Гость и темная долина

Алая роза вот-вот распадётся: лёгкий ветер гуляет и по собору, унося за собой лепестки высокомерия. Проникшись прошлым, Розалинда проходит к образу Бога, не считая свой поступок предательством нынешней религии: Царица — она же Снежная Королева — дарила жуткий холод своему народу, и быть честным, женщина никогда не понимала этого, ибо божество должно отличаться милосердием, чтобы получить свою пищу — веру, но как вкусить амброзию людских чувств, если ты ненавидишь их? Льды Снежной застыли в страхе быть сожженными, и их история, протяженностью в тысячелетия, написана в безмолвной тундре, подставленной под поцелуи метели. Собор, по своей сущности, вмещал в себя не только веру, но и молитвы, и даже сейчас несколько монахинь молились на образ Ветра. К чему же всё это, если некогда процветающее государство гибло в ворохе навозных мух, называемых бедностью, пьянством и разрушением? Ветер лучше лишь по одной причине: он не убивал свой народ, в то время как Снег мог задушить в морозах слабого, искалеченного или просто забитого в себе. Молча блюсти службу не выйдет: священник, по всей видимости, тоже спился, потому гостья не находит ничего лучше, кроме как присесть на лавку и вдохнуть витающую пыль. Двери отворились — вошёл и сам божок. Запыхавшийся, до безобразия заспанный и несобранный. — Не таким я тебя запомнила, Барбатос. К чему же тебе одежка, если она и толком не застегнута? — белокурая вонзила копья яда прямо в сердце хозяина земель, ожидая его гнева. — Чтобы ты не умерла со стыда. С возвращением. — Присев рядом с Розой, бард закурил. — И не стыдно в своей же обители? Или остатки морали пропил вместе с последними штанами? — К чему мне стыд в своем же доме? — нелепо усмехнулся парень, затягиваясь поглубже, — если захочу, и оргию устрою прям тут, благо же, я ещё не напивался до такой степени, чтобы приводить сюда кого ни попадя. — Рада слышать, что ты ещё не окончательно свихнулся. — Улыбка. — Ближе к делу. Снежная требует компенсации за рабов. Пусть это и случилось семьсот лет тому назад, Царица помнит о вашем поступке. — Ожидание ответа истлело вместе с сигаретой и затупившимся взглядом «Венти». — Вам нужен лишь повод для набега. По вашему, я тогда не имел права направить кочевников, чтобы забрать своих же людей? Нет же, не сидится вам на жопе ровно. — Молодой человек отчеканил это быстро, без запинки, но лишь спустя минут пять после слов гостьи. — Я лишь делал то, что должен был, а каково ваше мнение на этот счёт — меня волновать не должно, раз и Снежную не интересуют прерогативы других в Искусстве Войны. — Я ожидала чего-то подобного. Мое мнение не учитывается так же, как и ваше, ибо я лишь посредник между властелинами. Думаю, дальше продолжать переговоры бессмысленно. — Женщина вонзила маленький ножик в ляжку сидящего рядом, после чего прошептала слова на особом диалекте. Монахини, точно застывшие восковые фигуры, и ухом не повели, не смея прекращать молитву. — Спасибо. — Юноша чувствовал, как по его телу медленно, но верно растекается яд, и уже успел прикинуть, кто же его приготовил, думал, как достать противоядие. Жжение в ноге постепенно перешло на все конечности, сгущаясь где-то в груди тяжёлым дыханием и кашлем. Монахини слышат, но молятся, не смеют прекратить свое дело. — Отдельное спасибо тебе за добродетель Юности. Не свобода нрава вершит судьбу человека, а его принципы. — Гостья, убедившись в параличе тела, достала лезвие из ноги и принялась вспарывать левую часть груди: извлечь сердце и заморозить его является второй миссией их команды. Венти, уже пораженный ядом, не в силах ответить или пошевелиться, думает о собственном пробуждении, только уже поздно: надо было сразу входить в собор в настоящей форме. Не подумал, бывает, только сейчас Бог жалел об этом ещё больше, чем когда-либо: уязвимость людского тела ощущается особо остро в моменты, близкие к смерти. Не успела Розалинда вскрыть чужую грудь, как молитва кончилась. Одна из монахинь моментально оказалась рядом с белокурой и неплохо ударила её по лицу. Стальные напальчники оставили на белой коже раны, из которых мелкой струйкой бежала кровь. — И откуда у монахинь такое? Барбатос, а ты совсем запустился. — Не без усмешки и очередной порции яда выдавила из себя Розалинда. Молча взяв женщину за шею, Розария принялась душить её, попутно впиваясь стальными когтями в тонкую кожу. Нечеловеческая сила противника заставила Розалинду поникнуть: неужели, умрет в соборе от рук какой-то девчонки, едва успевшей взять обет? Стены храма, внемля сладким хрипам, впитывали в себя и пролившиеся ругательства, и кровь, успевшую скатиться к полу. Пробудился. Мигом поднявшийся вихрь разогнал накопившуюся пыль, в то время как алые гребни ножа, раскаленного пол влиянием чудовищной силы странницы, потухли. Вдыхая тяжёлый аромат удушья, Розалинда, чувствуя отток сил, просто ожидает, когда закончатся бесконечные лезвия ветра, терзающего кожу, когда пальцы, обрамлённые серебряными когтями, наконец отпустят её шею. Она ожидает пощады. Глупо молиться в такой момент, но она втихую произносит три главных слова из молитвы в Снежной, в надежде, что её новый бог не оставит, что Царица вспомнит об страшных муках народа, которого сама обрекла на бродяжничество, что она обратит свой слепой взор, прикрытый кружевами маски, на смертную женщину, медленно потухающую в поцелуе со смертью. Барбатос не допускает чужой молитвы в своем храме. Он обозлен, желает сгрести в свой сосуд для амброзии побольше силы, когда слышит лепет на чужом языке молитв. Двери собора раскрылись, впуская свежий воздух, так жаждущий протиснуться внутрь. Альбедо смотрит на все происходящее, но будто не замечает внезапно поднявшегося урагана, как и не замечает Розария, что уже почти закончила с начатым. Он видит эту ужасающую мощь, но не стремится отбить из цепких лап бога страдающую женщину. Он все понял. Едва Барбатос обратил свое внимание на пришедшего, так все потухло: сникло и небо, загнанное вихрями — узорами чужих железных крылий, глаза бога потухли, хотя сверкали тысячью ларимаров, а само тело спустилось к полу и обрело прежний облик. Уже тогда Розалинда упала на пол, ещё живая, но уже собиравшаяся в тугие объятия змеиных пастей Суда. — Зачем пришел? — после всего произошедшего вопрос Венти звучал больше нелепо, нежели четко и понятно: кто не придет после оставленной расправленной кровати и забытой сесилии на простынях? — Чтобы отдать это, — Альбедо протянул цветок. — Оставь на память. Бард не стеснялся своего истинного лика, скорее, наоборот, ждал первого вопроса от интересующей его персоны, которая, в свою очередь, не слишком спешила завязать разговор на эту тему. Розария молчала и ожидала развязки, но видя неловкость алхимика, поспешила оставить их наедине, не считая гостью с покинутым сознанием. — Ты вернёшься? — Руша все ожидания бога, юнец задаёт столь наивный, но в то же время, до жути приятный вопрос: подобные речи могут пробудить медовое смущение, сладость которого засахарится на языке, онемевшем от чувств. — Ничего не обещаю. — Да. — Пообещай. — Вернусь. Покидая собор, Альбедо слегка ностальгично окинул взглядом массивы здания, а после скрылся в одном из множества капилляров переулков, сохранив в памяти случившееся мгновенье назад.

