Мы больны, Дань

Брюнет вновь включит камеру, сядет в кресло, натягивая улыбку на уста, словно все хорошо. Парень старается держать веселую гримасу, шутя над Миленой Чижовой, но, когда энергия выходит из тела вместе с последним смешком, он понимает, что находится в тупиковой ситуации. Я думаю много кому знакомо чувство, когда в то время пока все веселятся и смеются, тебе хочется плакать. Нет. Не просто плакать, а рыдать. Нахлынувшая на глазные яблоки влага, уже вот-вот готова каплями скатываться, а ты держишься, улыбаешься как идиот, хотя на душе чувство, будто окурок о сердце тушат. Руслан прикусывает губу, лишь бы сдержать поток, что так рвался наружу. Синяки на теле болели, а прикусив нижнюю губу, он почувствовал обжигающую, режущую как сталь, боль. Все напоминает о нем. Руслан проебал тот момент, когда позволил Дане приблизиться настолько, что это стало опасностью. Черное худи закрывает тело, но при малейшем движении, Тушенцов ощущал тянущую боль по всей площади тела, словно вчера он попал под колеса машины и чудом сумел выжить. Однако, иногда, блоггер не помнил про засосы кровавые и синяки фиолетовые, забывая вырезать из ролика эти моменты, а потом видел в ленте Ютуба очередные вырезки, где четко виднелись остатки прошедших ночей. Он знал, что Даня увидит это и придёт злым. Он знал с какой силой провернется ключ в скважине, с какой мощью хлопнет дверь, с какой скоростью чужие шаги будут приближаться к его студии. Он знал даже время, за которое Даня окажется у двери кабинета, с точностью до секунды. Потому он подбегает к двери и проворачивает щеколду. Упираясь в стеклянную дверь спиной, задерживает дыхание, но даже будучи тихим, ему казалось, что дрожь в конечностях и биение сердца его, слышно сквозь холодную перегородку, которая стояла между ним и потенциально маленькой смертью. — Открой, — этот приказной тон брюнет узнает из тысячи. Словно по команде, колени подкашивались из-за страха, но именно благодаря вспотевшим ладоням, которые держались за стекло, он еще не упал в обморок. Сейчас Даня ставит его на счетчик: либо Руслан откроет дверь и огребет, но не так сильно, как возможно, либо ему придётся всю ночь провести в этой комнате и выйти только завтра, с надеждой, что Кашин успокоится. К сожалению, второй план всегда подводил его и не давал нужного результата. — Руся, ты же не глупый мальчик, открой дверь, мы просто поговорим, — тон его поменялся в мгновение, он стал таким мягким и родным, от чего Тушенцов ведется на это. Все-таки, он глупый мальчик. Тушенцов открывает дверь с верой, что Кашин будет стоять, облокотившись на косяк, смотреть на него исподлобья, говорить тихо и спокойно. Он верит в это, хотя нет…скорее всего, просто не хочет терять оставшуюся веру в хороший расклад событий. Но его теории и гипотезы рушатся, как только он распахивает дверь. Сильная ладонь хватает за горло, Данила ведет его за собой, скидывая с рабочего стола все, что могло ему помешать. Клавиатура, микрофон, баночки с жижками, все летит на пол, падает с грохотом, от чего закладывает уши. Кашин кладет парня на стол животом, одной рукой прижимая за загривок, а другой держа чужие запястья. Нагнувшись к уху, дыхание горячее обжигает шею и мочку, брюнет сжимается и зажмуривает глаза. — Напомни мне, о чем мы с тобой говорили недавно? Я тебя просил, чтобы ты вырезал эти блядские моменты, с твоими блядскими синяками, — шепот звучал угрожающе, но сладко. Милый тиран пытался играть в заботу. Сжав шоколадные волосы на макушке, музыкант тянет Руслана на себя, заставляя подняться и прогнуться под ним. Бедра блоггера упирались в столешницу, а Даня только подначивал этому, вжимая сильнее. Пальцы с надписью «DARK» разжались, выпуская из хватки чужие запястья, а другая кисть спустилась с макушки на шею, надавливая на свежие, синие пятна. Тушенцов вцепился пальцами обеих рук в дерево, царапая его ногтями, закусывая язык, дабы не подать никаких признаков, которые могли бы дать понять Кашину, что ему больно. — Хули ты, сука, молчишь? — обращаясь к брюнету заявил младший, затягивая ошейник из собственной руки туже на коже. А что ему сказать? Руслан набрал в рот воды, он знает, что если он попробует промолвиться то в хорошем случае, он получит очередное оскорбление, а в плохом — расплачется перед его садистским величием как ребенок. Вновь. А душащие его слезы, что постоянно увлажняли чужую ладонь, Кашина бесили больше всего. Ему ничего не остается как сказать еле слышное: «Прости». Но как бы старший не пытался сдержаться, Кашин чуял его страх. Его испуг флюидами развеивался по комнате, дурманя рыжую голову. Руслан понимал, что если он не уйдет, то, наверное, Даня сможет убить его запросто. Он задушит его своими руками, или будет издеваться до того момента, пока старший не лишится рассудка. Данила был таким не всегда, но всегда в нем было что-то кровавое. Это одновременно завораживало и пугало, начиная от его величественного роста, до манеры общения. Тушенцов видел в нем то, чего ему постоянно не хватало. Они дополняли друг друга, потому так быстро и сблизились, а Руслан подпустил его к себе слишком близко. Он позволил влезть младшему в душу, на подкорку мозга, сам того не зная, он подписал контракт о собственности, где основным пунктом был он сам. Да. Данила стал личным насильником для Тушенцова. Но кто же такой насильник? Это человек, который предлагает руку и сердце без согласия.

