У леса на опушке жила зима в избушке

На третий день пути девочки сняли с него тактическую маску. Самая старшая — Соня — ей было четырнадцать — села позади него, и Солдат чувствовал, как дрожат ее холодные пальцы, которые распутывали узелки в его волосах. Девочки посмотрели на него так странно, когда открыли его лицо. Солдат не понял, почему. Но после этого они перестали бояться подходить к нему ближе. Лена была самой младшей. Когда ей тяжело становилось идти, она долго не показывала этого, боясь показаться слабой, и Солдат брал ее на руки, а она обнимала его за шею и жалась так доверчиво. Их маленький отряд из десяти девочек и одного Солдата двигался вглубь октябрьского лесного массива, дальше от цивилизации и, самое главное, базы, куда их забросили для тренировок. Теплых вещей с собой не было. Солдат успел захватить только амуницию и немного еды. На одиннадцать человек у них было всего три пистолета, их Солдат раздал старшим девочкам. У него были винтовка, нож и рука. По пути стреляли зайцев, если везло — оленей, раз попалась лиса. Сушить и выделывать шкуры при постоянном перемещении было проблематично, но просто оставлять их было бы пустой тратой, которую они не могли себе позволить. Шкурок не хватало, чтобы сшить какую-то теплую одежду, но, Солдат надеялся, что в какой-то момент наберется на целое покрывало. Его девочки быстро учились: как разделать тушку, как освежевать ее, как какие части можно использовать. Солдат наблюдал, как младшенькие потрошат зайцев, и в груди у него плохо умещалось такое же большое надувающееся чувство, какое он испытывал, когда наблюдал за их успехами на тренировках. Солдат не знал, как оно называется. Выпал — но еще не лег — первый снег, когда они смогли достаточно сильно углубиться в лес и наткнулись на полуземлянку, скорее всего временное жилище охотников или егерей, но сейчас внутри было пусто. Спали девочки на полу, завернув младших в сшитые шкурки — их все еще было недостаточно, чтобы сделать одеяло на всех. Печка-буржуйка спасала, но ненадолго, выстужался дом быстро, и с каждым днем неотвратимого приближения зимы становилось все холоднее. Солдат спал плохо. Просыпался от кошмаров, и даже холод, напоминавшей о безопасной крио-камере, не приносил ему успокоения. Девочки пугались его громких кошмаров, но ночью все равно устраивались рядышком, ища тепла. Растянувшимися темными вечерами девочки садились в круг и игрались с фонариком, у которого садились батарейки. Солдат наблюдал за ними из угла, вглядывался в улыбки на детских лицах, слушал смех, становящийся смелее с каждым днем, и испытывал что-то странное и щекочущее где-то в животе. Его девочки хорошо справлялись, стойко перенесли долгий путь по сложной местности и в сложный сезон, и у них еще оставались силы улыбаться. * Зима выдалась не такой морозной, как Солдат опасался, но все же январский холод вгрызался в него так, что немела живая рука, а девочки то и дело заболевали — пока ничего серьезного, но Солдату становилось страшно. Лес стоял неподвижный, но отовсюду доносились звуки: то на ветру трещали деревья, то под ногами хрустело. Солдат обходил ближайшие территории раз в несколько дней, с каждым разом все больше убеждаясь: им некуда идти, а побег, который выглядел многообещающе сначала, оказался затянувшейся прогулкой по тюремному двору. Он пока старался не думать об этом слишком много. Здесь было холодно, мало еды, но так… свободно. На самом деле, концепция свободы от Солдата ускользала, но ему было достаточно того, что его девочки в порядке, и что никто не причиняет им вреда. Они быстро учились. Солдат брал старших с собой на охоту, младшие оставались в доме. Соне охота давалась особенно хорошо. Наблюдательность — тоже. — А когда мы пойдем дальше? Солдат не ответил. Он вгляделся в ее обветренное серьезное лицо с чуть поджатыми губами и проницательными прищуренными глазами — и отвел взгляд, перемялся с ноги на ногу и, развернувшись, пошел обратно, зная, что Соня последует за ним. Солдат слышал ее торопливые шажки позади. — Ты не знаешь, куда нам идти дальше, да? — спросила она, понизив голос. Солдат не ответил. Солдату стало стыдно. — Не знаешь, что нам делать дальше, да? — спросила она. Солдат в ответ только тяжело вздохнул. Соня никому ничего об этом не сказала и на Солдата продолжала смотреть, как всегда. Он не находил в ее взгляде осуждения, но мучился все равно, понимая, что будет, когда их найдут. Сильные морозы ударили к середине января (Солдат думал, что была середина января), девочки сильно болели, только Лене удавалось