the art of precious scars

Это не обязательно должно быть сложно, но, о чудо, Дазай с радостью все усложнит. Это не то, что он делает намеренно. Скорее, это многослойный, трагический недостаток его существа. Первый слой несчастий - это его тупой вечный двигатель в виде мозга и его вечное отвращение ко сну. Сон - это то, чего не хватает Дазаю даже в хорошую ночь, но когда ему нужно решать проблемы и о чем-то долго думать - что ж, тогда у него нет абсолютно никакой надежды на качественный сон. Он вздыхает. Глубокого, приглушённо. Ты - это все. Сексуальное заявление Чуи не дает покоя Дазаю, кажущаяся бессмысленной болтовня звучит в бесконечном цикле, изматывая его изнутри, пока он прогоняет слова через каждый алгоритм взлома кода, который он запомнил. Что это значит? Он смотрит на Чую, настоящего спящего красавца. Кажется, он сильно погрузился в медленные мыслительные процессы: дышит глубоко, с легким хрипом на каждом вдохе, ноги вытянуты и занимают больше половины массивной кровати, из уголка рта стекает капелька слюны. Очень, очень похвально - то, как легко он и без всяких усилий он существует. Дазай никогда не смог бы так жить, и осознание этого вызывает тоску и толику совершенно нежеланной ревности, поднимающейся в его животе - они плещутся вокруг, как пенящиеся волны. Он протягивает руку и проводит по волосам Чуи, уже почти сухим, бархатистым и настоящим под прикосновениями Дазая. Ему хочется накрутить на палец прядь волос и дернуть. Хочется постоянно вызывать реакцию у Чуи - он нуждается в этом - нуждается в том, чтобы использовать людей как зеркала, отражение в которых подскажет ему, как действовать, чувствовать, быть. Оставшись один, без тепла и надежной поддержки, которые ему предоставляют другие, он как бы просто... распадается. Термодинамика действительно сводит его с ума. Довольно трогательно. - Я должен просто дать тебе поспать, не так ли? - шепчет он. Опускает руку. Опускает взгляд. Кажется, что смотреть на спящего человека неприятно и навязчиво. Вместо этого он переворачивается на спину и смотрит на блики уличных фонарей, которые проникают в окно. Смотрит, как они танцуют на потолке. Все еще слишком ярко. Даже ночью. Всего всегда слишком много. Он снова вздыхает, ему не терпится обратить свою нервозность в действие. Поэтому он выскальзывает из кровати, стараясь не смотреть на электронные часы на прикроватной тумбочке. Он не хочет знать, который час. То, как туманная тьма окутывает его, говорит ему обо всем, что ему нужно знать. Уже поздно, и, без сомнения, это время ночи, когда в его голове начинают крутиться глупые мысли о неуверенности. Громкие и непрекращающиеся. Он на цыпочках проходит по полу, достает из дорожной сумки наименее неприятную одежду, которую только может найти, и одевается. Тихо, эффективно - надевает шелковые синие носки, чтобы завершить весь недолгий ритуал. Оглядывая комнату в поисках чего-нибудь, принадлежащего Чуе, его взгляд останавливается на отвратительном фиолетовом свитере. Он бесцеремонно брошен на помпезный стул. Он выглядит немного растерянным и неуместным. Или, возможно, Дазаю просто кажется. Он качает головой. Отгоняет эту мысль. Это не имеет значения - он не может тратить энергию на размышления о том, как неодушевленный предмет может относиться к его существованию. Он подходит к стулу и берет свитер. Морща нос, он оценивает его и решает, что вблизи фиолетовая ткань выглядит еще более устрашающе. Застиранный и поношенный. - О боже. У тебя действительно ужасный вкус, chérie, - бормочет он, поворачиваясь, чтобы бросить осуждающий взгляд на спящего Чую. Тот отвечает кратким всхрапом. Дазай идет дальше в носках, тонкий слой ткани заглушает звук его шагов, когда он шлепает по полу, направляясь в ванную, где на влажном полу все еще лежит его пиджак. Он поднимает его, выуживает из внутреннего кармана драгоценную маленькую жестяную коробочку и направляется в гостиную, чтобы найти подходящее место, где можно посидеть и погрузиться в свои бурлящие мысли. На полу у стеклянной балконной двери есть уютное местечко. Он плюхается на него, закидывая ногу на ногу. Окидывает взглядом город, небольшой и относительно тихий (хотя все еще мерцающий неугомонными неоновыми вывесками). Луна высоко в небе, слегка размытая, как и те немногие звезды, которые он может разглядеть над сплошным слоем загрязнения. Это восхитительный пейзаж. Восхитительный в том смысле, что он напоминает меланхолию; каждый луч света, который попадает Дазаю в грудь, пронзает его насквозь. Этот образ обжигает глаза Дазая, в уголках которых