Утром

      За окном гуляла буря. Она визжала, долбилась в окна, желала, чтобы ее впустили в теплое помещение, где легко раствориться на махровом ковре, на теплых простынях и усыпанном бумагами столе.       Уютную комнату освещали лишь свечи, горящие ярче от наложенной на них магии, но все еще настолько тускло, так мало их было в просторной комнате, что приходилось напрягать глаза, дабы увидеть человека напротив. Горячие огоньки играли в зрачках.       Они сидели в теплоте. Все из-за той же магии, что в мире Ким Рок Су называется отоплением. Вино приятно разливалось по организму, било жаром в щеки, а сердце, вероятно, от вина стучало быстрее и гулче, заменяя собой пустые мысли. Мерный диалог был тихим, так непривычно было говорить о чём-то пустом, неважном, никак не влияющем на жизни людей, но как же приятно.       Наедине с наследным принцем империи сердце рвалось из грудной клетки. И Кейл был бы полным безумцем и человеком без наличия мозгов, если бы не заметил связь между Альберу и странной реакцией тела на него.       Хенитьюза переполняют эмоции и чувства, что все равно не проскакивают на известном всему миру лице, а остаются в душе, спрятанные от всего этого страшного мира. В глубине.       А как бы он хотел смеяться беззастенчиво, улыбаться игриво, зная точно ответ на все свои эмоции и чувства, но Кейл не знает. Хотел бы выяснить, но так боится получить не тот ответ, услышать не то, чего просит стучащее сердце. Не хочет даже намекать, лишь бы таить в себе худую надежду.       Он такой трус. Так боится боли. Любой.       Вино не раскрепощает, у него давно к нему иммунитет. Сколько же потребовалось графскому ублюдку выпить, чтобы не ощущать себя пьяным вообще? А вот Альберу уже подкашивает, он ворот своей рубашки расстегивает, жарко ему, смотрит замыленным взглядом, но продолжает нести несвязную речь, которая почему-то по мере выпитого алкоголя и для Кейла становится все ясней и ясней.       Они смеются громко, краснея еще пуще от безостановочного смеха над вкинутой в оживленный диалог двусмысленной фразы. А затем открывают новую бутылку. Выпили уже целое состояние от чьих-то налогов, голову кружит от выпитого алкоголя, а Кейлу так нравится это состояние, состояние полного расслабления, когда так хорошо и плохо одновременно.       А потом что-то идет не по плану. Точнее по плану, но по тому, который Хенитьюз никогда бы не хотел воплощать в жизнь, потому что все ещё боится.       Они целуются. Соприкасаются губами, отринув все возможные страхи, касаются друг друга, дышат тяжело, прижимаясь близко-близко, смотрят в глаза, читая в них больше, чем могли бы услышать.       Альберу стонет глухо прямо в губы Хенитьюза. Жар растекается по венам. Кровь бурлит от горячих прикосновений, дыхание от них же сбивается, а метель за окном ни на секунду не замолкает, визжит так громко, но за звуками между ними затихает, становится неважной.

