Стоит того, чтобы ждать...

Глава 11.

Любовь не найденная, потерянная и вновь обретённая.

      Пение кукушки — то, что я услышал первым, когда проснулся. Как иронично. Спрашивать, сколько мне осталось, я не стал. Зачем испытывать судьбу? Кстати, интересный вопрос: а где я? Я отряхнулся от земли и веток, которыми я ночью закрылся. Было неприятно, но моральная усталость сыграла своё. Умыться негде, даже глаза не протереть — руки грязные. Поэтому, с навязчивой, липкой пеленой в глазах я пошёл бродить по лесу.       Как понять, куда идти? Да и какая разница? Хотя, меня могли спохватиться в лагере. С другой стороны, кому я нужен? После того, что вчера сказала Алиса… Это ужасно. Мне трудно перестать во что-то верить, но она сама разрывает наше общение! Снова, какой уже раз, в голову ударили воспоминания. Прекрасные, мягкие, ароматные рыжие волосы, нежная кожа, чуть твёрдые мозоли на пальцах от струн, глаза, глубокие, как два огромных янтарных озера, лицо, милое, и родное, губы, которые я бы никогда не отпускал. О, Господи…       Да почему опять все это случается со мной?! Я не считаю, что она хочет все разрушить. Алиса просто не такая. Она снова напяливает на себя эту уверенность! При этом, ничего не даёт сказать. И то, что она меня не любит, она не говорила. Я обязательно должен подойти к ней, и сказать это ей в лицо.       Я ударил себя по щеке. Нет, парень, все. Закончилось. Она тебя не любит. Я должен глушить надежду на это, и жить дальше. И… да кому я вру?! Мысли путаются, как будто гадаю по ромашке: любит, не любит, любит, не любит, любит… Так или иначе, стоит немного сориентироваться, где я. Лес. Палки. Кусты. Солнце даже близко не в зените.       Ранее утро? После такого сна — навряд ли.       Пока меня не спохватились, нужно выйти назад. Вспоминай, откуда ты пришёл, идиот. Вроде и нелегко, но все места как-будто знакомы. Пятнадцать минут, полчаса… появился страх, что я ушёл куда-то далеко. Поэтому, я решил забраться на дерево. Рядом стоящая сосна очень подходила для этой миссии, взгляд мой сразу упал на неё. Ветки вроде крепкие, стоит в некотором отдалении от остальных деревьев, высокая. Крепко обхватив ствол ногами, я начал карабкаться вверх, нещадно портя рубашку, трущуюся об шершавую кору, та же участь постигла и сандалии, опасно поскрипывающие, когда я становился ими на совершенно несерьёзные выступы. Не знаю, был ли я в прошлой жизни альпинистом, но метров 10 я сумел пролезть, и заметив поднятую кверху руку Генды, облегченно выдохнул. Всё-таки, прирождённая ориентация в пространстве меня не подвела. Хотя, лес по сравнению с пещерой — так, детская страшилка.       Теперь, зная где находится лагерь, в лесу делать мне было совсем нечего. Я начал спускаться. Все по той же траектории, аккуратно перебирая нога… «Хрясь!» «Блять, ну как же без этого»       Ветка внизу треснула, и отлетела так, будто ее оторвали и выкинули прочь силой, а вместе с ней начал скользить вниз и я. Я попытался прицепиться чем угодно, но получилось только ногтями, отчего я сразу отцепил руки, дабы не оторвать ногти. Оставшись висеть лишь на ногах, Ньютон, чтоб тебя, гравитация потянула меня, а мой пресс не был так развит, чтобы держать планку, обхватив ногами дерево. Выгнувшись, я наконец-то полностью оторвался и понёсся вниз. А знаете — довольно иронично — не смог повеситься, но расшибся с дерева. Интересно, когда мое бездыханное тело найдут, увидит ли Алиса мое лицо? Поймёт ли она, что была неправа? Так почувствуй же эту, последнюю любовь, звезда моего сердца.       