появляются слезы. Он опускает взгляд на свои руки, сжимающие фиолетовую ткань. Внезапное желание зарыться лицом в свитер и вдохнуть стойкий аромат Чуи поражает его как раз в том месте, где должна была быть его способность сдерживать себя. Тем не менее, он борется с этим порывом и вместо этого прикусывает нижнюю губу. Он не совсем понимает, делает ли он это, чтобы вознаградить себя или наказать, но в любом случае это не дает желаемого эффекта - неприятные ощущения, которые это причиняет, едва ли можно назвать болью. Глухое, отдаленное давление, которое почти ничего не значит. Знакомое оцепенение. - Ах. Конечно, я бы чувствовал себя именно так, - говорит он сам себе и выдавливает из себя горький смешок. - Это меня совершенно не удивляет. Дазай понимает, что погружение с головой в пучину - не самый изощренный способ справиться с чувствами. Однако это не мешает ему ускориться, раз он уже влез во все это. --СТУК-- Его голова летит вперед и ударяется о балконную дверь. Для пущего эффекта Дазай снова ударяется лбом о толстое стекло - звук получается глухой, несмотря на то, что его голова кажется набитой до краев. Стук. Стук. Стук. Он ненавидит себя за то, что всем этим омрачает сладкие воспоминания об этом вечере; за свои нелепые выходки - глупый страх потери, который похоронен под множеством защитных барьеров, все же умудряется пробиться наружу, когда он меньше всего в этом нуждается. Неспособность успокоиться, когда он хватается за свой собственный призрак и наблюдает, как тот растворяется у него на глазах. Дазай даже не верит в призраков. В последний раз Дазай бьется головой о стекло. Затем откидывается на спинку стула, легкое головокружение в голове, которое никак не может отвлечь его от того, насколько он недоволен своей неспособностью удержать то, что заставляет его чувствовать себя цельным и красивым - например, сладкую музыку и произносимые шепотом слова похвалы… Закрыв глаза, он пытается собраться с мыслями. Он понимает, что жалость к себе - это бесконечный кошмар наяву, когда он должен был крепко спать. Склонность поддаваться собственной глупости и ворошить прах своих недостатков. Это утомляет, но в то же время это то, что он должен уметь сублимировать в творчество. С усилием сосредоточившись, он открывает глаза, и мир кажется ему чуть менее туманным и расплывчатым. Невероятно, как целеустремленность может повлиять на функционирование таких базовых процессов, как зрительное восприятие. Он зарывается руками в флисовую ткань капюшона свитера. Свитер - преступление против моды, но он такой мягкий под его холодными пальцами, что вызывает в теле приятные ощущения. Совсем чуть-чуть. Взяв жестяную шкатулку, он рассматривает ее в лунном свете. Маленький сундучок с сокровищами. Он встряхивает ее, с большим интересом прислушиваясь к звону, как будто не знает точно, что в ней находится. Откидная крышка со щелчком открывается, и он начинает рыться внутри в поисках ниток и иголки - толстой, с острым кончиком и большим ушком. Роясь в беспорядке, он замечает своего старого друга, бритву. Она чистая и так стремится избавить его от части страданий. Дазай смотрит на нее, не мигая. Затем качает головой. - Не сегодня, - говорит он, ни к кому не обращаясь (потому что он ни с кем не разговаривает, это было бы странно). Какая-то часть его хочет принять обещание бритвы о вредном комфорте, но он игнорирует это в пользу той своей части, которая хочет не останавливаться на достигнутом - завершить задание, которое он поставил перед собой: творчество. Вышивка. Он откладывает маленькую жестянку в сторону, оставляя ее открытой на случай, если ему понадобятся еще вещи из нее, вдевает в иголку толстую оранжевую шелковую нитку и почти не дрожит в руке. Рядом с ним наготове лежат катушки с белыми, красными и черными нитками - потому что узор, который он собирается сделать, будет причудливым и замысловатым (как это бывает, когда он пребывает в задумчивом настроении). - Я сделаю тебе рыбу кои. Не хочешь что-то подобное, а, Чуя? - спрашивает Дазай у свитера, и слова слетают с его губ, прежде чем он вспоминает, что не разговаривает с вещами, но, поскольку он уже начал, то продолжает. - Я собираюсь вышить эту прелесть, - он проводит рукой по переду свитера. - Вот здесь. Прямо над твоим сердцем. Разве это не мило? Игла погружается в плотную ткань. Исчезает в фиолетовой мягкости. Появляется снова, когда он протягивает его обратно. Очень завораживающе. Он просто надеется, что выражение его безумства в вещах Чуи будет расценено как флирт или что-то в этом роде, а не как переход