Ребячество.

Вот уже та самая взрослость не за горами — глядит на тебя за корочкой аттестата своими пытливыми глазами. И ты думаешь, что вот она — свобода и самостоятельность, но на деле получаешь сильнейшую пощëчину, возвращающую тебя с небес на землю. Взрослость всегда предполагала тонну проблем, которые ложились на твои ещë не окрепшие плечи, и ответственность. О таком будущем вы мечтали? Вот и Кашин не мечтал. Полное осознание пришло ещë тогда, когда он начал скупать лапшу быстрого приготовления, чтобы не помереть с голоду в общаге. Даже сейчас, когда он живëт в хорошей съëмной квартире, когда холодильник забит продуктами, когда у него огромное количество дорогой аппаратуры — он всегда вспоминает тяжкое прошлое. Чуда никогда не было, и ждать его — значит быть полным идиотом. Родной голос выводит его из потока мыслей, пролетающих с такой скоростью в голове, что даже не удаëтся зацепиться за какую-то одну. Они как-то монотонно жужжат в голове, что появляется желание сходить в больницу на рентген — вдруг у него в голове вместо мозга большой пчелиный улей, в котором эти мысли и роятся. Он поднимает голову, встречаясь взглядом с темно-карими глазами, зрачки в которых моментально расширились до размера горошины. Свет уличных фонарей падал на стëкла круглых очков в чёрной оправе, отражаясь и бликами падая на плиточный тротуар. Мелкий снег валил с уже тëмного неба, и снежинки застревали в темных волосах, несколько секунд сохраняясь, и только затем в них и таяли. Лëгкий румянец от вечернего мороза покрывал щëки. Парень напротив протянул руку для того чтобы помочь подняться с уже нагретой скамьи и продолжить их прогулку дальше. — Русь, ну давай ещë посидим, — откидывая голову назад, ныл Данила, чëтко ощущая еле держащийся капюшон. — Да ты дурак, — чуть топнув ногой, пробурчал Тушенцов, тем самым вызвав смешок со стороны зеленоглазого, — Ты же сам замëрз. Ещë и меня стоять мëрзнуть заставляешь. Руслан мрачно нависал над Даней, точно скала, отбрасывая длиннющую тень. Фонарь сзади него мелко моргал, словно пытался передать что-то, используя азбуку Морзе, но, к его несчастью, никто так и не пытался понять скрытый посыл. Даня достал из карманов руки, оглядывая покрасневшие от мороза кончики пальцев, и растянул губы в улыбке. Всë-таки конец зимы – далеко не приятное время года с еë то потеплением, то сильными морозами, пронизывающим ветром и треклятой слякотью, но почему-то оно до безумия романтичное. Согласитесь ведь, что зимой намного приятнее держать любимого человека за руку, передавая сквозь кожу ему своë тепло, целовать покрасневшие щëки и нос, и просто обнимать, обволакивая чьë-то тело своим. — Ты разве мëрзнешь? — обхватив своей ладонью чужую, пробурчал рыжий. — Конечно. — Тушенцов очки поправляет второй рукой, затем пятерней в волосы зарывается, стряхивая хлопья снега. — Но руки-то всë равно горячие. — он всë же встаëт, отпуская ладонь парня. Данила свои руки друг о друга потирает, пытаясь хоть немного их отогреть, но всë без толку. Рукава тëплой куртки оттягивает так, что ладони в них полностью ныряют, и голову в плечи вжимает, чтобы ворот закрыл шею. Блики света звездочками мерцали в зелëных глазах, и мелькали они на столько быстро, что казалось, будто там целый снежный буран. Кашин глаза зажмуривает, кажется, ощущая влажность от растаявших на пушистых ресницах снежинок, нос морщит от холодного вечернего воздуха, и ближе к Русе жмëтся. Он сейчас очень походил на кота, жмущегося к батарее зимой, вот только в этот момент единственным источником тепла был идущий рядом шатен, что мило хмурил брови, пытаясь разглядеть в очках дорожку впереди. Фонари закончились несколько метров назад, и приходилось полагаться лишь на своë зрение и ярко