Бах. Не, не так. БАХ! Мощный удар, и земля такая твёрдая. Каждый камушек можно почувствовать. Что-то очень громко, так, что в ушах зазвенело, хрустнуло. Я попытался встать… но… на что? «В смысле?..» Я не чувствовал все, что было ниже рёбер. Вообще. Так-то все было на месте, но тот факт, что грохнулся я на спину, был неутешителен. А я вообще-то шутил про «бездыханное тело»… в глазах потемнело. Последствие удара? Спутавшееся сознание попыталось позвать на помощь самого близкого человека: — Алиса…       «А вот и зенит». Я проснулся, и по привычке, поднялся, потягиваясь. Рядом лежали отломанные ветки, хвоя, и… и мой позвоночник, по-видимому, был цел. Однако, интересно. Спина все-так же жутко болела, хотя мне даже не тридцать. Воу, вот это чувство юмора. Компенсаторная реакция мозга на недостаток дофамина из-за недавней депрессии? Какая впрочем разница. Я встал и пошёл в лагерь. В лагере обо мне не вспомнили со вчерашнего. А что было вчера? Чувство, словно прошёл год, не меньше. Как же так. Даже кибернетики. Все купаются в лаврах вчерашнего шоу, а после устроенного ими представления грандиозных масштабов, эти двое вообще должны силой отбиваться от славы. Или, учитывая советские реалии, наказания.       И что мне весь день, простите, делать? Гоняться за Алисой? Стыдно. Выполнять поручения вожатой? Упаси Боже, не буду. Да и гулять как-то не хочется. Вспомнить бы ещё, где мои вещи, после вчерашнего… переезда. Рыжая, ты, конечно, та ещё гиена. Огненная. — Панки хой! Чего пялишь, Фредди Крюгер? — зазвучал знакомый звонкий голосок, от которого у половины лагеря сердце падало в пятки и понуждало их бежать быстрее ветра. Затем в поле зрения попала и красно-рыжая коса, затем вторая, а затем мой взгляд опустился и на сам источник этого пожара. Надо же… — Надо же, кто вернулся. Как ты, Олег Вещий? — Ещё всех вас переживу, старичье! Нормально, день в больнице отлежала, потом почти неделю со справками маялась. Все уж отговаривали, а я им кукиш под нос. Как видишь, отпустили. — Ульяна показала язык кому-то. — Ну и хорошо. Ты, получается, вчера приехала? — спросил я, припоминая картинки прошедшего дня, особенно яркий алый закат, въевшийся в память. — Да, вместе с этим новым вожатым. Я посмотрела, что вы вчера тут устроили, особенно Шурик с Эликом. Вы, народ, свихнулись. Я ж вам такие шоу, да без моего участия, не прощу! — А потом Ф… КГБ вызовут на терракт в лагере. А что, звучит! — Ладно уж тебе, льстишь. А что ты не с Алиской-то? Ты не представляешь, какая она вчера была угрюмая, все бормотала что-то, а потом, ночью, грустила очень почему-то. Никогда ее такой не видела. — Ульяна, вот за язык тебя не тянули, вопросы все прямо в тему! — Мы с ней немного… поругались. — Немного?! Ты, болван, что такого наделал?! Али изменил с кем, окаянный?! — подражая вышеупомянутому князю Олегу продекламировала Рыжая-младшая. — Спокойно! Она считает, что изменил. Если кратко, то я просто упал на Лену, она это увидела и ушла в это мерзкое состояние. — Ой, дружище, тяжёлый случай. — прозвенел горн. — Прости, голод не тётка, есть хочется так, что башка вертится! — Она у тебя итак не стоит на месте никогда. — Я побежала, ищи меня в моём домике! — крикнула девчушка так, будто и не услышала ничего.       Хоть что-то подняло настроение. Если честно, мне было не сильно важно, когда приедет Ульяна, главное, чтобы не заняла мое место в домике Алисы. Но как ни странно, сейчас уже наплевать. Алиса всю ночь грустила. Грустила? Просто грусть, или Ульяна недоговорила что-то. Ночью. Она раньше никогда ее такой не видела. Раньше. Раньше ночью. Раньше ночью никогда не видела «такой» Алису. Твою мать, она не спала раньше ночью! Неужели она видела, как Рыжик колется?       Я споткнулся на месте, задев плечом куда-то шедшего маленького пионера, и чуть не сбил его с ног. «Простите» — выдал я, и побрёл дальше. Однако, пищи для размышлений появилось куда больше. Если Ульяна знала, почему не попыталась что-то предпринять? Удивилась ли она, что Алиса перестала принимать? Или… не перестала? — Твою мать!       