границ - не как то, что он навязывает Чуе свою неуравновешенную натуру. Дазай снова прикусывает губу, усиливая свое колеблющееся внимание с помощью насильственных действий. К его огромному удовольствию, это работает. Боль проходит. Немного притупленная, но определенно присутствующая, помогая ему сосредоточиться, когда он двигает иглу вверх и вниз, насквозь. Это приятное чувство - направлять свое беспокойство на что-то другое. Ему нравится что-то делать своими руками, нравится наблюдать, как маленькие рыбки кои появляются на свет в вышивке. Оранжевая, белая, черная, красная... ... И да, ему нравится что-то делать руками, но от того, как он сжимает иглу, начинает покалывать кончики пальцев. Вероятно, это означает, что ему следует сделать перерыв, но он игнорирует сигнал от своих болевых рецепторов. Продолжает. И поскольку он ужасен, он не останавливается, как только к рыбе добавляется последний стежок. Нет, движимый поразительным отсутствием сдержанности, он выворачивает рукав наизнанку и продолжает. На внутренней стороне манжета курсивом выводит свои мысли: "Пожалуйста, задержись еще немного". Он изучает свой произведение ужасов - элегантные стежки сочетаются с неэлегантным посланием. Возможно, это не самый удачный его ход - выразить все свои чувства на подобном предмете одежды. - Ууфф. Блин, - выдыхает он, почти пугая себя этим тихим междометием. Просить Чую остаться здесь - это, наверное, уже слишком. И все же, он эгоистично желает поместить маленькую искорку взаимного влечения (или что бы там ни было, что Чуя зажег в его груди) в банку. Чтобы сохранить это навсегда. Он снова заворачивает рукав свитера, чтобы тот больше не был вывернут наизнанку. Скрывает свою просьбу, потому что, а что еще ему остается делать с таким бесстыдным желанием? Из одного из карманов выпадает пачка сигарет, когда Дазай поправляет свитер на коленях. Он решает истолковать это как знак. Поэтому ловкими пальцами он открывает пачку и находит зажигалку, втиснутую рядом с сигаретами. Еще один знак. Он закуривает. Открывает дверь на балкон, чтобы выпустить дым. Ветер с любопытством проникает в роскошный номер, обвивается вокруг него, ласкает его тело. Он не курит. Обычно нет. И все же он подносит свернутую бумагу к губам, втягивает токсины, смотрит, как тлеют угли, выдыхает серые спирали, которые щекочут ему ноздри. Вдох. Вкус табака смешивается с его тупой мрачностью. Выдох. Дым встает перед ним тонкой стеной. Его голова опускается на плечо, и мир вокруг опрокидывается. Он смотрит на город, на неорганические очертания высотных зданий, на запах горелой резины и выхлопных газов, на слишком яркие неоновые огни, которые разбрызгивают краски по тонкой пелене облаков. Это слишком много, но в то же время по-своему очень красиво. - Дазай? - Голос Чуи доносится сквозь помехи в мыслях Дазая. Осаму поворачивает голову. Видит Чую, завёрнутого в пуховое одеяло и выглядящего восхитительно взъерошенным после сна. - Привет, - говорит Дазай, стараясь говорить непринужденно, но это выходит немного натянуто. Он вытягивает руку и постукивает по сигарете, пепел падает на мраморный пол балкона. Это выглядит довольно поэтично. - Что случилось? - спрашивает Чуя хриплым ото сна голосом. Дазай пожимает плечами. Шаги отдаются эхом по полу, а затем Чуя плюхается рядом с Дазаем. Придвигается ближе. - Опять твои секреты? - спрашивает он тихим голосом. - Ты знаешь, как я люблю секреты. Я могу превратить даже самую обычную, скучную вещь в волшебную тайну, просто утаив ее, - отвечает Дазай с наигранной игривостью в голосе. Слишком поздно он вспоминает, что нужно подмигнуть - его маска озорства слишком прозрачна, чтобы скрыть его истинное настроение. Уупс. - М-хммм. - Чуя высовывает руку из-под своего пухового одеяла-кокона и достает сигарету. Затягивается, дым фрактальными узорами вьется изо рта в воздух, словно воздушный поцелуй, который он посылает Луне. - Давай. Скажи мне. - Чуя смотрит прямо перед собой. Может быть, он знает, что Дазай сейчас не хочет смотреть ему в глаза. Может быть, это чистая интуиция. Может быть, ему просто нравится смотреть на туманные ночи и неоновые вывески. - Я просто... - начинает Дазай, не зная, как объясниться, и в итоге предлагает зашифрованную версию, - провожу чаепитие со своими мыслями. - Понимаю, понимаю. - Чуя кивает. Он выглядит таким же волшебным и таинственным, как тайна, окутанный дымом и лунным светом - как тот, кто понимает странный, зашифрованный язык. - Долгое темное чаепитие для души, - говорит он, делая еще одну затяжку, а затем добавляет. - С тобой все