мерцающую на небе бледную луну. Рыхлый снег больше походил на россыпь серебряных блëсток. Голые, безобразные ветви деревьев бросали длинные тени на тротуар, смутно напоминая паучьи лапки. Рядом нет ни души. Лишь они, звучные завывания ветра и холодный свет луны. Как только деревья перед ними поредели, им предстал семиэтажный дом. Чуть потрескавшиеся бетонные ступени выглядели не особо привлекательно, в то время как само здание какого-то кофейного цвета внушало чувство некого уюта. Небольшая детская площадка встретила парней негромким, но протяжным скрипом карусели. Данила, на одну из качель рядом с ней присел, чуть морщась от холодного сиденья, и вытянул из кармана пачку излюбленных им сигарет. Зажав меж зубами одну, он головой на вторую качель кивнул, как бы приглашая темноволосого присоединиться к его посиделкам. Под истошный скрип качелей, парни отталкивались от земли ногами, передавая сигарету из рук в руки, совсем не обращая внимания на осудительные взгляды усталых людей, поздно возвращающихся в родной дом с работы. Благородно, конечно, посвящать свою жизнь работе, в особенности работе на общество, но как они имеют право осуждать людей, живущих для себя? Что ж, кажется, этот вопрос всегда будет волновать как Даню, так и Руслана, никогда не поддерживающих перспективу ставить труд, как высшую цель своего существования. Тишину позднего вечера нарушал лишь скрип качелей и пустые разговоры, которые были совершенно ни о чëм, под одну сигарету на двоих. Время близилось к полуночи, и парни сочли нужным отправиться домой, но перед этим они решили сбросить снег с обнажëнных ветвей какого-то дерева, что стояло у забора на площадке, создавая некий купол своими ветками. Тушенцов протянул руку к склоненной веточке, чуть потянув на себя и резко отпустив, что она с тихим шелестом стряхнула с себя снежный покров. — Да блять, Рус, — Данила тихо взвизгнул, яростно и быстро начиная отряхивать с себя многочисленные комки снега, — Мне за шиворот попало, пиздец. Отряхивай теперь давай, гад. — Не-а. — со смехом ему ответил темноволосый. Руслан глаза прикрыл, очки сдвинувшиеся на носу поправляя, и вот только стоило открыть ему свои очи, как он солдатиком в снег летит, снесëнный зеленоглазым парнем. Благо сугробы были достаточно высокими и мягкими, иначе Кашин бы сейчас искал убежище, которое спасло бы его от гнева Тушенцова, но тот лишь руками обвил тело парня, уютно уместившегося на нëм. Носом уткнувшись куда-то в нагрудный карман тёплой куртки Тушенцова, Кашин носом втянул морозный воздух с нотками свежести зимней ночи, пока кровь растекалась по венам раскалëнным металлом, мигом замëрзшее тело отогревая. Где-то на ветку приземлился крупный голубь, отчего та жалобно скрипнула, покачнувшись и сбрасывая очередную партию рыхлого снега. Вдали слышалась приглушëнная музыка, вероятно, из магнитолы чей-то машины. Окна мерцали звëздочками на стене и гасли друг за другом. До странного комфортная тишина, сопровождаемая глухой мелодией и тихими завываниями ветра где-то над крышами многоэтажек, и глубокое дыхание зеленоглазого парня, что руками своими обвил торс Руслана, глубоко вдыхая ароматы зимней ночи. — Дань, тебе 27, — спустя какое-то время начинает Тушенцов, — Тебе не кажется, что ты немного отстал в развитии? — От тридцатилетнего слышу. — пробурчал тот в ответ, вставая с парня. Шатен лишь посмеялся в ответ, наблюдая за тем как Кашин моргает несколько раз и оглядывается вокруг ища людей, которых нигде по-близости нет, потирая покрасневшие от холода ладони. Он вновь оттянул рукава, погружая в них руки, а кареглазому в сотый раз лишь стоит удивляться тому, как важно для его парня чувство гордости, ибо тот не принял варежки, так любезно предложенные ему, по