Ноги сами понесли меня к ее домику, я промчался лихим вихрем и вскоре очутился на пороге. Без капли смущения я открыл дверь, заметив Рыжую за чтением чего-то. Ее веки были немного припухшие, как после долгого недосыпа. Она заметила меня. Удивлённо покосилась, а затем вернулась к чтению, проронив: — Твои вещи в шкафу, нижняя правая полка. — Алиса, покажи мне руки! — отчеканил я, немного запыхавшись после бега. — Ты больной? Я тебе сказала, чтобы больше тебя не виде… — Да плевать мне, покажи руки! — крикнул я, сам удивившись громкости своего голоса. Девчонка как-то сникла и недоуменно вытянула вперёд две конечности. Я посмотрел на вены, локтевые сгибы. Новых ранок нет. Все чисто. — Ты же не принимала? Отвечай! — Нет! Совсем рехнулся, вломился, как бешен… — Я понял! — перебил я Алису, и развернулся, попутно захватив вещи. — Аривидерчи.       Так, Сема. Что это сейчас, прости, было. Накручиваю себя со слов мелкой девчонки, ни о чем её не спросив. Хвала небесам, Алиса ничего не принимает. Учитывая то, через что она прошла. Столовая. Зайду, пообедаю что ли?       Вкусно. Гречка и мясо. Хотя, сколько я уже не ел? Вспомнить бы. На самом деле плевать. На все. После обеда я пешком дошёл до спортзала к Геннадию Евгеньевичу. Тот спокойно протирал награды в своём кабинете. «Тук-тук» — Войдите. Легко скрипнула дверь, и с порога я начал: — Геннадий Евгеньевич, здравствуйте. Помните, вы мне предлагали вчера готовиться к соревнованиям? — О, Сёма! Привет, привет, заходи, присаживайся. Классный номер у вас был вчера, прям трогающий. Да, помню, передумал насчёт этого? — Нет, если честно, хотел просто записаться в зал. — Ах, вот что. И это хорошо, давай, я тебя внесу в список. — Тренер стал ворошить полку своего стола, и я отвлёкся; засмотрелся в окно. Зелень. Все такая же, насмешливо живая, чересчур сочащаяся свежестью и надеждой на что-то лучшее. Лагерь был островком, где можно было спрятаться от всех «прекрас» реальной жизни в постсоветском пространстве, жизни без денег, жизни в состоянии «по умолчанию», без специальных талантов и способностей, не игровой персонаж. Неужели и я был таким? Точнее… неужели, и я такой? Но с другой стороны… Что за дивный новый мир открылся мне? Где светит солнце, где есть любовь и дружба, доброта и смелость, доверчивость, даже все неприятности сводятся к наказанию от старших, к трате своего времени на что-то общественно полезное. Совершенно детский эгоизм, но и совершенно детская, сказочная история.       А я уже давно не ребёнок. Так я думал. А вёл себя, как подросток, прямо в центре своего юношеского эгоистичного максимализма, где горами вокруг долины встают любые события, переживания, будто костёр, в который прыснули бензином — вспыхивают и горят так ярко, что слепит глаза. Может, это связано и с физическим изменением моего тела. Но эта острота ощущений, как же она прекрасна! И лишь осознав это, я понял, что могу быть выше, могу трезво оценивать свои проблемы.       А какие они у меня? Поругался с Алисой? Так-то она меня бросила, но ведь она — маленькая, напуганная и побитая девочка, которая не верит ни в себя, ни в кого-то ещё. А я? Взрослый мужик, который прожёг свою взрослую жизнь, которому нечего терять. У меня никогда не было ни девушки, ни любви. А теперь я так просто отчаиваюсь и сдаюсь? Наслаждаясь где-то внутри своими страданиями? Не-е-ет, так не пойдёт. Голову, как у древнего спартанца ярость, мою заполнила холодная, и даже «обречённая» решимость. Нечего терять, но можно спасти и вновь обрести. Вернуть любовь. — Семён! Ау-у… — Да, Геннадий Евгеньевич? Простите, я немного задумался. — как после фокусировки, краски мира ударили в голову. Красные тона стали ярче. Как кровь, текущая по жилам, этот цвет дал мне сил. — Всё, я записал. Можешь прямо сейчас начинать. Надо тебя с инвентарём познакомить. — Да.? Ой, то есть, простите, я сейчас капельку занят. Я только записаться подошёл. Мне надо и в музкружке убираться, и к кое-кому сходить. — Вон оно что. Ну, дело твое, просто сейчас самое удобное время… — Спасибо! — крикнул я, вылетая из кабинета.       