в порядке? Кажется, что это простой вопрос, на который должен быть очевидный ответ. Тем не менее, Дазай обнаруживает, что, как ни странно, не в состоянии применить необходимые шаги дедукции, чтобы найти его. - Со мной все будет в порядке, - решает наконец ответить он. Чуя поворачивает голову и смотрит на Дазая подозрительно проницательным взглядом. - Тогда почему у тебя такой печальный вид? - Он указывает сигаретой в сторону Дазая, и дым поднимается прямо в лицо Осаму. Довольно грубо. Дазай, на самом деле, не возражает. Он снова пожимает плечами и двигает запястьем в жесте, который, по его мнению, ничего не говорит. - Знаешь... И Чуя, должно быть, знает. Или, по крайней мере, он знает, что лучше не продолжать расспросы, потому что он повторяет пожатие плеч Дазая и меняет тему. Его взгляд скользит по фиолетовому свитеру, лежащему на коленях у Дазая. - Это очень мило. - Он кивает головой на вышитую рыбку кои. Дазай напрягает мышцы, чтобы унять дрожь. - Спасибо. - Он проводит пальцем по вышивке. - Ты не должен был этого видеть. - Ты думал, я не замечу? Вопрос заставляет палец Дазая дернуться. Мысль о том, что Чуя этого не заметит, кажется нереалистичной. С другой стороны, на самом деле это не столько реализм, сколько обоюдоострое желание Дазая защитить свою уязвимость, в то же время представляя ее во всей ее гротескной красе. Это немного глупо. - Я рад, что тебе понравилось, - говорит он вместо того, чтобы сказать что-то… да, глупое (вроде такого "я боялся, что тебе это не понравится" или "подожди, пока не проверишь внутреннюю сторону манжеты своего уродливого свитера", которые его мозг пытается выдать в качестве ответов). В нем много чего есть, в том числе и глупости, но он не позволяет себе выглядеть таким. - Конечно, мне это нравится. - Чуя обнимает Дазая за талию, медленно и незаметно, как будто думает, что парень этого не заметит. И это, по меньшей мере, так же глупо, как думать, что вышивка не будет заметна, но Дазай не выставляет ее напоказ, потому что он такой славный. Дазай оглядывает Чую с ног до головы - изучает выражение его лица, язык тела, то, как он выглядит неземным, даже не прилагая усилий. Золотистый от туманного света луны, мерцание кремовой кожи там, где его ноги выглядывают из-под одеяла, его суровая элегантность смягчается чем-то мягким и сладким. Дазаю хочется укусить его за шею или что-то в этом роде, чтобы немного испортить его кажущееся совершенство. Дазай тоже хочет признаться ему. Так он и делает. - Я хочу сказать тебе, что случилось, я просто не знаю, как объяснить. - Я понимаю, - снова говорит Чуя. Дазай сомневается, что Чуя видит нечто большее, чем верхушку айсберга. - Да. Я просто... - Дазай замолкает. Слова, которые прилипают к его языку, как клей, слишком грубы, чтобы заслуживать проявления вне рта. Тем не менее, его внезапная потребность быть понятым пересиливает дискомфорт. - Иногда я чувствую себя опустошенным. - Ах, мне знакомо это чувство. - Чуя крепче обнимает Дазая за талию. Сжимает. - Мне жаль, что ты так себя чувствуешь, - добавляет он, массируя поясницу Осаму маленькими кругами. И это в какой-то мере помогает. Это не избавляет от пустоты, но привязывает ее к чему-то реальному и стабильному. Точно так же, как каждый раз, когда они целуются, или занимаются сексом, или вообще делают что-то, что кажется чем-то особенным, пока все не заканчивается, а затем чувство исчезает, как ускользающий любовник... Что угодно. Просто так оно и есть. - Все в порядке, - говорит Дазай, прижимаясь к Чуе. - Я знал, что это вызовет у меня такие чувства. Чуя хмурится. Прекращает успокаивающие гладить его круговыми движениями. Рука опускается. - Подожди. Что ты имеешь в виду? Я что-то сделал не так? Это из-за повязки на глазах? Что?.. - Не нужно так волноваться, - смешивается Дазай, прикрикивая на Чую, приложив палец к губам. - Ты был великолепен. Все прошло идеально. Чуя качает головой, но Дазай пресекает протест, пояснив: - Дело не в том, что мы делали или не делали. Это потому, что я не должен позволять себе чего-то хотеть. Чуя хмурится еще сильнее. - Что ты имеешь в виду, когда говоришь такие вещи? - спрашивает он, поднимая руку, в которой нет сигареты, и изображая пальцами воздушные кавычки. Важный вопрос. - Когда я говорю такие вещи, я имею в виду многое. Включая, но не ограничиваясь этим, то, что мы сделали сегодня вечером, - говорит Дазай, и в его голосе слышится нотка разочарования, проявляющаяся в резком повышении тона. Обескураживающе. - Вот как... - Чуя кивает, как будто понимает, но хмурое выражение все еще