Butterfly

      Изящные крылья бабочки. Их тонкость, где видна каждая прожилка и блеск. Невесомость и шершавость. Благородный горчичный оттенок и дуновение ветерка, вызываемого их трепетом.       И как просто поломать эти крылья. Оборвать, что несчастное насекомое немедля теряет свою былую красоту и навсегда становится уродливой жертвой изощрённого жестокостью существа.       Маленький Ремус Люпин рассматривал магические игрушки над своей колыбелью. Мелодичная песенка повторялась из раза в раз, стараясь усыпить малыша. Но Рема интересовали зачарованные деревянные бабочки. С их крыльев сыпалась крохами магия, растворяясь где-то в вышине, не долетая до подушки. Он тянулся крохотными пальчиками и улыбался. Так интересно! В детской головке, откуда совсем недавно стали вылезать острые тёмные волосы, кружились яркие картинки недавних воспоминаний. Улыбчивая светлая мама, облеченная в шершавое пальто отца, протягивает ему ложку, полную противного сладкого пюре. Ремус обязательно попробует, но выплюнет приторную гадость! Следом поспевает папа, вытаскивая его из стула. На руках у отца тепло и пахнет горькими травами.       Ремус издаёт кряхтенье, усаживаясь на коленки. Он хватается за холодные бортики кроватки. По дощатому полу детской разливается лунный свет. Тонкие занавески плывут туда-сюда, гонимые лёгким ночным ветерком.       Люпин старается дотянуться ладошкой до бабочки. Красивое насекомое ускользает в тот момент, когда Ремус почти ухватил еë за крыло.       Громкий ржавый звук заставил малыша подскочить на месте. Сердце впервые испугано пропустило удар, и Ремус повернулся к окну. Темный силуэт, точно слизняк из книжек, забирался через оконную раму. Громадная нога, обутая в рваный ботинок с неровными складками. Рука, на которой, кажется, было столько волос, что Ремус вспомнил колосистое осеннее поле. Блеснул коготь.       — Ты умрешь за слова своего отца, ничтожество, — прохрипело существо, уверенно шагая к кроватке Ремуса. Мальчик вжался в стенку. Рейки больно впились в его спину. Над своим лицом он чувствовал смертельный смрад. Такой Ремус мог унюхать, только проходя мимо заброшенной помойной кучи.       — Остолбеней! — яркий луч пронзил комнату светом.       Отцовский строгий голос вселил надежду. Его ровная волшебная палочка искрилась магией. Мистер Люпин сжал челюсть, направляя оружие на Оборотня — Фенрира Сивого. Которого совсем недавно в порыве ненависти оскорбил громким заявлением: «Оборотни не заслуживают ничего, кроме смерти!»       Оборотень, ухмыляясь, поднялся.       — Здравствуй, Лайелл, — рыкнул тот. Его страшный сиплый голос напоминал скрежет тупого ножа, нагревающегося об камень. — Ожидал меня?       — Уходи прочь, чудовище, — выплюнул отец и, держа Сивого под прицелом палочки, медленно подходил к кроватке. Ремус громко шмыгнул носом.       — Очаровательный сынишка, — Фенрир кивнул на малыша, утирая широким рукавом болотистой мантии грязное лицо. — Хочу преподнести вам подарок.       Лайелл готовился к чему угодно, когда поступал на службу, но только не к произошедшему. Оборотень оскалился и, вытянув из пальцев пираньи когти, направил их в грудь Люпина. Мужчина вскрикнул, стреляя в оборотня оборонным заклятьем, которое лишь раззадорило Фенрира.       Детский плач. Надрывный. Разорванная судьба, как тонкие полосы когтей на лице мальчика.       Ремус вскакивает с кровати, просыпаясь от собственного крика. Кровать под ним скрипит, а красно-желтые полосы пугают: кровь! Везде!       — Эй, Лунатик, ты чего? — хриплый от сна голос Сириуса Блэка звучит над самой головой.       Люпин пытается отдышаться, прижав ладонь к судорожно вздымающейся груди. Сердце бешено колотится. Ремус поджимает колени к груди, пока слезы безудержно катятся по щекам.       — Рем… — Блэк усаживается рядом, стискивая плечи Люпина. — Рем! Глянь на меня! Ремус видит во тьме расплывчатое аристократичное лицо Сириуса — близкого друга, Мародëра, отважного гриффиндорца. Которым сам Люпин никогда не был. Замкнутый, молчаливый и скорбный. Точно отцовское пальто, которое так любила мама.       — Ну-ка, — просит друг, протягивая в пальцах крошечную ароматную дольку. — Съешь, полегчает.       Шоколад. Горький, почти ослепляющий насыщенным вкусом.       Плитка из Сладкого Королевства, куда Ремус не ходит из-за страшных шрамов, оставленных далеко в детстве Оборотнем. Люпин и сам стал таким же. Монстром. Порванным волком, для кого контроль — непостижимое мастерство.       Вкус шоколада отвлекает от унизительных мыслей. Холодные руки Сириуса, стирающие его слезы, облегчают пылающий в лице жар.       — Ну и напугал ты меня, — бормочет Блэк. А потом почему-то смеётся. — Ты в шоколаде измазался.       Люпин всхлипывает. И смеётся сам.       — Так я в темноте и не вижу.       — А я вижу! — улыбается он. И обоих накрывает пониманием: отличное зрение в темноте — верный признак зарождающейся в личине волшебника анимагии. — Ремус…       — Сириус! Попробуй обратиться! — просит Люпин.       Блэк скачет в середину комнаты и театрально жмурится, сжимая кулаки. Мгновение и посреди спальни появляется чёрный щенок.       — Бродяга, получилось! — Ремус встаёт босыми стопами на пол и шипит: холод обжигает. Они забыли закрыть на ночь окно. — Ты молодец!       Тихий скулёж превращается в торжественный лай.       — Тише, тише, — просит Ремус, — остальные услышат.       Бродяга утыкается мокрым носом в бок гриффиндорца и слегка бодает. Через минуту на полу валяется человеком Сириус Блэк.       — Фух, — он хватается за живот, — ну и послевкусие. Во рту собачья шерсть, буэ. Спасибо, что разбудил, Лунтик.       — Спасибо за шоколад, — кивает он и ложится в кровать. — Завтра обязательно покажись Поттеру. Может и у него проявилась анимагия?       Блэк задумчиво хмыкает и с разбега прыгает на кровать. Счастье так и искрится в воздухе комнаты.       — Либо Джеймс обзавидуется! Мечтаю увидеть его лицо.       Ремус прикусил губу, чтобы боль помогла притупить картинку страшного сна перед глазами. А парни не просто так начали осваивать анимагию — умение превращаться в животных. Они захотели быть рядом с ним в полнолуние. Чертовы гриффиндорцы.       Мародёры отличные друзья. И Ремусу кажется, что их он не заслужил.       Обманчиво теплое солнце с каждым днем ранило все больше. Сидеть на луговой траве становилось сложнее, а заботливые преподаватели рекомендовали студентам пить больше горячего чая с имбирем, который старательно заваривали эльфы, и брать для пикников плед из сундука в комнате. В число таких входила профессор Спраут, которая отслеживала изменения в погоде с точностью астронома, профессор Слизнорт, выучивший студентов зелью против простуды, и МакГонагалл. Преподавательница со строгим видом напомнила, что частые болезни не способствуют получению знаний в стенах школы, потому беречь свое здоровье и не задерживаться на улице — задачи первостепенной важности.       Ремус выводил острым пером каждое слово, продиктованное профессором МакГонагалл, пока та наглядно демонстрировала, как изящно у древнего рабочего стола отрастает лохматая собачья нога, затем вторая, а после вместо шкафчиков появляются забавно торчащие локаторы-ушки. Которые профессор со скупой улыбкой гладит и слышится довольное потяфкивание. По всей аудитории разносятся смешки.       В ребро Люпина врезается чей-то локоть. Он ухает от неожиданности и едва поворачивает лицо, когда видит рядом с собой улыбающееся лицо Сириуса Блэка.       — Эй, Лунатик, пойдем сегодня к озеру? — громко шепчет он, наклоняясь ближе к столу, откуда на него глядит пустой листочек с лекцией. — Русалки устраивают показательное шоу, будет вес…       Его прерывает профессор, смотрящая на стол Блэка из-под нахмуренных бровей.       — Мистер Блэк, я не мешаю вашим разговорам?       Ремус нервно жует губы, не зная, что выдаст Бродяга на этот раз. В прошлый Блэк еще десять минут рассказывал профессору про назойливых блошек и влияние трансфигурации на его деятельность в стенах кладовой с швабрами. Куда его в прочем, позже и послали. А Люпин просто пошел за другом, пытаясь помочь и наставить на путь истинный:       «Прошу тебя, Сириус, просто молчи на парах и слушай».       «Так же скучно, — искренне недоумевал Блэк, начищая каменный потрескавшийся пол тухлой тряпкой, — давай лучше сбегаем за Пивзом и покажем ему эту швабру!».              И в таком духе.       — Что вы, профессор! — воскликнул он, распрямляясь с чудной улыбкой. — Я предлагал моему чудесному другу сходить на Черное Озеро. Русалки устраивают чудесное шоу. Чудесный день, чтобы…       — Чудесно, мистер Блэк, — устало махнула рукой профессор, привыкшая к поведению своего пятикурсника. — Будьте осторожны и возьмите теплые вещи. Холодает.       — Пренепременно, уважаемая профессор! — довольно откинулся на стул Сириус и пихнул Люпина еще раз. — Пошли же.!       — Хорошо, хорошо, — согласился Ремус, ставя точку в предложении.       Сириус размахивал ногой под столом, порой врезаясь в ногу Люпина. Его вид говорил об одном: он размышлял, что же взять с собой на озеро. Уже мысленно сходил к эльфам и водрузил себе на спину целый мешок с теплыми сэндвичами и кофе, а для русалок вкуснейшие рыбные пироги. Его записная книжка с зарисовками кряхтела под заточенным карандашом, когда Ремус потрепал его по плечу и упомянул про окончание занятия. Сириус с оханьем вернулся из мыслей и едва не свалился со стула. С противоположной стороны аудитории с факультета Слизерин, раздался злой смех. Люпин заметил, как медленно ножка у стула исчезает.              — Сириус! — воскликнул Лунатик и схватил друга за руку. Блэк с ловкостью соскочил со стула. Тот громко шмякнулся вниз. Еще немного и развалился бы на части. — Чертовы слизеринцы.       Блэк послал наполненный призрением взгляд своим знакомым и потащил Ремуса за собой из школы. Люпин послушно следовал за ним, глядя на их сомкнутые ладони.       — В самом деле чудесно, — Ремус откинулся на локти, наслаждаясь высокими прыжками русалок.       Уродливые существа казались очаровательными: их перламутровые хвосты переливались в лучах ноябрьского пылающего заката, тела изгибались в такие фигуры, точно не имели костей. Сириус сидел по-турецки рядом и уплетал сэндвичи. Аппетитный запах ветчины и сыра заставлял рот наполняться слюной. Но Люпин не хотел есть, он медленно цедил черный кофе, рассасывая во рту плитку горького шоколада.       — В последнее время не могу наесться мясом, — поделился Блэк с набитым ртом. На кончиках губ застряли кусочки мяса. Ремус приподнялся и мягко убрал остатки еды большим пальцем. Сириус застыл, внимательно разглядывая лицо друга. Его цепкий взгляд отслеживал каждое движение Люпина: потряхивание пальцев, трепетное внимание к лицу Сириуса и неловкое смущение, стоило глазам пересечься.       — Наверняка дело в анимагии, — предположил Ремус, отвернувшись к озеру.       — Точно! — воскликнул тот и поднялся на ноги, отряхивая крошки со штанов. — Я же теперь анимаг! Не могу сегодня весь день Джеймса словить и похвастаться.       — Они с Петтигрю отбывают наказание у профессора Слизнорта, — покачал головой гриффиндорец.       — И ладно, — Сириус напрягся. На лбу появились складки, а рот стал будто еще меньше. Спина его сгорбилась. — Ну-ка!       По чуть-чуть перед Люпином появлялся щенок, который резвился этой ночью в спальне Гриффиндора.       — Получилось! — мягко улыбнулся Ремус, растирая щенячью холку. Черный Бродяга перевернулся на спину, позволяя руке Лунатика трепать его короткую шерсть на животе. Щенок высунул язык, прерывисто дыша. — Ты молодец, Сириус.       