***

      Солнце слепит в глаза. Кровать, помещение и вид из окна кажутся очень знакомыми, но не его. Это не покои Кейла Хенитьюза. Он чувствует на себе только застегнутую на одну пуговицу рубашку, в которой вчера приходил к наследному принцу на диалог хена и донсена, и одеяло, прятавшее от зимней прохлады.       Рядом кто-то переворачивается, отбирая тяжелое одеяло.       А. Вот в чем дело.       В лучах солнца темная кожа отдает золотом, черные спутанные волосы раскиданы по подушке, и… Он тоже голый. Во всяком случае, верхняя часть его тела, которую не покрывает ткань.       Красив ведь черт.       До рельефного тела дотронуться хочется, провести рукой, наблюдая за контрастом цветов, пощупать, укусить даже. А карие глаза смотрят в ответ. Так же непонимающе, как и Кейл, с каждой секундой проявляя все больше эмоций на красивом лице, пока побагровевшие щеки не стали видны и Хенитьюзу.       — Мы… — в его взгляде рождалось понимание, а Кейл только осознал, что впервые напился до состояния полноценного опьянения. Ничего не помнит.       А еще голова трещит и желудок будто выйти полностью из организма хочет. Он устало падает обратно на кровать, чувствуя, как спина перестает болеть, и прикрывает глаза, не пытаясь заглушить стон расслабления.       Поясницу тянет. Не подался же он по-пьяни в гимнасты? Точно нет.       — Слушай, прости, это… Хааа… — Альберу хватается за черные пряди, оттягивая их, словно от этого умная мысль сама придет в голову и затмит собой сжигающий изнутри стыд. — Мы оба были пьяны…       — Помолчи, — хрипит Хенитьюз, прикладывая по истине холодную руку ко лбу. — И так все болит.       Альберу тактично замолкает, но видя открытую бледную грудь и выглядывающий розовый сосок прячет взгляд в ладонях, желая провалиться под землю, глубоко, до самого ядра, а там сгореть и никогда не встречать одного герцогского прекрасного ублюдка.       Он тонет в стуке собственного сердца, громко вздыхает и встает, быстро одеваясь, лишь бы лежащий на его кровати не видел его нагим. Воспоминания о прошедшей ночи впиваются в сознание, как комары в кожу, — безболезненно, но со своими последствиями. Он кидает быстрые взгляды на сонного Хенитьюза, ероша уже золотые волосы на голове и кусая опухшие после горячих поцелуев губы.       К Кейлу все еще хочется прикоснуться, как он делал это вчера. Покрыть собой каждый участок кожи, уловить аромат чистого тела, укусить. Возможно, он просто хочет есть.       Еда. Да, точно, еда.       — Я попрошу приготовить суп от похмелья, — в ответ лишь согласное мычание, смешанное со звуками головной боли.

***

      Рон улыбается приторно, протягивает чай с лимоном, который даже вкусным кажется от сушняка и ужасного привкуса во рту. В покоях находилось всего трое, но ощущение такое, будто заполнены они до краев самыми разными людьми.       Альберу уже выглядел свежо и совсем безмятежно, он наблюдал за ними, но, чтобы не выглядеть слишком уж безработным, читал какие-то документы, особо не вникая в суть.       — Хорошо провели ночь? — внезапно спрашивает Рон, отчего Кроссман давится воздухом, выпученными глазами смотря в спину патриарху Молану. — Выспались?       — Нет, — вздыхает Кейл, поднимаясь с теплой и безумно удобной постели в одном неглиже. Возможно, он бы просыпался здесь каждый день. Но это только «возможно».       Альберу очень старается не смотреть на обнаженную спину и ноги, когда Рон помогает одеться своему господину. Правда старается, а как получается — это уже другая история.       Лисьи глаза смотрят хладнокровно, пока голубые стараются не выдать все эмоции и чувства с головой. Он явно нервничает, но улыбается уголками губ, провожая своего любимого донсена.       Вопросов и каких-то важных слов не последовало, а Альберу все еще вспоминал, как горячо шептал о любви пьяный и открытый Хенитьюз, говорил так искренне, что Кроссман поверил, сам ведь по уши погряз в чувствах, не зная, как выплыть на островок, где их нет.       Он падает лбом на стол, будто хочет челобитную принести, стучит пальцами по деревянному столу, поджимая губы от вселенской несправедливости к его любви. К чистой любви, немного окутанной в слой сарказма, только разжигающего огонь в двух сердцах. Альберу уверен, что Кейлу тоже нравится. Не могло же это быть только из-за алкоголя.       Не могло.       Поэтому вечером они снова целуются. Алкоголь ни при чем. Здесь дело в чувствах.       А метель за окном снова визжит, как сумасшедшая фанатка на концерте своего кумира, кидает в окна пылинки снега и пытается оторвать их друг от друга.       Не выходит.