присутствует на его лице. - И хотеть чего-то - это плохо, потому что....? - Потому что все, чего я никогда не хотел бы потерять, по итогу, всегда теряю. Чуя наклоняет голову и смотрит на Дазая так, как кто-то мог бы смотреть на очень сложную головоломку, в которой не хватает нескольких кусочков. - Это звучит как двойное отрицание. - Это не так. Это основа, - объясняет Дазай, хотя ему кажется, что это должно быть понятно само собой. Возможно, это не так. - Есть разница между страхом хотеть чего-то и страхом потерять это, - поясняет он, пытаясь сохранить полурадостный тон (потому что реальность его слов кажется слишком жестокой). - Но суть в том, что опыт научил меня, что все, чего стоит желать, будет потеряно в тот момент, когда я это получу. Чуя открывает рот. Снова закрывает его. Явно с трудом подбирая слова. Дазай гордился бы тем, что заставил Чую замолчать, но, с другой стороны, он вроде как хотел, чтобы Чуя продолжал говорить - потому что у него приятный голос, и он говорит приятные вещи, а Дазай достаточно прост, чтобы позволить себе ценить такие моменты. - Тебе нечего на это сказать, Чуя? - У меня есть, что сказать. Я просто думаю о том, как это правильно оформить, - говорит Накахара так серьезно и искренне, что это звучит почти театрально. Он поднимает сигарету и делает длинную затяжку. Откидывает голову назад и выпускает дым. - Я понимаю, почему это может пугать, но я по-прежнему считаю, что хотеть чего-то - это хорошо. Это значит, что у тебя есть предпочтения и побуждения - это просто делает тебя человеком. Мозг Дазая совершенно беспомощно подсказывает, что именно в этом и заключается проблема, потому что он с треском проваливается в проявлении человечности. И это будет трудно объяснить, но Дазай попытается - бросит вызов театральности Чуи с помощью его собственной драматургии: ужасной правды. - Однако это не совсем так. Видишь ли, я должен проанализировать. - Он обвел рукой все вокруг. - Ситуацию, чтобы оценить, что все это значит и каким должен быть мой ответ. И тогда мне приходится отклонить свои чувства, чтобы рационально отреагировать на происходящее. - Я не..., - начал Чуя, но оборвал себя, покачав головой. - Почему? Дазай поджимает губы. На вопросы "почему" всегда труднее всего ответить. Он пытается найти слова, которые показались бы ему значимыми и искренними, сквозь туман в голове. В итоге получается довольно коротко. - Я - отстой, - говорит он, забирая сигарету и делая последнюю затяжку, прежде чем затушить ее о пол балкона. Затем добавляет к своему заявлению для большей ясности. - Я воспринимаю вещи непропорционально сильно. Это моя уродливая черта, но такова она есть. Чуя снова качает головой. Плотнее закутывается в одеяло. Он выглядит немного раздраженным, но в то же время он похож на гусеницу-переростка. - Я думал, что говорил тебе, что ты прекрасен. Такое ощущение, что ты меня не слушаешь. Дазай поворачивает голову и смеется в плечо Чуи, немного горько из-за остатков подавляемой жалости к себе, но в основном искренне. - Ты прав. В чистой красоте нет ничего существенного. В ней всегда нет смысла или морали. В этом вся ее привлекательность. Чуя стонет, приподнимая плечо и задевая при этом голову Дазая. - Спасибо, что назвал меня красивым, Чуя 〜 Какой приятный комплимент, - пропищал он голосом, который, как предположил Дазай, должен был звучать как карикатура на его собственный. Это не смешно. Но так оно и есть. Дазай надулся. - Не могу поверить, что Чуя стал бы высмеивать мое экзистенциальное отчаяние. Как жестоко. - Я просто пытаюсь отвлечь тебя. - Я знаю. И мне это нравится. Продолжай в том же духе - у тебя это хорошо получается. - Ох, - восхитительный румянец заливает щеки Чуи, всегда такого чувствительного. - Э-э-э... Я думаю, мы можем просто посидеть здесь и поговорить немного? Если ты хочешь о чем-нибудь поговорить? - Чуя задает вопрос неуклюже, но Дазай все равно хочет ответить на него со всей серьезностью, на которую способен. Из этого всего непростой задачей является та часть, где ему приходится в равной степени балансировать между храбростью и осторожностью. Нужно по-настоящему думать о том, как ему нужно формулировать фразы из собственных слов. - Ну... - Да? - Голос Чуи звучит немного пискляво, прерываясь в конце. Вроде нетерпеливо. А вроде и ласково. Достаточно мило, чтобы подстегнуть Дазая. - Когда я говорю, что испытываю непропорциональные чувства, - начинает Дазай, проводя рукой по скрещенным ногам Чуи, выглядывающим из-под одеяла, и ведя пальцем по линии колена. Его голос остается спокойным. - Я просто