***

Вечер осыпал малину облаков на небо, точно обронил корзинку с рубеллитами ягод. Улицы горланили пятничным пьянством, эпицентром которого становилась таверна, облепленная жителями, подобно улью, наполненному пчелами, гудящими легкими разговорами вперемешку с пошлыми шутками. Ветер совсем стих и не касался даже листьев яблонь, не гудел в трубах домов, молча греясь в светилах восходящей луны. Он плясал на высоте, недоступной обычному человеку, вырисовывал бледноликие облачные письмена, сахаром тающие в гуще неба, поющего клекотом выпущенного на волю сокола, что держал путь от винокурни. Копотью горнил чернилась кузница, открытая лишь по причине очень важного заказа от анонима, что в данный момент из-за угла наблюдал за работой Вагнера. Виридианы складок накидки, расшитой цветными нитями, плавно огибали узкую спину барда, выпившего в преддверии захода солнца, с мыслями снять напряжение или подойти ближе к циррозу. Резные стяги лиры едва колыхнул северный ветер, вызвав дрожь струн, мигом запевших в хорале тонких голосов. Сдержав остатки силы, укоренившейся в пальцах, подобно ногтям, Венти с тоской взглянул на второй этаж алхимической мастерской, выжидая, когда в приглушенном свете из окна промелькнет тень его сегодняшнего приятеля, любезно постиравшего вещи и запустившего в дом. Точно загнанное тоской, сердце с каждым ударом выплевывало яд, болью скребущего в подреберии, заставляя все тело сжиматься пружиной. Причина оставалась загадкой: то ли Алая Леди использовала что-то настолько сильное, способное выжить божество из сосуда людской плоти, то ли дружок вызывал неоднозначные всплески чувств. Тень таки промелькнула, заставив божка приглушить свои стенания за наблюдением, пока Альбедо не задернул шторы. Может, постучаться вновь? Уверенность, подогнанная хмелем и ослепляющая наглость водили парня за нос, заставив вновь пойти на поводу у сердца, а не ума. Честно сказать, Венти всегда выбирал первое, ибо самые безбашенные, яркие и счастливые моменты он прожил именно впоследствии перевеса этой чаши весов души. Игнорируя все правила приличия, молодой человек отключил голову после того, как увидел открытое окно на лестнице. Пробравшись в него без раздумий, он тихо прошел к чужой спальне, приникнув к двери, как тайный воздыхатель. Заметив чужое присутствие, Альбедо улыбнулся, после чего протянул особо мягко: — Нравится скрываться? — Думаю, это мой фетиш, — хихикнул в ответ гость.