Сияние смерти

Он стремился глубоко проникнуть в жизнь, вцепиться в неё накрепко орлиной хваткой, его до боли потрясали грандиозные открытия, и уже рождалось понимание, что он всем этим способен овладеть.

Джек Лондон.

Англия, Лондон. 12 июля 1991 год.

Прóпасть. Бездонная, непроходимая, непреодолимая прóпасть. А я, словно… Словно камень. Камень, сорвавшийся с горной кручи. И я снова лечу в дразнящую пропасть на невозможной скорости, меняя по пути тысячу форм, и переживая чуть больше бесконечности эмоций… Теперь я иду по искривлённых, глухих, узких, непроходимых, тернистых дорог, которые ведут на край света. Иду стремясь достигнуть вечной истины и знаний… А путь широкий и роскошный, озарённый солнцем и освещённый ночью огнями, но мимо него в ущельях прячутся люди. Их взгляд пустой, словно у мертвецов. Их взгляд устремлён на меня. Они шепчутся в страхе, в неверии. И пусть шепчутся, пусть страдают, ведь среди бесчисленного скопления звёзд, вкраплённых в непобедимую тьму, они ничто, всего лишь обитель печалей и страданий. Страх чувствуется везде. Казалось он мечется во мгле меж неподвижным небом в россыпи колючих звёзд и мимолетно ускользающей землёй. Мчит над пустынной неизвестной местностью, над пологими холмами, усеянными редкими валунами, и над отвесным обрывом. Зависает на мгновение высоко у серебрящегося в лунном свете гребня и стрелой вонзается в рокочущую бездну. А в бездне виднеются изумрудные глаза. Яркие, красивые и такие…печальные. Как вспорхнувшая птица, тлеющий огонек в его глазах улетел, умертвляя возможность увидеть и затеряться среди тонких стен его хрустальной вселенной. Я знала, что теплые воспоминания не могут вырваться наружу сквозь эти преграды, неоправданно возведённые вокруг. Я бегу прямо в бездну, к изумрудным глазам. Я соучастница. Я согласилась хранить невозмутимость, согласилась дурманить и сиять цветущей красотой своей и прелестью. И вот когда уже земля подо мной обрывается, качается, двигается, в последний раз колышется, тогда и падает, увлекая меня в бездну, а между тем у меня нет ни силы, ни твердости духа отскочить назад, отвести свои глаза от зияющей пропасти, и от таких желанных, изумрудных глаз… Бездна затягивает меня, и я прыгаю наконец в неё сама, сама себе ускоряя минуту своей же погибели. Да начнётся всё сначала!