хочу сказать, что мне кажется, что все это более сокровенно и интимно, чем ты имел в виду. Я вспоминаю каждое твое прикосновение, как особый подарок. Чуя морщит нос и прищуривает глаза. - Когда это у тебя создавалось впечатление, что я не хочу, чтобы это выглядело интимно? - В его голосе было столько обиды, что Дазай невольно рассмеялся. Чуя пожимает плечами. - Это нечто особенное. Очень особенное. Дазай не знает, что на это сказать, поэтому он перебирает в уме готовый сценарий, чтобы продекламировать его - выбирает тот, который кажется наиболее подходящим. - Я не уверен, что заслуживаю... - Тсс. - Но я... - Нет. Заткнись, скумбрия. Дазай фыркает и скрещивает руки на груди. - Но это то, что я чувствую, и мне позволено так думать. На лице Чуи появляется встревоженное выражение. Взгляд, который Дазай находит милым, хотя, вероятно, не должен был. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, ведь Дазай делает много того, чего не должен делать - например, курит в помещении и вмешивается в искренние попытки Чуи улучшить ситуацию. Нахмуренный лоб Чуи немного разглаживается. - Мне неприятно, что ты прав, - признает он без особого сопротивления. Очень необычно. И Дазай решает, что он тоже может проявить немного такой же энергии. Сказать что-нибудь неожиданное - раскрыть свою стратегию. - И я ненавижу, что ты так легко сдаешься. Я пытался вытянуть тебя на спор. - Я дам тебе отпор, - отвечает Чуя, и его заявлению противоречит мягкий тон. Он толкает Дазая локтем в плечо - легкий толчок, который, вероятно, не должен вызывать особых ощущений у того, кто его получит, но это действительно так; это ощущается как нечто большее - дестабилизирующая сила, которая выбивает Дазая из его тягучей дистимии. И Дазай жаждет большего. - Ты можешь сделать это снова? - спрашивает он, чувствуя себя немного сумасшедшим из-за своей смелости. Чуя моргает. - Что сделать? Дазай сглатывает комок в горле, который мешает ему выразить себя так, как ему хочется. - Прикоснись ко мне. Лицо Чуи меняет разные выражения, становясь каким-то нежным, напоминающим Дазаю капли дождя на витражном стекле. - Конечно, - говорит он, и в его голосе и движениях звучит нежность, когда он снова обнимает Дазая одной рукой. На этот раз крепче. Здесь тепло и уютно, и единственное, что мешает ему быть идеальным, - это тот факт, что Дазай не может не заметить, как взгляд Чуи блуждает по полу и останавливается на открытой жестяной коробке. Чуя морщится, глядя на бритву, его губы сжимаются в жесткую линию, которую трудно прочесть, но Дазай все равно неохотно принимает это за беспокойство. Ему не нужна забота Чуи, но об этом не стоит говорить, когда это предлагается так свободно. Поэтому он действует осторожно, пытается сбалансировать неуклюжую реальность с помощью самообладания. - Иногда я использую это, чтобы отвлечься. - Он сглатывает неприятный комок в горле и продолжает. - Но я даже не думал о том, чтобы использовать это сегодня вечером. Это не совсем правда, но в основном все именно так, и Дазай допускает, что этого достаточно. Беспокойство Чуи исчезает с его лица, сменяясь легкой улыбкой. Сама нежность. Настолько нежный, что способен причинить боль, и Дазай позволяет это, все время надеясь, что боль сможет принести что-то хорошее. Что это сможет оставить один из тех неизгладимых шрамов, которые он так любит. - Я рад, - говорит Чуя, еще крепче обнимая Дазая. - Если тебе когда-нибудь понадобится отвлечься, я с радостью помогу тебе в этом. Дазай улыбается, и если это и не совсем искренне, то не потому, что он этого не хотел, а просто потому, что он странным образом... тронут. - Это очень мило, Чу-чу. Хотя ты не всегда бываешь рядом. - Но ты всегда можешь позвонить мне, - парирует Накахара. Интересная идея. Дазай очень заинтригован перспективой позволить кому-то стать свидетелем его срывов. Это пугает, но ему нравится идея не оставаться с этим наедине. Брести по жизни в тумане одиночества и отчуждения становится утомительно. - Хорошо, - соглашается он, это просто и, вероятно, недостаточно. Он поднимает руку и заправляет прядь волос за ухо, его холодные пальцы не дрожат, даже если он чувствует, что все остальное в его жизни противоречит его спокойствию. Внутри у него все дрожит. - Ты тоже можешь звонить мне, когда захочешь. - Он делает свой тембр мелодичным, пытаясь отразить непринужденную искренность Чуи. - Если хочешь. Чуя наклоняется и шепчет: - Я хочу. И я обязательно позвоню, - прежде чем скрепить обещание поцелуем. Таким воздушным на губах Дазая. Едва он успевает это сделать, как снова