Надо бежать, пока я не растерял свою решимость. В столовую. Не ради еды, там сейчас самый близкий к Алисе человек: Ульяна. Быстрее!       Ни капли не запыхался. Ещё силы есть. Я твёрдым шагом зашёл в столовую, отмахиваясь от пионеров, подлизывающихся по поводу «хорошего выступления». Где. Младшая. Рыжая. Вот, сидит. Ест, и вроде ее котлета даже без живности под ней. — Мелкая, нам надо поговорить. — от такого она чуть не подавилась, и прокашлявшись, удивлённо воскликнула: — Вот это предъява! Ты с дуба рухнул, какая я тебе Мелкая, ты, шпала, пойдём один на оди… — Я схватил Ульянку за шиворот, и добровольно-принудительно выудил из столовой.       Крылечко. Мы отошли от сборища пионеров и я обратился к затихшей девочке: — Ульяна! Где сейчас Алиса? Как мне к ней подойти, чтобы поговорить? — Она сейчас не в том состоянии, чтобы… хотя, если посмотреть на тебя… ты какой-то чересчур… яростно решительный. — Беру кота за рога. — Быка за яйца, в случае Алисы. Она на причале. Как и всегда. И слышь, ещё раз так в меня вцепишься, обещаю, загрызу. — Ясно, к причалу.       Старое скрипучее здание. Я захожу, тут темно. Достаю зажигалку. Откуда она у меня? Не помню. Ни звука. Прохожу наверх. Хотя. Если это Алиса, то… я выглянул в окно сразу же. Никого. Значит, крыша. Лязгнула сталь лестницы и петли недовольно взвизгнули. Маленький силуэт. Даже не двигайся. — Хорошо тебе? — спросил я, вставая рядом со свесившей ноги вниз девушкой. Она молчит. — Что же ты, выскажи что-то язвительное. Ты же любишь. Издеваться. — ДА КТО ИЗ НАС ИЗДЕ… — Рот закрой и послушай. — холодным низким тоном сказал я. Подействовало. — Я не знаю, насколько плохо я поступил. Да, может надо было держать равновесие, или отключить гравитацию, чтобы ни на кого не упасть после ношения прекрасных 20 ящиков с лекарствами. — Замолчи. — Не в этом дело. Меня больше всего забавляет то, что ты даже не попыталась помириться. Даже не разобралась. Не дала шанса. Просто разорвала все, сожгла напрочь мосты, будто меня и не было. Будто нас и не было. Насколько же нужно не доверять? Чем я такое заслужил? — Заткнись. — Нет, ты дослушай. Если я сделал что-то не так, скажи сразу, а не будь неблагодарной сволочью. Алиса, что тебе нужно? Больше любви? Больше секса? — Я сказала… — Я дам тебе все, только объясни: чем я так неугоден тебе, барыня? Ты, кажется, настолько погрузилась в свои страдания, что не замечаешь того, что тебя никто и не предавал, всех усилий, чувств, переданных тебе, всех. — ЗАКРОЙ СВОЙ ГРЁБАННЫЙ РОТ! — зарычала она так громко, что вся моя уверенность и решимость сошла на нет. Оглушительно, истошно. Без капли смущения. Ей было плевать на всех, кто сидел на пляже. На остальной лагерь. Я почувствовал в этих словах такую злость, что меня выбило из колеи. А затем… Нечто страшное. Она толкнул меня с такой силой, что я не устоял на краю, и полетел вниз.       