***

Мгновенно вскочивши с кровати, я попыталась выровнять дыхание. Всё тело было мокрым от пота, волосы прилипли к лицу, а дыхание было сбитым. Сердце заклокотало, какое-то до сих пор неведомое мне чувство горечи относительно всей окружающей обстановки и живущих около меня людей. Вокруг меня вдруг образовалась какая-то роковая пустота, и мне казалось, что я задыхаюсь в безвоздушном пространстве. Голова горела, по телу пробегал озноб, тело ломило, будто сутками я безвылазно ходила чёрт знает где, и ног почти не чувствовалось. Вдобавок, область верхней челюсти, рядом с передними зубами ныла. Боль, повезло, пока не режет по нервной системе, но неприятный осадок даёт о себе знать. Кое-как поднявшись с кровати, я содрогнулась от холода. Спать больше не хотелось. Хоть тяжёлая дремота сковывала и томила меня, но, как это всегда бывает с людьми, давно выбившимися из сна, они не могут заснуть сразу. Подойдя к окну и отдёрнув шторы, я выглянула во двор. Сквозь щели между ставнями и стеной тонкими полосами, белело утро, наполняя комнату синим туманным полусветом. Где-то за перегородкой торопливо стучал будильник. Кто-то пел далеко-далеко и грустно. Обведя взглядом комнату я никого не обнаружила, хотя я явственно ощущала, что возле лестницы находится мать, которая в скором времени потревожит мой покой. И я не ошиблась. Через некоторое время за дверью раздались торопливые шаги, а следом за ними взволнованный голос матери: — Элизабет, ты проснулась? Ты одета? Подлетев к шкафу где висела моя одежда, я натянула первое попавшееся платье прямо на вчерашнее бельё, в котором почему-то улеглась спать вместо ночной сорочки. — Да! — мой хриплый крик служит ответом. Мелодично скрипнула петлями дверь, в следующую секунду из-за которой аккуратно выглядывала мать. Ласково улыбнувшись она неловко поправила подол бирюзового платья. — Доброе утро, дорогая. Как спалось? — который раз задаёт этот вопрос мать, но говорит спокойным тоном, с ноткой любопытства, что свойственно для любого родителя. — Хорошо. — без энтузиазма ответила я, пожимая плечами. Она вежливо кивнула подойдя к окну. — Сегодня ты остаёшься дома одна. Твой отец должен составить важный договор с одной компанией, а меня ждёт новая литературная программа «За гранью страниц». Надеюсь ты про неё не забыла. — Она усмехнулась, продолжая глядеть во двор. — Я планирую каждый месяц приглашать туда прозаиков, поэтов и историков-самоучек. Уверена они набегут туда как саранча. — Помолчав с минуту мать продолжила. — Особой прибыли такой то, конечно не будет, но бедствовать, слава Богу, нам не прийдётся. — Закончивши свой монолог, она нахмурившись перевела взгляд на меня. Тон её голоса внезапно из беззаботного стал обеспокоенным. — Милая, с тобой всё в порядке? Выглядишь так, будто бы за тобой гонялась стая голодных волков. Я не зная что ответить, потупила взгляд в пол. Этим утром мне никак не мог дать покой приснившийся сон. Хотя, если быть честной, этот сон далеко не первый… Я не помню точно когда всё это началось, но с уверенностью и смелостью, могу сказать, что это было довольно давно, однако подобные сны мне не снились часто, если снились вообще. Сейчас же, они преследуют меня каждую ночь. Едва только сознание моё начинало заволакиваться тёмной, мягкой и сладостной пеленой забвения, как страшный, внутренний толчок подбрасывал моё тело, возвращая в сон, вдобавок дёргая за верёвочки, вертя и крутя как вздумается, ломая кости и стирая в крошево. Каждый раз я со стоном вздрагивала, широко открывая в диком испуге глаза и тотчас же опять погружалась в раздражающее, переходное состояние между сном и бодрствованием, похожее на бред, полный красочных, разнообразных видений. Но, самое страшное и необычное во всей этой ситуации было то, что я раньше никогда не видела подобных картинок из моей жизни. Ведь абсолютно каждый знает что сновидения — это особый период, состояние сна, когда человек воспринимает определённую спроектированную мозгом реальность, которая может включать в себя все типы ощущений. Мои же «сны», было сложно назвать снами. Прикрывши глаза на мгновение, я задумалась. Воспоминания слились и превратились в тягучие серые пятна, с зеленоватыми всполохами… Всё сливалось в единый пёстрый поток… Говорящая шляпа, антикварный шкаф, золотые монеты, живые портреты, прытко пишущее перо, разноцветные конфеты, шоколадные лягушки, причудливые розовые очки, котлы и палочки, хрустальные шары, песочные часы и шахматы… Ну, нет же! Явно было что-то ещё. Люди в пёстрых мантиях и остроконечных шляпах, кубок с синим пламенем, каменная чаша с вырезанными на ободке рунами… Я вздрогнула. …белые маски, дневник, таинственное зеркало, изящная диадема, изумрудный медальон, острый клинок, золотое яйцо, ожерелье, карта. Крылатые ключи и летающие книги. Огромный, выцветший гобелен с портретами… И голос… Кричащий, манящий… Чистота крови навек! Неожиданно на моё плечо мягко приземлилась тёплая рука. Аккуратно повернув взор в сторону её обладателя передо мной возникло добродушное лицо матери. — Знаешь, ты всегда можешь рассказать мне то, что тебя беспокоит. Вздохнувши, я отвернулась к окну. Там, по небу быстро плыли клочьями тучи, будто зубчатые обломки какого-то небесного замка. Его защитники давно сдались и стяги пали к ногам победителей, низвергнувших в пропасть его башни, шпили и цитадели. Но пропасть так глубока, что обломки будут падать долго, дни, а может, годы… — Тебе когда нибудь снились…странные… или необычные сны? В голове звенели стёкла, лязгали металлические шестерёнки, бились и шелестели тысячи крыльев. В глазах слепяще мерцали зелёные отсветы. — Например? Мне вспомнились наши частые разговоры о таинствах магии, удивительных и страшных вещах, которые ей довелось видеть, о власти и силе. Она могла говорить о чём угодно. — Ну… говорящая шляпа, живые портреты… шоколадные лягушки? Мать молчала. А я снова ушла в раздумья. Бывали дни когда мне не снились «яркие сны». В такие моменты меня не занимали мои домыслы и расследования по поводу их правдивости, а всё произошедшее со мной начинало казаться безумием, странным миражом, поддёрнутым туманной дымкой. Это были лучшие дни на свете. Внезапно по комнате разнёсся звонкий смех матери. — Сны, на то и есть сны, чтобы быть необычными и странными! — Яркие солнечные блики тотчас заиграли там и сям на стёклах, столе, золотых часах. Алые, пурпурные, розовые — на абажуре, белых воротниках и потолке. — Я завидую твоей фантазии, Элизабет! Завидую! От чего-то, мне показался её смех нервным и неестественным… Часто сквозь видимый миру смех, льются невидимые миру слёзы. — Пошли-ка завтракать. Я думаю ты просто голодна. Всё ещё улыбаясь лучезарной улыбкой, мать повела меня к выходу из комнаты. Мне оставалось лишь повиноваться, а меж тем, меня охватило какое-то странное по сей день чувство. Чувство, словно, я затравленный зверь в тесной клетке. Сны, на то и есть сны, чтобы быть необычными и странными!