нарушает обещание. Дазай бежит за ним, испытывая неловкое чувство, что он может истечь кровью, если ему не удастся излить свои чувства через губы Чуи. Это заставляет Дазая задуматься… это глупая мысль, не имеющая практически никакого отношения к тому, чем они занимаются - ко всем этим романтичным вещам - но это кажется неизбежным, учитывая все, что происходит. - Какая у тебя группа крови? - тихо спрашивает он, поднимая руку, чтобы погладить Чую по щеке, не отрывая взгляда от его губ. - Первая отрицательная, - быстро отвечает Чуя, не колеблясь ни секунды. Вероятно, это рефлекс - реагировать так быстро и беспрекословно, словно это было кое-что из того, что было вдолблено во время тренировок по реагированию на чрезвычайные ситуации. Дазай уважает это. Он медленно кивает. Шепчет в губы Чуи. - Идеальный донор. Это то, о чем я тоже мог бы догадаться. Кажется, это соответствует твоему характеру. Дазай не сторонник лженауки. Он уверен, что идея о том, что группа крови должна коррелировать с чертами характера, - полная чушь, но в метафорическом смысле он ценит эту концепцию. Антитела во многих вариациях сталкиваются, когда типы миксуются, легко смешиваются или атакуют друг друга, когда антигены связываются с чужеродными молекулами, что приводит к их разрыву. Ему нравится думать, что они с Чуей очень подходят друг другу, поэтому он приближается для еще одного поцелуя. На этот раз с еще большим рвением. Он хочет укусить Чую за губы до крови. Накахара что-то бормочет в ответ на поцелуй, запускает руку в волосы Дазая и удерживает их там - легкое давление, от которого Дазаю кажется, что он вот-вот провалится сквозь землю. Он открывает рот для вздоха, приглушенного и прерывистого. Возможно, его голос звучит как разбитый вдребезги человек, и он был бы смущен, но Чую, похоже, это совсем не волнует. Если уж на то пошло, Чуя прижимается к нему с большим энтузиазмом - встречает его еще на полпути с такой же силой. Идеальный ход. Как будто у Чуи есть инструкция к мозгу Дазая, и он понимает, на какие кнопки нажимать, чтобы успокоить эту суматоху и превратить вихрь мыслей в белый шум. Дазай не знает, как выразить свою благодарность, но он пытается. Снова и снова. Он отстраняется и переводит дыхание. Затем снова прижимается к Чуе, запечатлевая легкий, как хлопок, поцелуй в уголок его рта и еще один - в щеку. Снова и снова. Мягко и сладко, потому что он абсолютно уверен, что Чуе это нравится. В комнату врывается легкий ветерок, и Дазай, будучи Дазаем, которому все легко дается, дрожит от него. Сотрясаемый ветром (и всем остальным, что подкинул ему вечер). Он кладет руку на бедро Чуи, для равновесия и, возможно, еще и по другим причинам (например, ему нравится ощущать мышцы Чуи под своей рукой). Он наклоняет голову, чтобы взглянуть на Чую. Проверяет, правильно ли он поступает, и находит подтверждение: глаза Накахары блестят, и Дазай чувствует себя красивым просто потому, что он тот, на кого смотрят эти глаза. Он мог бы жить этим взглядом. - Кажется, я понял, - говорит Чуя так тихо, что его почти не слышно в темноте комнаты. - Неужели? - Да. Это из-за неопределенности, не так ли? На самом деле, у тебя нет гарантии, что ты не потеряешь то, что хотел бы сохранить? Дазай кивает. В этом суть проблемы - даже если смысл обладает свойствами изменять форму и существует во многих вариациях. На глаза Чуи опускается задумчивая пелена - как будто он погружен в себя, ищет ответы в своей голове. А затем его взгляду возвращается ясность. На его лице появляется улыбка, и это говорит о том, что он знает все секреты Дазая. Это слегка оскорбительно, ведь Осаму - хранитель тайн. И в то же время интригующе. - Не хочешь поделиться своими мыслями? - спрашивает Дазай. - Да. Я просто подумал, что… Некоторые вещи... они должны просто оставаться такими, какие они есть. Тебе следовало бы поместить их в один из этих больших стеклянных корпусов и просто оставить их в покое. Я знаю, что это невозможно, но это так плохо. Какая привлекательная идея. Она проникает в мозг Дазая, пускает корни и распространяется по его нейронным сетям, пока не становится всем, на чем он может сосредоточиться. Он сгибает пальцы, ему хочется вцепиться ими во что-нибудь, но вместо этого он остается донельзя культурным - слегка постукивает по бедру Чуи, как будто играет на пианино. Простая мелодия; пожалуйста, задержись еще немного. Чуя хватает Дазая за руку. Держит его. Нежно. Это кажется странным. Кажется, что это должно что-то значить. Дазай не может понять, что это значит. - Чт... - Я покажу тебе, - говорит Чуя