Блэк неуклюже перевалился со спины обратно и лизнул исполосованную шрамами ладонь Люпина. Теплый и шершавый язык будто поцелуями одаривал каждую неровность кисти. Ремус покраснел и попросил:       — Уже темнеет, нам нужно обратно, — он потянулся за корзиной, чтобы сложить остатки их импровизированного пикника обратно. Но его руку перехватили уже человечьи пальцы Сириуса.       — Ты до сих пор переживаешь из-за шрамов? — настороженно спросил он.       — Нет.       — Лжешь.       — Может и лгу.       Сириус устало вздохнул, помогая складывать вещи обратно. Позади шуршала разноцветная листва, а тучи стали сгущаться. Погода в Хогвартсе менялась по щелчку пальцев. Впрочем, для пар Астрономии именно щелчком пальцев тучи и разгонялись. Не отменять же школьный план из-за какой-то пары облачков? Ремус настойчиво уворачивался от упоминаний своих шрамов, стыда и ликантропии.       — Ты не виноват, — твердо продолжал Сириус. — То, что с тобой случилось…       — По-моему, мы это уже обсуждали, — огрызнулся Римус и зло свернул плед в кучу.       — Я не хочу повторяться. Не лезь, Бродяга.       — Нельзя жить в вечной скорби! — Блэк оббежал груду вещей и остановился напротив Люпина. Его грудь высоко вздымалась от возмущения. — Ты должен быть счастлив! Полюбить, наконец м.!       Ремус проглотил острый комок в горле. Острый парфюм Блэка врезался в его чувствительный нос.       — Я не могу быть счастлив, Блэк. Никто не полюбит такого урода, как я, — он ткнул себя в грудь, — я могу обернуться и убить. Случайно.       — Так я рядом, Моргана тебя дери, — взорвался Сириус, вцепляясь острыми пальцами в тощие плечи друга. — Я с тобой, Рем, почему ты этого не видишь?       — Что.? — опешил Ремус, но Блэк уже схватил вещи и быстро устремился к замку. — Сириус.!       Изящные крылья бабочки. Тонкие, изящные, блестящие. Словно хрупкая дружба, которую так легко поломать недоверием и боязнью. Ремус сидел в одной части мягкого выцветшего дивана в багрово-золотых тонах, Блэк — в другой. Один читал защиту от темных искусств, второй рисовал в любимом помятом блокноте.       Рваный шелест бумаги. Поленья в камине уютно трещали. На край учебника опустилась бумажная бабочка. Ремус покосился на Сириуса: он кусал щеку и делал вид, что не рисовал зачарованную бабочку последние пятнадцать минут.       Прости меня. Так и будем молчать?       Обычно в конце сообщения бабочка опадала пеплом, но в этот раз она ждала ответа.       — Ты меня прости, — произнес вслух Ремус и отложил книгу. Он глубоко вздохнул. — Наверное я слишком зациклился на лик… — он до сих пор не мог произнести свою болезнь в гостинной Гриффиндора, в месте, где столько ушей, даже когда пусто. — Скоро Луна и…       — Забей, — отмахнулся Блэк, — это я опять наседаю на тебя. Уже поздно. Флитвик не простит нам еще одно опоздание.       Блэк поднялся с дивана и влез ногами в пушистые тапки.       Он улегся в кровать, но рядом с ногами уселся Люпин.       — Что ты говорил про любовь? — шепотом спросил он.       — Отстань, — пробормотал Блэк, скрывая улыбку в подушке. Значит, услышал.       — Бродяга… — прогундел тот, — мне же интересно. Сказал А говори Б-э.       — Я хочу спать.       Римус опустился рядом и придвинулся ближе. Горячее дыхание Сириуса щекотало его лоб. Друг спрятался: натянул теплое одеяло на голову.       — Скажи…       — Что? — приглушенно спросил он.       — Что хотел сказать.       — Я не могу. — Может. Боится, что испугаешься. Боится, что оторвет бабочке крылья.       — Можешь.       Блэк стянул с головы одеяло.       — Я рядом, Ремус Люпин. Всегда буду. Потому что люб…       Ремус смущенно улыбнулся. В свете Растущей Луны.       — Любишь?       — Да, — испугано кашлянул Блэк и перевернулся на другой бок. — А теперь отстань.       — Спасибо тебе, Сириус Блэк, — Люпин положил подбородок на плечо друга и спокойно засопел, — спасибо, Бродяга.