***

Белый июльский зной, небывалый за последний десяток лет, затопил Грейт-Миссенден. Стояло марево над черепичными крышами, и все окна были распахнуты настежь, надвигалась полуденная маета, в жидкой тени деревьев пряталась измождённая жарой скотина. Улицы были пустынны, и не было желающих оказаться под прицелом нещадных лучей. Даже оводы, наконец, спеклись и перестали донимать всё живое. Не угомонились только цикады, продолжавшие истошно и визгливо трещать в траве, издавая зудящий шум, застревающий в ушах и царапающий оголённые жарой нервы. Ленивыми и неспешными шагами, я гуляла по красивым мощёным улицам и наслаждалась природой долины реки Мисборн. Родители уехали в Лондон по работе, а я была точно бродячей кошкой; всё ходила под палящим солнцем, ластилась и мурчала. Сегодня в моих планах было пойти в лес, в это время как раз поспевает ягода, а еда в моем положении лишней не бывает. Леса в наших краях дикие, нехоженые, они сплошь покрывают горы и спускаются к долинам рек. Да и к тому же, я люблю лес. Люблю вдыхать запах мокрых иголок и свежести дождливого, раннего утра, неспеша прогуливаясь по лесу среди высоких елей. Люблю бродить там в одиночестве, вслушиваясь в тихую мелодию ветра и крики птиц, которые внимательно смотрят на меня своими чёрными глазами-бусинками, гордо восседая на ветках деревьев. За глубокомысленными размышлениями я углубилась в чащу, а искала я болото, мне нужно обойти крутой восточный склон и спуститься вниз, где я и собираюсь провести свой день в компании мошкары и корзины. Успешно прибыв на место, я обнаружила, что болото заметно обмелело, вероятно, из-за небывалой жары, стоящей уже несколько недель. Я принялась за сбор ягоды и порадовалась, что я сейчас не на скале в деревне, а под деревьями в прохладной низине. Начиналась полуденная маета. Спустя несколько часов упорного труда и неравной борьбы с мошкарой, я сдалась и присела на кочку, с наслаждением потягивая спину. Прихваченный бутерброд исчез, как будто и не бывало. Над болотом стояло душное марево. Я облокотилась на ствол дерева позади.