уверенно и четко, как будто говорит что-то умное, хотя на самом деле это бессмысленное утверждение, заключенное в логическую цепочку. Дазай прищуривается от такой бессмыслицы. - Что именно ты мне покажешь? - Разное, - неопределенно отвечает Чуя, но его тон настолько дерзок, что не оставляет места для догадок или косвенных интерпретаций. Маленькие пузырьки смеха поднимаются по телу Дазая, вступая в химические реакции с пустотой внутри него, трепеща и подпрыгивая. Когда все снова успокаивается, он чувствует себя немного легче. - Разное? И тут я подумал, что попытки получить немного удовольствия от современной жизни приведут только к разочарованию, но кто может быть разочарован, когда есть это разное? Чуя наклоняет голову, самодовольно отдавая честь. - Это я. Я никогда не разочаровываю. Что ж, Дазай знает, что это правда, и он тоже хочет погреться в лучах правды - даже если он знает, что, учитывая то, как он мчится по этому пути, рано или поздно его обязательно раскроют (может быть, он даже хочет, чтобы его раскусили). - Я тоже хочу тебе кое-что показать, - говорит он с бесконечной серьезностью. Улыбка Чуи становится такой яркой, что почти ослепляет. Он ничего не говорит, просто наклоняется. Запечатлевает влажный поцелуй на губах Дазая. Жизнерадостный, мягкий и сладкий, как пудинг и обещания. Чуя откидывается на спинку стула. По-прежнему ничего не говорит. И тишина становится громкой, но в то же время нежной. Тишина, которая заполняет пустоту недостающих кусочков головоломки внутри Дазая; стирает острые углы его непрекращающихся неврозов и покрывает их блестящим лаком. Это чудесно, искрометно и все такое, о чем только мог мечтать Дазай. Но это также и неопределенно, потому что молчание не дает ответов, и Осаму доведет себя до полного безумия, если не получит ответа. - Чуя? - Хм? - Просто для ясности, когда мы говорим о том, чтобы "вешать ярлыки на вещи". - Да? - Если мы решим и дальше показывать друг другу, что мы чувствуем по поводу... некоторых моментов... - Да? - Что именно это значит? - Означает то, что мы хотим, чтобы это означало. Но я надеялся, что это означает, что мы... ну, ты понимаешь. - Чуя машет рукой, как будто пытаясь найти слово, которое он ищет в темноте ночи, или как будто Дазай просто должен материализовать это слово для него. Осаму усмехается. - Нет. Я не знаю. - Это не совсем правда. Он действительно знает. На самом деле, он считает, что понимание и знание вещей - это его жизненное бремя. К сожалению, это не всегда хорошо отражается на понимании того, как относиться к происходящему. Не в первый раз он задается вопросом, какой приз он может получиться за свою интеллектуальную проницательность. Все это очень запутанно. - Мне нужно, чтобы ты объяснил мне это. - Слишком много для гения, да? Не умеешь читать между строк, - поддразнивает Чуя, но его голос немного дрожит. Нервничает. - Я надеюсь, это означает, что мы вместе. Чувства, которые Дазай не может определить, трепещут и танцуют внутри него, как языки пламени, сотрясая его мозг треском высоковольтного провода под напряжением, пока в его голове не остается только одно слово - "вместе". Ему нравится эта идея. Очень. (Даже если она кажется ему не совсем понятной.) - Хорошо. Именно такого понимания я и хочу, - говорит он тихим шепотом - потому что, в общем-то, это волшебные и таинственные слова, и поэтому их следует произносить как тайну. Он наклоняется вперед, чтобы поцеловать Чую в порозовевшую щеку, горящую под его губами. - Отлично, - просто говорит Чуя. - Значит, мы с тобой понимаем друг друга. - Он достает сигарету из пачки и перекатывает ее между пальцами. Тянется за зажигалкой. От его прикосновения она начинает потрескивать, и маленькие искры превращаются в пламя. Он поднимает сигарету, огонек дрожит в его руке, когда он подносит ее к губам; фильтр постепенно начинает гореть по мере того, как его поджигают. Он глубоко затягивается, а затем со вздохом выпускает дым. В этом есть что-то удовлетворенное, что-то торжествующее. Дазай следит за завихрениями дыма, очарованный, как будто он сидит под гипнозом; глаза слипаются, голова отяжелела - словно набитая ватой, и..... романтикой. Он опускается на плечо Накахары, закрывая глаза. - Нам нужно вернуться в постель, - говорит Чуя. Дазай зевает. - Да. Мы вернемся в постель, когда ты докуришь сигарету. Если я засну раньше, пожалуйста, перенеси меня. Он практически слышит, как Чуя закатывает глаза. Тем не менее, он без колебаний закрывает глаза и позволяет сну проникнуть в его тело, веря, что проснется утром он в мягкой постели.