…

— Да ваши психологи — это буквально хуйня! Я не верю в эту залупу, — отвечая на вопрос раздраженно заявил брюнет. Вопросы про этого врача выводили старшего из себя. Он же не псих, зачем ему это? К тому же, он не хотел бы три часа провести сидя в уютном кресле, рассказывая про свои детские травмы, а вот провести три часа прикованным к изголовью кровати и выстанывая чужое имя, он был готов всегда.

      …

— Блять, че ты такой узкий? В натуре ни с кем не ебался, пока я давал концерты? Паинька, — обхватывая туловище и насаживая на пальцы свои, прошептал младший, делая толчки резче. Тушенцову хочется ноги свести, больно, но, если это был Кашин, он готов мучать себя часами, лишь бы ему было хорошо, лишь бы Данечка не разозлился. Рыжему не плевать на старшего, он просто любит по-другому. Он любит своей странной, нездоровой любовью, но любит сильно. Просто по-своему. — Дань…с-стой, больно, — Руслан старается отпрянуть от парня, чьи пальцы бесцеремонно хозяйствовали внутри, но младший смотрит на жалостливое лицо с упоением, ловя кайф с того, как голос чужой ломается и уже находится на пределе. — Закрой рот, кроха, прогнись лучше, тебя трахать неудобно, — мир рушиться с этими словами, но Тушенцов делает то, что ему приказали. Наверное, он хотел быть частью чего-то важного. Он хотел принадлежать.

…

Если старший хотел принадлежать, то младший хотел владеть. Слова пролетали мимо ушей. Холодная постель пропиталась не менее холодным потом, а ледяной воздух из окна вторгался в пространство, Кашина вставляло от атмосферы, а Руслану надорваться хотелось, но кляп во рту заглушал его, оставляя лишь мычание болезненное. Голова отключалась от количества ощущений, хотелось выть, лезть на стены, но сил не было. Все что остается ему: это лежать и ждать пока Даня закончит, а после блоггер получит заслуженный поцелуй в лоб и объятия, такие же ледяные, как и он сам. Он не согреется этой ночью, точно. Опять пальцы смыкаются на шее, душат без стеснения и малейшей жалости к нижнему, у которого уже лицо посинело от нехватки кислорода. Протяжный скулеж проноситься по комнате, на что ладонь бьет по щеке, будто пытаясь взбодрить старшего, который уже лежал в почти выключенном состоянии. Руслан включается после удара как по щелчку, видя впритык лицо его личного деспота. — Поплачь для меня, солнце. Покажи, как тебе хуево со мной, давай, — в груди что-то повторно ломается, вдобавок, это «что-то», ломается с невыносимым скрежетом. Как и свойственно любому кошмару, все закончилось. Тушенцов отвернулся от Дани, крупно дрожа всем телом. Ему страшно спать с ним в одной постели, находиться в одной комнате, дышать одним воздухом, ведь даже через него он чувствует его ебанутую любовь и поддается ей. То ли захлёбываясь в чувствах, то ли сгорая в них без остатка. — Русь, ты как? — заботливо накидывая одеяло на полумертвое тело, мурлычет младший, ластясь к чужой спине. — Мы больны, Дань, — пальцы татуированные Руслан прикусывает, смотря в одну точку. — О чем ты?

…

Насилие ожесточило мечтателя, но не исправило его. Поэтому он продолжит впитывать это. Продолжит терпеть. Почему? Зачем? Он сам не знает. Даня не готов на другие отношения, а он не готов жить без Дани. Стекло разлетается по полу, оставляя малюсенькие кристаллы, которые больно впивались в кожу. Ему надоело слушать его скандалы. Ему надоело видеть его разбитым. Даня, после того как переходит порог дома, ждет радостного бега на встречу, но заходя в гостиную, он видит лишь пустые, карие глаза. Он не такой живой как раньше, поэтому младший злиться из раза в раз, заставляя Руслана показать хотя бы одну малейшую эмоцию. Его не удивляло насилие больше. Его не удивляли разбитые бокалы, грубый секс, удары. Это уже не впечатляло.

…

После последней их ссоры прошло три дня. Кашин даже не звонил, как и Руслан. Хотя им так хотелось услышать голоса друг друга, пускай с оскорблениями и очередными криками, но так хотелось, что пока младший изнемогал от желания, старший прослушивал голосовые. Гордость пала, нахуй ее. Невмоготу уже было терпеть разлуку, Даня с ума сходил даже когда просто проходил мимо знакомого дома. Придя с цветами под дверь, он пару раз нажал на кнопку звонка, но никто не открыл ему. Решив воспользоваться своими ключами, Данила захотел устроить сюрприз. Но сюрприз ждал и его самого. Подвешенное под потолком тело, бесхозно висело, опустив голову. На столе он нашел лишь записку. Данечка, зайчик, мой солнечный мальчик, Я жду тебя там, где стыки планет. Пообещай мне, прошу, что мы встретимся снова Я жду тебя там, где тебя, увы нет.