Последний день

Железные наручники врезались в вены, когда Хоуп закрыл лицо руками. Пульс стучал как конский топот. Кисти, кажется, онемели. Рассказывая свою историю, он был спокоен с виду, но в тоже время невероятно напряжен изнутри. С его лица и шеи стекал холодный пот. Жилетку хотелось снять. На улице стояла ранняя весна, но в помещении было жарко, как в одной из американских пустынь. Все вполне объяснимо. У Джефферсона поднялась температура. По коже пробежали мурашки. «Кролик пробежал по его могиле.» — именно так бы выразились британцы викторианской эпохи. Все же несмотря на это, глаза его в тусклом освещении полицейского участка блестели. Наконец настал конец рассказу, Хоуп встал со стула и под присмотром двух стражников направился в камеру. Вставая, он почувстовал как все тело его затекло, а особенно руки. В груди нервно билось сердце. С тех пор, как кровь перелилась в медиальный слой, болезнь аорты не умолкала. Слишком уж утомила она его, но все эти ощущения казались Хоупу приятными. Уходя из участка, он боле не оборачивался, а тихо улыбался, ведь главная задача в его жизни была наконец-то выполнена. Месть свершилась, несмотря на многочисленную череду провалов. Хоуп уже давно не принадлежал себе. Ведь призраки давней трагедии преследовали его на протяжении всей жизни. Дверь камеры противно заскрипела и звук этого скрипа отдался сумасшедшим взрывом в ушах. — Мне все равно, что они думают. Я не солгал за свою жизнь ни разу. — пронеслось в его голове. — Люси, моя Люси... Ты отмщена, и я знаю, что слышишь это. Мой рассудок не затмила слепая жажда. Провидение все расставит на свои места. Наверное, я уже не доживу до завтрашнего рассвета, но, зная, что выполнил главное дело своей жизни, я спокоен. Внезапно, сам того не ожидая, Джефферсон залился безумным смехом. Надсмотрщик вздрогнул и посмотрел на него. — Что это, простите, было? — спросил он, достав сигару. — Сигара! Будь добр, дай мне сигару, — прохрипел арестант. — Хорошо, хорошо. Надсмотрщик протянул Хоупу спички. — За что тебя посадили? — спросил надсмотрщик с неподдельным любопытством. Он внимательно рассматривал заключенного. В тусклом свете лампы его спутанные темно-рыжие волосы переливались. Неожиданно он поднял голову и пристально посмотрел на тюремщика своими карими глазами. Хоуп кашлянул и промолвил: — За то, что когда мою невесту уволокли в гарем, а отца ее убили... — О чем ты? — Убил я тех, кто это сделал! Чего непонятного?! Я в принципе не обязан со всеми делиться этой историей! Надсмотрщик глубоко вздохнул и ответил: — Да... А зовут тебя как? — Джефферсон Хоуп. — Понятно... Хоуп зажег сигару и стал втягивать ее дым. — Черные американские? — спросил он. — Да, чарута... — Спасибо за сигару. Боле я не буду курить. — Потому что в тюрьме не дают курить. Это всем известно. — Нет, я не буду курить, ходить, сидеть, говорить... Слышать... Сорок дней не смогу ничего отмаливать... А каюсь я во всем в своей жизни, за исключением этих убийств... — Ты собираешься покончить с собой? — О, нет. Это не по-христиански. Аневризма аорты... — Что ж, сочувствую... Надсмотрщик чихнул, а Хоуп тем временем переборщил с сигарой и поэтому кашлянул. По крайней мере теперь давление в норме. На улице смеркалось. Джефферсон посмотрел в маленькое окно и увидел в нем тускло-алое небо. — Что? — спросил он. — Я молчал. — сказал надсмотрщик. — Ох... Мне показалось... Хоуп подумал: — Мне показалось, что это ты, Люси... А все-таки каков этот тот свет? Хоупа это волновало не сильно, ибо его счастье мирской жизни было убито и в тюрьме он теперь лишь и мечтал о летальном исходе, смиренно дожидаясь, когда же рок сделает свое дело. Он сидел на тюремной койке, докуривая последнюю сигару и улыбался. Арестант бросил еще один взгляд в окошко и понял, что уже совсем темно. Уголки его губ все еще были приподняты. Дышать стало тяжело, аневризма аорты достигла своего апогея, и не выдержав напора, лопнула. Холодная длань смерти коснулась его тела, налитое кровью лицо остыло и побледнело. Он едва закрыл глаза, почувствовав шум в висках. Все равны перед смертью.