зачем я знаю тебя.

Когда Серёжа заходит в ванную, в голове лишь крутятся строки из песни. Там больше ничего нет. Только строки из песни и дикая, невыносимо сильная боль от утраты. Самого дорогого, блять, в жизни человека. Как ты там? Есть ли тот, кто целует нежно по утрам? Горошко смотрит в зеркало, которое висит над умывальником — заплаканное лицо, красные искусанные губы, опухшие глаза. Сразу видно, плакал долго. В подушку уткнувшись, крики в ней топя, чтобы не так громко было. А как не кричать, когда от боли внутри разрывает? Как? Но ведь он не твой. Эта мысль снова и снова проносится в голове, не желает уходить, остаётся в ней, не покидает, словно назло. Больше не его. Раньше был, а сейчас нет. Опомнился, блять, к жене вернулся, «заигрался», «завертелся», блять. Для Димы это просто, сука, как игра, эксперимент был, а для Горошко это любовь была. Яркая, страстная, сильная, сжигающая изнутри, приятно в сердце горящая, первая. Он трясёт головой, пытаясь избавиться от ненужных слов и мыслей в ней, снова начинает плакать, чувствуя обжигающие дорожки на щеках, осидающие солёными каплями на губах. Слизывает слёзы с губ языком. Солёные, это отрезвляет немного. Поэтому Серёжа словно из транса выходит, пару раз моргает, осознать себя пытаясь. Группа крови на рукаве. Из шкафчика, спрятанного за зеркалом, Серёжа берёт острое бритвенное лезвие. Осторожно проводит по острому металлу пальцем, чувствует выступающую каплю крови, и осторожно слизывает алую каплю с пальца, а потом аккуратно перехватывает лезвие, чтобы не порезаться. Не пальцы он сейчас резать собрался, совсем не их. Перемен требуют наши сердца. Его сердце требует лишь одного — взаимности, которой уже никогда не будет. Хотя, её, походу, и не было никогда. Сплошной обман, игра, от которой Серёжа честно не знал, как сильно пострадает. Играть так не хотелось совсем. Как только он появился в Серёжиной жизни, он понял: ему не выжить. Он был слишком прекрасен. А когда Горошко узнал его, как человека окончательно — влюбился сильно до невозможности. Он был слишком хорошим для этого ужасного мира. Он был слишком понимающим и поддерживающим, но в то же время, он был тем, кто не может ответить на его влюблённость взаимностью, а точнее, настоящей, сука, взаимностью, а не лживой. И именно Чеботарёв был тем, кто загнал Серёжу в сети селфхарма. В сети кромсания запястий в кровь. Браслеты, запястья покрывающие, появлялись по степени появления новых, глубоких и не очень, шрамов. Штук по пять — шесть на каждой руке, и Серёжа почему — то уверен — не последние. Хотя, вполне возможно, что скоро Горошко на бёдра перейдёт. Скорее всего, да. Серёжа проводит лезвием по запястью, вдавливая его в тонкую кожу, сильно — сильно, желая затмить комок боли в груди, и безэмоционально смотрит на выступающую кровь, аккуратно стекающую по руке. Вообще всё равно, пусто, неважно. Второй порез, глубже, но несильно. Кровь стекает сильнее, но Горошко не обращает внимания, лишь продолжает полосить руку, наплевав на всё, желая лишь боль в душе облегчить. Повторяет старые шрамы, проводя по ним, а больнее это в два раза, чем обычно, создает новые — всё равно, полосует предплечье без разбора. Когда на запястье и предплечье почти не остаётся невредимых участков, он останавливается. Не переходит на кожу кистей — слишком видные места. Но оставляет пару тонких неглубоких царапок около большого пальца — так почему — то хочется. Чтобы видно было, а не под браслетами скрыто. Рёбра и ноги трогать не хочется. Пока что, потом, он думает, и до них дойдёт. Перетягивает руку бинтом, смотря на то, как алые капли проступают на бинт, и выходит из ванной. Выхожу и надеюсь, что завтра будет лучше. Серёжа честно хочет прекратить это всё — хочет прекратить весь свой селфхарм, все мучения, всю боль. И возможно, когда - нибудь, да прекратит. Но точно не сейчас: сейчас это ему помогает. Помогает избавиться от лишней боли в сердце, душе, от предательства (?) Димы. Серёжа честно не разбирается, можно ли поступок Димы считать в Серёжину сторону предательством. Ведь по сути Дима жену предавал, когда обнимал Серёжу. Когда целовал в губы мягко и нежно Серёжу. Когда Серёжу втрахивал в диван, вырывая из пухлых губ буквально скулёж. И жену Димину Серёже тоже жаль: она по сути тоже жертвой оказалась. Но Дима всё равно в итоге её с дочкой выбрал: сказал, семья дороже в любом случае. И Серёжа понимал, хоть не принимал. Но очень принять хотел. В итоге он просто Диме в тот день кивнул, закусывая губы до крови, лишь бы при нём не расплакаться. За дверь максимально вежливо выставил и убедился когда, что Чеботарёв точно ушёл, позволил себе с тихими рыданиями спуститься вниз по двери, сжимая в руках волосы, бьясь в тихой истерике. Дальше вроде легче становилось, как казалось: с Димой старался никак не пересекаться, не контактировать с ним, друзьям даже имя запрещал произносить, чтобы паническую атаку не заработать. Только вот резать себя стал будто больше: браслеты покупал один за одним. И значение у одного браслета, особенного, было: в честь Димы. Но не с приятными ассоциациями, а наоборот: когда он Диму отпустил почти, браслет этот купил и на руку надел. Теперь браслет значил лишь одно: он через это дерьмо пройдёт обязательно, он постарается, он со всем справится, он, блять, сильный. И пообещал себе: и с истязаем себя справится. Справится, пересилит и в честь этого браслет тоже обязательно купит, с особым значением для него. Диму он с того момента видел лишь однажды: и переебало тогда знатно. Обнять захотелось, прижаться близко, потрепать по смоляным волосам, прижаться мягко к губам, оставив на них аккуратный поцелуй. Но Серёжа себя тогда сдержал: лишь поджал губы, окидывая Чеботарёва взглядом, ловя в ответ внимательные глаза Димы, и сделал глоток шампанского, отворачиваясь, возвращаясь в диалогу с Ромой Котковым. Просто, Серёжа, забудь, что он тут вообще есть. И через год — полтора Серёжу отпускает. До бедёр, кстати, не добрался. Но Диму отпустил, сейчас плевать было вообще. Отношения новые появились, парня Тихоном зовут, он милый и заботливый, и Серёжа с ним искренне счастлив был, любил. Доверил историю ему, шрамов и браслетов. Тихон его тогда нежно по рукам гладил, целовал ласково порезы, говоря то, насколько Горошко прекрасен любым. С Димой пересекался пару раз, лишь здоровался. Пьяный поцелуй в подсобке он ни за что не считает: под алкоголем был, смысл серьёзно воспринимать, да?.А он счастлив, и счастлив без Чеботарёва. Он же Тихона любит, правда?