***

Туманная хмарь застилает слабую краску гаснущей зари. Ветер прогоняет седые обрывки облаков, и над тонущей, в серо-зеленой мгле землёй, распахивается бескрайняя громада неба с первыми сторожевыми огнями звёзд. Доносится издали заунывный вой, похожий то на горький плач, то на хохот, звонко стрекочут в траве цикады, и ветер шепчет между травами… Чёрная бескрылая тень мчится над чутким безмолвием надвигающейся ночи, то взвиваясь ввысь, к тонкому серпу луны, то камнем бросаясь на зубчатые верхушки деревьев. Вот мелькает уже внизу паутина смазанных рыжих клякс и скопища черепичных крыш. Кружится кривой переулок, заваливаются в разные стороны стены домов. Щербатая брусчатка блестит под чугунным фонарём. Тьма клубится, теряя очертания, и затекает сквозь щели деревянной рамы в неосвещенную комнату… Частые удары заполняют переулок звоном и грохотом. С крыльца на дорожку выбегает рыжеволосая женщина, на ходу застёгивая мантию. Она несколько мгновений смотрит наверх, на вспыхивающие в окнах соседнего дома разноцветные огни. С кончика её палочки срывается сияющий зверь и стремительно удаляется прочь, под грохот, изданный безжалостно высаженной на первом этаже оконной рамой. Левую створку сорвало с петель. Сквозняк играет занавесками у разбитого окна. Лучи холодного, зеленоватого света льются внутрь, освещая тёмные блестящие следы на полу, стенах коридора и перилах, задравшийся уголок ковра и распахнутую дверь. Лежит, потерянная в спешке, домашняя туфля. У подножия лестницы застыла бесформенная тёмная масса. Опутанное силками тело в окровавленной ночной рубашке без единого живого места. На усыпанной битым стеклом улице лежит, раскинув руки, женщина, лицо её застыло в гримасе ужаса. Только зеленоватые мертвенные блики плавают в раскосых остекленевших глазах.

***

Я резко открыла глаза и вскочила на ноги. Уже смеркалось. Я проспала несколько часов. Укорив себя за безответственность и неосторожность, я оглянулась. Тот же лес и болото, что и с утра, сейчас выглядели совсем неприветливо. Душный запах и туман поднялись над землёю, птиц не было слышно, и ветерок больше не гулял между деревьев. Я опять поругала себя за то, что забыла про безопасность. Ведь отец учил меня, что в лесу нужно быть начеку, а особенно на болоте. Я взяла корзинку и двинулась сквозь туман по кочкам в обратный путь. Неизменные красные кеды, пыльные и запачканные землёй, оставляют невнятные следы на извечно влажной почве, а платье почти совсем не защищает от завывающего зловеще ветра. Хотя, может, это неосознанный страх обдает кожу могильным холодом? Вдруг боковым зрением я увидела, словно что-то мелькнуло меж стволов слева от меня. Я резко обернулась, напряжённо вглядываясь в тёмные контуры деревьев. Ничего не увидев, я развернулась и опять пошла в сторону горы, но не успела пройти и пяти шагов, как вновь увидела это, только ближе. Оно было высокое и… вертикальное. Оно, чем бы ни было, не могло быть медведем или другим зверем. Значит, здесь есть ещё один человек, решила я, стараясь успокоиться. Надо его окликнуть, чужим здесь взяться неоткуда, следовательно, это кто-то из соседей. — Эй, сосед! Это я, Элизабет, — выкрикнула я в тишину, но болото поглотило мой крик, и он получился тише, чем я рассчитывала. Ответом мне была оглушительная тишина. Тут тьма между двух стволов недалеко от меня стала гуще, и я увидела тень, скользящую в мою сторону, и услышала хриплое шипение от неё. Закричав что есть силы, я швырнула полную корзинку в сторону тени и опрометью кинулась наутёк. Я бежала не разбирая дороги, от ужаса у меня подкашивались ноги, но я ни разу не споткнулась, словно летела над кочками и корнями деревьев. Самая быстрая газель позавидовала бы моей прыти, ведь уже скоро я преодолела гору, лес стал реже и светлее, но темпа я не сбавила. Я неслась, слыша, как свистит ветер в ушах, и чувствовала, как бьется сердце где-то в глотке, словно может выскочить в любой момент, если я открою рот. Я добежала до дома, ворвалась в свою комнату и рухнула на кровать, задыхаясь и давясь кашлем. Меня колотило от страха, но я была спасена.