причине "а если у тебя руки замëрзнут". Впрочем, было ясно, что Кашин просто не хотел брать их для собственного использования, поэтому варежки лежали в карманах его чёрной куртки. Руслан поднялся с земли, отряхивая руками с себя всë, что мог. — Гляди, — рыжий тыкнул пальцем куда-то в сторону крыши дома, — В одном окне только свет горит. — И? — действительно не понимая к чему тот это сказал, спросил темноволосый, опять поправляя съехавшие к кончику носа очки. — Давай кинем в него снежком и убежим? — парень выглядел что-то через чур серьëзным, хотя говорил какой-то бред полный, совсем детский. — Тут же камер типо не должно быть, да? — У тебя, кажется, мозг отмëрз, Дань, — брови Тушенцова словно готовы были подняться до самой линии роста волос. — Мы же уже домой собирались. — Ну дава-ай, — протянув последний слог, ныл парень, — Кинем просто и убежим, пожалуйста. Так камеры есть или нет? — Нет конечно. Кто камеры во дворе ставит блять? — Да кто же их знает, все же странные. — возразил Кашин, вновь поднимая взгляд к тому самому окну на пятом этаже. — Ладно, но кидай сам. Я в этом пиздеце участвовать не хочу, меня сюда не втягивай. — Ладно, — пожав плечами, согласился зеленоглазый. Он набрал в ладони снег, почти недвигающимися от холода пальцами формируя снежок. Сделав пару шагов назад, он закинул руку, крепко сжимая в руке шарик. С двух шагов сделал замах, подбрасывая снежок высоко вверх, и через пару секунд слышится тихое "бух". Рус поднимает взгляд вверх. На пластмассовом окне виднелось огромное пятно из сырого снега. — С первого раза, — почти визжит Данила, хватая за руку Русю, ещë толком не осознавшего ситуацию, — Блядь, ты видел, да? Ахуеть, вот это я меткий. Кашин, кажется, был готов прыгать от радости, что доставил кому-то лёгкое неудобство. Зато с первого раза попал в такое маленькое пространство, да ещë и на такой высоте. Ребëнок, ей-Богу. Они до сих пор бежали куда-то в сторону других дворов, и Даня, похоже, совсем не пытался разобрать дорогу впереди, да и вокруг себя тоже. Он просто тянул за руку парня, пытаясь как можно быстрее скрыться с места преступления. — Напомни-ка, — Тушенцов чуть наклонился и пытался отдышаться после пробежки, — Кому из нас тринадцать? — Руся-я-я, — тянет последнюю гласную рыжий, обвивая руками шею старшего. — Я тебя так люблю, ты бы знал. Немного смазано целует в губы. Совсем невесомо, в уголок губ, и сразу же отстраняется. Младший вновь накрывает чужие губы своими, затягивая в тягучий поцелуй, без каких-либо намëков на пошлости. Одной рукой зарывается в отросшие волосы на затылке, смакуя чужие уста. Всë же отстраняется и долгих пару секунд смотрит в чужие карие глаза, убирает руки и сцепляет их в замок. Ощущает прожигающий взгляд Тушенцова на своëм лице, отчего улыбается и опускает взгляд вниз. — Знаю, я тебя тоже, Дань. Руслан обхватывает чужую татуированную ладонь своей и переплетает их пальцы, начиная тянуть младшего в сторону их дома, ибо тот вряд ли сам найдëт сейчас путь. А рыжий только что-то воодушевлëнно рассказывает: то какие-то случаи на стримах его, то кто-то опять что-то натворил, то даже в подробностях расскажет где и когда в туалет общественный сходил. В этом и был весь Кашин. Такой необычный, даже экстраординарный, улыбчивый, с искорками веселья в глазах-изумрудах и почему-то настолько ëбнутый, что даже хорошо. Идëт рядом, смеëтся почти без умолку, из-за чего прохожие часто смотрят осуждающим взглядом на него, а Рус только лишь молчаливо внемлет и даже не пытается запомнить его слова; хихикает, прикрывая рот ладонью по привычке и поглядывает на парня, подмечая для себя, что Даниле стоило бы написать собственную книгу, в которой был бы список и отзыв с оценкой на каждый туалет в Питере.