Второй раз за день. Как смешно. Но зато, в этот раз — от ее рук. Она смотрит вниз, и гримаса злости сменяется на ужас, а затем на крик. Она кричит… моё имя. Точнее, первые две буквы. Остального я не услышал. — Ничего страшного. Вода поглотила весь удар, хотя спину он себе наглухо отшиб. Лежать вряд ли сможет на ней день-другой. — голос женщины, властный, спокойный. — Почему же он тогда… отрубился? — плач, дрожь в голосе. — Эмоциональное истощение. Ты его, голубушка, так. Довела. Очень неблагодарно, знаешь ли, он тебя из таких клещей вытянул. — Но… я… я… — всхлипывала Алиса. — Что ты? Хватит уже думать о себе любимой, дорогуша. Ты чуть его не убила, сама говоришь. Цитирую: метр другой, и он упал бы на пирс. — Я ведь простила его сразу… даже если он бы изменил, простила бы. — И все равно мучила его. Идём, я тебе кое-что покажу. — Две пары ног отошли на несколько метров. Виола чем-то погремела и достала малюсенькую коробочку. Они немного постояли над ней, затем Алиса спросила: — Ваше? — Да. Память о моем муже. Он погиб в афгане. Читал мое письмо, не заметил на радаре приближающуюся машину. Он выбирал между собой и своим отрядом. Подорвался гранатой вместе с БМП противника. Орден Мужества. Даже героя не дали. — медсестра говорила тихо, мертвым голосом. Она не думала ни о чем, но в ее интонации чувствовалась выжженная болью пустыня души, где раньше они жили вдвоём. Не осталось ничего, кроме пряного запаха пороха. — Это так, поучительная тебе история. Ваши детские ссоры ничто, по сравнению с настоящей трагедией. И ты чуть не допустила ту же ошибку. Думай. — Сёма… — Алиса подбежала к кровати и упала на колени. Она плакала, по-настоящему. Ревела, смывая и так стёкшую тушь. Алиса аккуратно подняла мою руку и поцеловала её. — Прости! Прости меня, пожалуйста. Я… все сделаю, чтобы ты… — Он спит, Алиса. Не буди. Я пока пойду, проветрюсь. Что-то засиделась. — Виола вышла из здания. Никто не видел её, она зашла в кусты, и опустилась на землю. Она заплакала, тихо, без единого звука. Вспоминая бравого солдата, она всегда отходила «проветриться». — Вспомни тот вид, который… нам открывался с мыса… Ярким пятном над морем Вос-ход… И все, что я должен видеть — маленький глупый смысл. Когда-нибудь я продолжу По-лет… Не надо ничего этого, Алиса, я тебя простил. — подал голос я, начав с одной красивой песни моего времени, притягивая Рыжика к себе, и обнимая её. Я закрыл глаза, и почувствовал, как рушится мир, куски неба отлетают, оставляя белеющую пустоту, земля уходит из-под ног. Меня кружит, отрывает от неё, но безуспешно. Нас не сможет разорвать так легко. Я держу ее крепко. Тепло. Глаза отказывают открываться, только белый свет, но я чувствую ее в своих объятиях. Рушится само пространство. Сверху приходит кто-то, хочет поднять меня и ее; я не отпускаю, тогда нас берут вместе. Мы плывем вверх, она плачет, а я люблю ее, больше всего. — Алиса, ну хватит. — она только сильнее жмётся ко мне, и качает головой, упертой в мою грудь. Н-да. Теперь ее и вправду клещами не отцепишь. Сколько мы уже лежим? Бок начинает болеть. Минут двадцать. Но она все ещё такая приятная на ощупь, мягкая, греющая до мурашек по телу. Да уж. Прилип. Пожалуй, с этого момента и начнётся новая жизнь в лагере, где каждый день будет наполнен новым, как огонь костра, оранжевым, с прорехой красного, светом. Всё отболит, и мудрый говорит: «Каждый костёр когда-то догорит», Ветер золу развеет без следа. Но до тех пор, пока огонь горит, Каждый его по-своему хранит. Если беда, и если холода. Раз ночь длинна, жгут едва-едва, И берегут силы и дрова, Зря не шумят, и не портят лес. Но иногда найдётся вдруг чудак, Этот чудак всё сделает не так, И его костёр взовьётся до небес. Ещё не всё дорешено, Ещё не всё разрешено, Ещё не всё погасли краски дня, Ещё не жаль огня, И Бог хранит меня. Тот был умней, кто свой огонь сберёг. Он обогреть других уже не мог, Но без потерь дожил до тёплых дней. А ты был не прав, ты всё спалил за час. И через час большой огонь угас. Но в этот час стало всем теплей.