***

Ночью я спала плохо, стоило чуть задремать, как я сразу оказывалась в том лесу, вместе с тем нечто. Я не могла ни увидеть, ни пощупать себя, у меня не было глотки, чтобы закричать. Тихая и очень надёжная тюрьма, не сбежать, не вырваться. Утром я проснулась поздно и сразу получила нагоняй от матери, что шатаюсь невесть где и ничего не делаю. Хотя обычно отец относился ко мне строго. Я вышла на улицу. День обещал быть жарким. Снова. Отогнав трех овец на лужайку с пожухшей от жары травой, я сорвала несколько фиг и съела их вместо завтрака. Потом я набрала в ведро воды и умылась, в отражении на меня смотрела худенькая девчонка лет одиннадцати, с волнистыми каштановыми волосами и тёмно-карими глазами. В моей внешности абсолютно не было нечего особенного или уникального. Но, было всё же нечто… необычное. Мне всегда говорили что я не похожа на родителей. И спорить с этим было совершенно бесполезно… Дело в том, что у моей матери золотисто-медный цвет волос и голубой цвет глаз. Отец же, сероглазый брюнет. Естественно я задавала соответствующие и интересующие меня вопросы матери, однако всегда был один и тот же ответ: мол, гены сложная штука. Мать всегда отвечала уклончиво, словно пыталась увильнуть от ответа. Говорила, мол, такая внешность у меня от прабабушки, по отцовской линии. Мне оставалось лишь в это верить. Может быть со временем гены вступят в свои права? На высоком небе не было ни облачка, жужжали пчёлы, сосед вдалеке что-то кричал своему сыну, колокольчики на шеях у овец весело позвякивали. Я стала думать о вчерашнем дне и том, что видела на болоте. Сейчас мне, сидящей на солнышке рядом с домом, всё это показалось выдумкой, игрой моего больного воображения. Спросонья, чего только не померещится, а корзинку жалко, она мамина, (мать пропажу всё равно, рано или поздно заметит), да и к тому же, зря я, что ли, полдня на карачках лазила? Если и был там кто, то он уже, скорее всего ушел. Немного поколебавшись, я снова отправилась в лес. Я шла неспешным шагом, углубившись в свои мысли. Вскоре начался спуск, а лес стал гуще и темнее, червячок сомнения начал подтачивать мою уверенность, но я прогнала его. Вскоре началось болото, я замедлила темп, начала оглядываться, но ничего пугающего вокруг не было, я аккуратно ступала по кочкам, стараясь идти так же, как вчера утром. Наконец, я дошла до этого места. Небольшой площади пустырь посреди леса до сих пор веет ужасом после вчерашнего. А корзинку с ягодами, всё не было видно. Но на меня это, словно не подействовало. Я села на кажущуюся ледяным пластом землю, опёрлась спиной на толстый, шероховатый и привычно жесткий ствол дерева, запрокинула голову вверх, должно быть, к пасмурному, серому небу. Но сквозь кроны растений, состоящие из колючих на вид тёмно-зелёных листьев, даже облаков не видно. Бледновато-желтый свет солнца, (которое недавно было испепеляющем), пробивается к пустырю рваными лучами с неровными краями, придавая этому месту ещё более тревожное состояние. Тёмные стволы деревьев навевают тоску, а пожухлая трава будто светится неприветливостью. Я прикрываю глаза и вытягиваю ноги вперёд. Я ожидаю.

