Нечто иное

Алтана хочется слепо обожать, но получается только трахать, срывая с идеальных кос звенящие золотые украшения и складывая гибкое тело чуть ли не пополам. Обе его лодыжки легко помещаются Вадиму в ладонь. Он сжимает их так, что самому больно, вздергивает повыше, толкается в раскрытое горячее нутро снова и снова. Алтана хочется выцеловывать, не отрываясь, вылизывать каждый змеящийся узорчатый шрам, трогать языком свежие царапины от многочисленных шипастых растений, гладить круглые аккуратные коленки. Прерывистый выдох сквозь зубы помогает переключиться и не оставляет выбора: — Старайся лучше,..м-мразь. Вадим плохой человек, но хороший наемник. Поэтому идея о туго сплетённых волосах Алтана, затолканных ему же в глотку, откладывается на неопределенное количество времени вместе с маячащей перед глазами картинкой того, как красочно мальчишка будет задыхаться и хрипеть, закатывая глаза в предсмертной судороге, конвульсивно сжимаясь внутри. Не справившись с очарованием перспективы, Дракон все же сдавливает хрупкую шею, намеренно оставляя некрасивые синяки, которые расползутся к утру, укоризненно багровея неровными краями под закрытыми роскошными одеждами. Алтан не затыкается даже тогда, исторгая все новые и новые ядовитые ругательства. Только губы предательски кривятся, искажаются мукой. Вадим с силой зажимает его маленький, алый, изодранный в клочья рот, впиваясь в высокие скулы ногтями. Поддаваясь лишним сейчас/всегда эмоциям. Это фатальная ошибка стоит ему прокушенной ладони. Кровь пачкает дорогущее постельное белье и это до безумия охуительно. Предоргазменно хорошо. Лицо Его Золотейшества неприкосновенно — одно из самых важных правил, среди тысячи остальных. Дракон может делать с тем, что расположено ниже линии его тонко очерченного подбородка практически все, на что хватит фантазии. Но то, что выше — табу. Он всерьез уверен, что если однажды решится прекратить свой земной путь без дополнительных ухищрений, то достаточно будет украсить чудесную острую скулу одной единственной пощечиной, не размениваясь на демонстративный замах, и его грешную душу незамедлительно отправят к праотцам. Алтана хочется неторопливо, размеренно подготавливать, не причиняя даже намека на лишний дискомфорт, нагревать густую вязкую смазку в ладонях, слушать мелодичные стоны — прекрасные даже в отвлечении от процесса, осторожно дотрагиваться большим пальцем до встрепанных, вьющихся у висков от пота, темных прядок в ненавязчивой ласке, собирая солёную влагу, чтобы после жадно обвести языком фалангу. Но Алтан неумолимо шипит: — Прекрати копаться, грязное животное, или выметайся прочь. Спорить или огрызаться бесполезно, Дракон пробовал слишком много раз, а потом получать по лицу откровенно наскучило, тем более, что его босс натренировался отвешивать действительно неплохие оплеухи, с оттяжкой и другими изысками, по болезненности прямо пропорциональные количеству тяжёлых драгоценных перстней на его тонких изящных пальцах. Поэтому Дракон послушно сплевывает между разведенных, вскинутых ягодиц и думает, что ему же хуже. Алтан морщится от омерзения и не пытается этого скрыть. Происходящее движется по одному и тому же привычному сценарию, только жгучая ярость, мешающаяся с возбуждением, каждый раз свежая и нестерпимая, словно впервые. Дракон знает эту игру. Все его игры. И умеет в них играть. Но это не отменяет его неистового желания заставить Алтана замолчать. Ожидаемо неисполнимого желания. Вадиму остаётся только вторгаться в поддающуюся плоть жёстче и размашистее, чтобы оскорбления чередовались с криком, и наслаждаться тем, как маленький принц закрывается руками на особенно глубоких толчках. Они оба знают, что Алтану иррационально сильно нравится злость, с которой Вадик его имеет. Это знание тревожит. Должно тревожить. Но обсудить назойливое чувство попросту не с кем. Потому что Вадику хочется пожить ещё хотя бы немного. Пусть даже для того, чтобы выебать золоченую гадину напоследок разок-другой. — Какой же ты жалкий, бесполезный кусок... Вадим переворачивает его в одно движение, словно куклу, тычет в шёлковую подушку и заламывает руки. Он мог бы удерживать запястья двумя пальцами, но ему отчаянно важно чувствовать, как хрустят суставы и напрягаются сухожилия. Хочется касаться губами вывернутых до предела, натягивающих кожу лопаток и выпирающих позвонков. Хочется причинять этому телу страдания на грани травм. Дракон заранее знает, что увидит, когда разомкнет стальную хватку, и Алтан перевернется на спину, тягучий и восхитительно разомлевший, подобный горячей смоле. Это всегда одна и та же картина, к которой Вадик не может привыкнуть: подушка, залитая слезами и слюной; простыня, испачканная остывающей спермой. Кристальная честность, не обременённая здравым смыслом. Прежде чем подчиниться последнему на сегодня приказу, он садится на край кровати и ждет, отсчитывая про себя секунды, восстанавливая дыхание. В ушах все еще гудит кровь, в остальном спальня наполнена плотной, непроницаемой тишиной. Отмерив пять минут, Вадим поднимается, решив, что хозяин задремал и искусные пытки завершены до особых распоряжений. И это вторая его ошибка за минувший вечер. — Тебя кто-то отпускал, псина? Вадик делает очередной глубокий вдох и поворачивается, стараясь удержать на лице веселое безразличие. Алтан сверкает на него из темноты пронизывающим до костей взглядом, отливающим жжёным янтарем, и улыбается. На крошечный миг, не длящийся более сомкнутых век, Вадиму кажется, что за ненавистью может скрываться нечто иное, гораздо более страшное.