до этого дня — книги, документы, одежда. Так казалось, будто он еще здесь — всего лишь задерживается в университете, разбираясь с непутевыми студентами. Рука с золотым кольцом на безымянном пальце упрямо потянулась к телефону. «когда придешь забрать вещи?» «я могу отправить твои вещи доставкой» «прости меня» «мне искренне жаль за всю ту чушь» «может быть ты давно понимал что ничего не выйдет и хотел этого а я лишь ускорил процесс» Ни одно из сообщений он не отправляет. Ждет. Как преданный пес. Разве что завывать не начинает, но уже близок. Авантюрин знал, что рано или поздно Рацио придет. Точно почувствовав усиленную работу мозга раздался дверной звонок. Авантюрин отреагировал не сразу — решил, что окончательно сбредил, но раздражающий звук не прекращался. Он открыл дверь, предварительно наспех пригладив волосы в попытке придать себе божеский вид, но это никак не помогало скрыть глубокие синяки под глазами, выдающие неспокойный сон. — Привет. Лицо, преследовавшее целыми днями стояло перед ним, не выражая ни единой эмоции. Как всегда собранный, элегантный, безумно красивый и безумно родной. Хочется запустить руку в аккуратную копну волос — растрепать, чтоб другим повадно не было. Он скучал. Боже, как же он скучал. — Я уже собрал твои вещи. — Мой муж очень догадлив. Прощу прощения, бывший муж. — «бывший муж» ножом приходится по ушам, вынуждая отшатнуться и пропустить Рацио в квартиру — Веритас… послушай… — Да, я помню, что ты хочешь развестись. Не напоминай, просто ошибся. Рацио по-собственнически — неудивительно, это и его дом, — проходит в коридор, продолжая смотреть куда угодно, но не на Авантюрина. — Помолчи и послушай, пожалуйста, — в конце концов Рацио бегло окидывает его взглядом и этого хватает, чтобы увидеть сквозящую боль, обернутую в немые вопросы — глаза застывшие и утратившие прежнее очарование. Под этим взглядом Авантюрин съеживается — словно холодом обдало — и опускается на пол, продолжая. — Я боюсь. Боюсь близости. Ты так близко, кажется, будто под кожей. Я не привык к подобному роду отношений — они давно стали серьезными. И это… оказалось много для меня. Но я не хочу, чтоб лет через пять ты мог вспомнить обо мне лишь как о бывшем муже, приносящим кучу проблем. Через пять лет я хочу все еще быть твоим мужем, приносящим кучу проблем. Я постараюсь уменьшить их количество, честно! Но если ты действительно согласен, то мне… нечего сказать. Авантюрин чувствует, как в глазах начинает жечь, но продолжает упрямо смотреть на Рацио, понимая, что возведенные им же самим стены — полное дерьмо. Эти стены никогда не стоили того, чтоб тот, кого он так сильно любит, выглядел настолько надломленным. Топаз была права — он идиот и даже больше. — Я не остановил тебя, потому что это было твоим собственным решением. Пусть мне неприятно и твои действия совершенно иррациональные — твое право. Невозможно объяснить дураку, что он дурак. — Рацио на секунду замолкает, хмурит брови, очевидно, обдумывая что-то и опускается на пол следом. — Забудь. Порой и я веду себя как дурак. Я был потерян и мне нужно было время. Это оказалось… небольшим ударом, — он ласково кладет ладонь на щеку Авантюрина и разглядывает — глаза, губы, нос. И снова оно. То самое «запредельно нежно и близко», заставляющее плавиться и гореть. — Все-таки очень большим и сильным ударом. — Значит, ты… Ты не хочешь разводиться? Я пойму, если ты осознал, какой я ненадежный человек, импульсивный и лучше держаться… — Помолчи. Никогда не хотел. — Почему? — тихо-тихо спрашивает Авантюрин. — Дурак, — спокойно. — Я не просто влюбился, я полюбил и выбрал именно тебя. Я выберу тебя завтра. Выберу послезавтра. И через пять лет — тоже. Будь ты трижды импульсивным и ненадежным — мы что-нибудь решим. Авантюрин молчит — не находит слов, только притягивает к себе Рацио, съезжающего лицом в шею и прижимающегося отчаянно нежно, руки скользят по спине, выводя причудливые фигуры. — Я люблю тебя, — ответом следует невнятное мычание, вынуждающее Авантюрина негромко рассмеяться и отпустить из плена рук нерадивого все-еще-мужа, чтоб обхватить лицо ладонями, любовно проводя большим пальцем по нижней губе. Он и сам давно «запредельно нежно и близко». — Доктор, вы что-то говорили про удары. — Рацио узнает этот проказливый тон и знакомое выражение — довольная ухмылка с прищуром глаз. После обязательно последует глупость, но он не может не начать сдержанно улыбаться. — Знаете, что любые раны и удары лечатся поцелуем? Глупость заразна, думает Рацио, и усаживаясь на колени Авантюрина, накрывает чужие губы, вкладывая в поцелуй всю тоску, ласку и нетерпение — я тоже люблю тебя. Прости, что не мог вернуться раньше. Авантюрин отвечает тем же — прости, что сделал больно. Так они разбиваются и собираются снова. Так они видят рассвет.