***

Раздался краткий стук, и дверь немедленно отворилась, не дождавшись приглашения. В министерский кабинет, захламленный до потолка стопками бумаг, старыми гусиными перьями и немытыми чашками, вступил человек, укутанный в чёрное. В руке он держал свежий номер «Пророка». Он повёл длинным крючковатым носом, а его зоркий вороний взгляд выцепил среди баррикад спину старого мага. — Я нашёл вас по запаху лимонного пирога, — скривив губы бросил он. — Присядь, Северус. Не желаешь чаю? Моя эльфийка печёт восхитительные кексы, ты обязан их попробовать. Старик говорит спокойно, аквамариновый взгляд излучает теплоту. Весь его вид вызывает только доверие и вселяет спокойствие. Мужчина хмурится, смахивая нервным жестом волосы с лица. — Альбус, я пришел, как только смог. Вы уже слышали про нападение? Клянусь, Он и словом не обмолвился про это. Приказ был отдан лично кому-то из Пожирателей, я не мог знать… Старик поднял ладонь, и мужчина сразу же умолк. — Я сам только что узнал. — Так вы уже знаете, что там произошло? Им удалось спастись? — Знаю, и расскажу после того, как ты сядешь и выпьешь чаю. Ты выглядишь уставшим, мальчик мой. — Мужчина поморщился и рухнул в свободное кресло. Старик принимает сосредоточенный на чём-то вид, стараясь подобрать слова. — Так как, им удалось, Альбус? Старик прочищает горло и спустя минуту, наконец всё обдумав, говорит. — Я, знаешь, почти совсем не выхожу из дома. Том поставил наблюдателей, теперь они мокнут под дождем день и ночь. Забавно, правда? — сказал старый маг и глаза его лукаво сверкнули. Но мужчина, кажется, не заметил ничего забавного и только ещё больше нахмурился. — Я горжусь тем, что мои глаза и уши видят и слышат далеко за пределами этого пристанища. И очень горжусь тобой. Ты храбр, мой мальчик, но всё же не стоит подвергать такому риску всю операцию и приходить сюда без надобности. — Я просил вас, Альбус, не называть меня так, — процедил сквозь зубы тот. — С Поттерами всё в порядке. С тех пор, как ты сказал мне о возможном нападении, мы сразу приняли меры, и они переехали. Но мы продолжим поддерживать видимость их проживания там. Это, как ты понимаешь, уже дело техники. После этих слов мужчина явно расслабился и устало провел рукой по бледному лицу. — Но раз уж ты здесь, обсудим наши текущие дела. Чем занимается Том? — Его интересует Орден, но мне пока удалось убедить его в том, что вы единственный связующий. — Он ничего не подозревает? — Он — нет, но Лестрейндж всё не уймётся и, кажется, уже начала ему толком досаждать. Старик постукивает пальцами по гладкой дубовой поверхности стола, изучая задумчивым взглядом содержимое своей кружки. — А как Виктория? Где она сейчас? Человек смотрел и молчал. Лицо его — худое, желтовато-бледноватое — будто почернело из-за завеси чёрных волос. У него странно блестели​ глаза, губы были плотно сжаты. — Не знаю. Я не видел её ещё с прошлой недели. Старик только утвердительно кивает. Что-то в выражении его лица меняется, взгляд проясняется. — А что насчёт пророчества? — Ничего. Люциус добрался до одного из невыразимцев, Лорд ждёт, когда тот доставит пророчество. В комнате на несколько минут воцарилась тишина. — Какие будут указания? — прервал молчание горбоносый. Старый маг ответил не сразу, барабаня пальцами по столу. — Будь так любезен, пригляди за Гарри. Мужчина морщится, словно проглотил целиком лимон. — У него есть для этого его родители. — цедит сквозь зубы он. — Не надо так, Северус. Гарри — избранный и однажды должен будет исполнить свою миссию. Остальные не захотят бороться, если его не будет… Он — символ. Наш символ. Мужчина соглашается молчаливым кивком. Если он попробует возразить — конфликт перерастёт в холодную войну взаимного непонимания и обвинений. Он встал и, поблагодарив старого мага, направился к двери. Ночь при всём своем коварстве – это ещё и путь к просветлению. Подобно тому, как тёмный колодец хранит в глубине воду, утоляющую жажду, ночь, тайной своей приближая нас к Богу, способна скрытым во тьме огнём воспламенить душу.

***

Пятая снизу ступенька предательски скрипит, когда её касаются мои кеды, я замираю на несколько секунд, внимательно прислушиваясь ко всем звукам в доме, выжидая. Однако ничего не происходит, и тогда я смело продолжаю свой путь. Проходя мимо раскрытой нараспашку двери кухни, я слышу, как негромкими, сонными, тягучими, как столь нелюбимый мне мёд, голосами, переговариваются родители. Мать стоит спиной к двери и варит кофе, в то время как отец достает из холодильника по очереди молоко, масло, сыр. Бледно-зелёные, плотные жалюзи закрыты практически до конца, между ними и подоконником остается довольно узкая щель, которой хватает, чтобы впустить в кухню первые, розовато-золотистые, лучи восходящего солнца. Краем уха слышно о чём говорят родители. Мать жалуется на хулиганов, обрезающих у неё вот уже которую неделю самые красивые гортензии; отец сонно поддакивает. Никому не хочется ссориться с самого утра. В тот самый момент, когда отец особенно громко хлопает дверцей холодильника, я выскакиваю из своего укрытия, собираясь незаметно выскользнуть во двор. В конце-концов корзинку так и не удалось вернуть обратно, а у матери и так подпорченное настроение, из-за проклятых гортензий. Собираясь наконец открыть чёртову дверь, и вдохнуть свежего июльского воздуха, я почувствовала, как моя нога зацепилась за дверной косяк, из-за чего половица заскрипела слишком громко, да так, что мне казалось меня услышала вся деревня. — Подойди сюда, Элизабет. — из кухни раздался спокойный голос матери. Ну вот и всё, сейчас мне мои ягоды вылезут большым жирным боком. За невесёлыми размышлениями, я поковыляла на кухню. Мать как обычно возилась у плиты, а отец читал утреннюю газету от производства «Таймс». Я поздоровалась и присела к столу. Мать сразу же всунула мне тарелку с яичницей, беконом и салатом. — Поешь, если не хочешь конечно чтобы у тебя потом был гастрит. Прислушавшись к совету матери, я уныло отправила за щёку листок салата. — Полагаю, завтра мы едем в Лондон. — скучающие протянул отец. Мои брови в удивлении взлетели вверх. — Как? Уже? Но ведь сегодня только четырнадцатое июля! — Работа. — коротко отвечает мать, печально вздыхая. А дело было в том, что Грейт-Миссенден (деревня в которой мы проживали), не была нашим родным местом жительства. Сюда мы приезжали только летом, чтобы отдохнуть от дождливого Лондона и почувствовать на себе приветливые солнечные лучи. А сама деревня была зажиточной. Располагалась в долине реки Мисбурн на Чилтернских холмах, между городами Амершем и Уэндовер, на железнодорожной линии, соединяющей Лондон и Эйлсбери. И мать действительно была права насчёт работы, всё же отец был адвокатом, а задача адвоката далеко непроста как кажется: оказывать квалифицированную, юридическую помощь (в том числе и в суде), защищать интересы обвиняемого, делать запросы в государственные и силовые структуры, опрашивать причастных к делу людей, проводить собственные расследования в интересах подзащитного, давать консультации, составлять исковые заявления, жалобы, ходатайства… В общем, его работу явно придумали до веселья. У матери была работа чуть получше (по крайней мере так считаю я), она работает учителем в младших классах, вдобавок летом подрабатывая в местной библиотеке. И всё же ей трудно как и отцу. Что совершенно не удивительно. С губ сорвался тяжкий вздох. Сполохи розово-золотые плавают в воздухе, вспыхивают, кружатся по круглой комнате, свисают с потолка. Слышится звон ложечки и шелест страниц. Все мысли превратились в невнятные строки, а разум расплылся, как узкая лесная тропинка, размытая дождём… Ты ложь посеял в чреве пустоты, Взрастало семя из глубин порока; В клубах страстей в долине темноты Вздымалась власть фальшивого пророка. Блуждала безнадёжно клевета, Искавшая из бездны восхождения; Бессрочно опечатаны врата, Ведущие из логова забвения. Виток падения рождает взлёт, Разрушенное жаждет наступления, И правды восхитительный полёт В душе растит побеги возрождения. Свет знания святого существа Являет опыт высший, непреложный, Лишь прикоснувшись к лику Божества, Взлёт истины становится возможным. Осознанным плодам благоволя, Величию духовных устремлений, Засеивают вечности поля Ростками рассудительных творений. Тьма пала, и прозрела слепота, Излилось пламя высшего свечения, В свершении сияет правота Величественной искрой просветления… Внезапно где-то далеко-далеко, на другом конце вселенной-комнаты, в углу что-то тихо звякнуло, дрогнуло. Раздался негромкий «дзинь». Щёлкнул глазок для почты и упало несколько писем. — Элизабет, будь так добра, принеси почту. — спокойный голос отца резанул слух, с глаз сошла невидимая рябь. Сознание до сих пор парило над поездами, над густыми, хвойными лесами, но точно было не здесь. На ватных ногах, я поплелась за письмами. На коврике, у двери лежали три вещи: открытка от дяди Эрнеста, с поздравлениями к отцу, (по поводу новой работы), бурый конверт со счётом и… Письмо для меня. Взяв письмо в руки, я принялась рассматривать конверт, а сердце моё дрогнуло, словно натянутая струна. Я почувствовала как дыхание сбилось и вспотели ладони… Никто! Ещё никто никогда ничего мне не писал. У меня не было ни друзей, ни других родственников, я не записана в библиотеку, поэтому даже оттуда никогда не получала досадных напоминаний, что нужно вовремя возвращать книги. Но вот письмо, и адрес такой ясный, что нельзя ошибиться:

Мисс Э. Спенсер Улица Хай-Стрит, дом 4. Грейт-Миссенден Юго-Восточная Англия Графство Бакингемшир

Конверт был тяжелый и толстый, из желтоватой, пергаментной бумаги, подписанный ярко-зелёными чернилами, и не имел ни одного штампа. Дрожащими руками перевернув конверт, я увидела пурпурную восковую печать с гербом: лев, орёл, барсук и змея, оплетали заглавную букву «Х». Развернув конверт, я вытащила письмо и прочла:

Хогвартская школа Волшебства и Колдовства

Директор школы: Альбус Дамблдор

(Орден Мерлина, Первая Категория, Большой Ворож., Гл. Колдун, Верховой Маг, Международная Конфед. Волшебников)

Дорогая мисс Спенсер! С удовольствием сообщаем, что Вы зачислены в Хогвартскую школу волшебства и колдовства. Пожалуйста, просмотрите прилагаемый список необходимой литературы и орудий. Начало обучения — 1-го сентября. Ждем Вашей совы не позже 31 июля. С уважением, Минерва Макгонагалл (заместитель директора) На одно мгновение вопросы вспыхнули у меня в голове, как огни фейерверка, но в следующую секунду погасли, словно я не стояла здесь в коридоре со странным письмом в руках, а была на кухне и беззаботно пожёвывала ломтики бекона. Я издала какой-то звук в глубине своего горла — рычащий смешок, неожиданный, тревожный, не полированный. Сердце у меня заколотилось, мои уши заполнил звук, показавшийся мне шелестом крыльев, я ощутила чье-то присутствие… Меня что-то давило, душило… Я запомнила ядовитый зелёный свет. Запомнила как он колыхался, дышал, дрожал… Запомнила как письмо вырвали у меня из рук, запомнила как лицо матери стало пустым, запомнила растерянную улыбку отца… Запомнила родителей. Их замёрзшие, растрескавшиеся лица, ворочающиеся кругами одуревшие блестящие глаза, вывороченные протянутые руки… Вскоре, всё закончилось. И лишь одна мысль была у меня в голове. Завтра мы точно едем в Лондон.