отделаться кашлем, насморком и небольшой температурой, которая долго не держалась. Соня к началу февраля не переставала кашлять, температурить и жаловаться на боль в груди, а все равно рвалась с ним на вылазки в лес. * Солдат оглядел девочек, собравшихся у тела, посмотрел на Соню, белую, худенькую и мертвую, и молча вышел на улицу. В груди сперло так, что не вдохнуть, и ледяной воздух не помог. Голова сделалась тяжелой, в горле встал ком. Мерзлая земля поддавалась с большим трудом. У Солдата скрипела рука и зубы. От усердия он тихо подвывал. Что-то давило на глаза с внутренней стороны, жглось, распирало, но они оставались сухими. Он сломал лопату о мерзлую землю. Продолжил копать скрежещущей рукой. Когда он закончил, то понял, что страшно болит левое плечо, где металл вплавлен в кожу. Солдат вернулся в дом. Девять пар больших встревожены глаз уставились на него, наблюдая, как он снимает белую — на самом деле, желтоватую от времени и грязи — простыню с койки. Солдат подошел — девочки расступились — он бережно взял Соню на руки и завернул ее в простыню. Он поднял этот кокон и вышел. Девочки вывалились на улицу за ним. Кто-то из них тихонечко всхлипывал, но все остальные молчали и только наблюдали глянцевыми глазами. Солдат опустил Соню в могилу и, постояв над ней, отошел, дав девочкам место и время, чтобы попрощаться. Сам он нашел пару досок и несколько камней, чтобы соорудить надгробие. Солдат опустился на гнилое крыльцо, доски под его весом прогнулись. Он окинул девочек, столпившихся у могилы, еще одним взглядом, и опустил голову. Ему хотелось загнать их в дом прямо сейчас, чтобы они не простыли, и чтобы для них тоже не пришлось рыть могилу, но им нужно было время, чтобы попрощаться. Умей Солдат плакать, он бы заплакал. Глаза оставались сухими, и он смотрел на свои сцепленные в замок руки, считая вдохи-выдохи, и так больно было, так жалобно и беспомощно — где-то в груди. Скреблось, просилось выхода, но как это выпустить, Солдат не знал. Сегодня одну потеряли. А завтра что? Они будут продолжать болеть. Возможно, продолжать умирать. Солдат способен оказывать базовую медицинскую помощь, но, даже будь он самым настоящим медиком, у него нет ни лекарств, ни оборудования. Он мог бы попробовать добраться до какой-нибудь ближайшей деревни, но это дни и дни пути, и представления о местности Солдат имеет довольно смутные. Оставлять их одних слишком опасно. Солдат горько вздохнул, чувствуя, как с каждым днем все ближе и ближе подбирается отчаяние. Он уже не помнил, на что вообще надеялся вначале. Услышав торопливые легкие шаги по снегу и узнав их, Солдат поднял на Лену глаза. Та остановилась близко, смотря на него большими блестящими глазами, и молчала. Солдат вопросительно молчал в ответ, выпрямился, размыкая руки, и тогда Лена сдвинулась, как будто ей это и надо было. Она повисла у Солдата на шее, обняв ее маленькими ручками, и Солдат завис, чувствуя тепло худенького крохотного тельца. Холодные ладошки сначала неловко ухватились за него. Солдат громко вдохнул. Он обнял Лену живой рукой, отводя ледяной протез подальше. Если бы он мог, то вообще никогда бы не касался девочек железной рукой. Лена взялась гладить его по голове, как будто утешала, и Солдат зажмурился, ткнувшись лицом в ее плечико. Подумалось: он вот-вот заплачет. Так больно стало, так, что в груди заломило, и дышать тяжело... Солдат упрямо дышал, а тело упрямо не хотело сдаваться и лить слезы. Устало Солдат смотрел на других девочек, на могилу, на импровизированное безымянное надгробие, сколоченное из дерева и обложенное камнями. Смотрел и думал, как Соне повезло. Болела долго, держалась, умерла — но умерла не там, не на операционное столе, не выполняя что-либо для них. Умерла среди подруг, которые ее любили, и она больше никогда-никогда туда не вернется. Солдат пригладил встрепанные волосы Лены и, повернув голову, сухими губами ткнулся ей в висок, рядом с ухом. Хрипло велел: — Иди в дом. А то простынешь. Лена спорить не стала. Солдат, отпустив ее из рук и встав, согнал и остальных девочек в дом, а сам пошел закапывать могилу. Когда стемнело и девочки улеглись, прижимаясь друг к другу на полу, Солдат остался сидеть в дальнем углу, чтобы не занимать у печи место. Лена пришла к нему, он попытался отогнать ее обратно к источнику тепла, но ничего не вышло, и теперь она дремала у него в руках, прижавшись щекой к правому плечу. Солдат придерживал ее и следил за остальными, прислушиваясь к треску поленьев в буржуйке и звукам леса за хилыми стенами, трясущимися от ветра. Он неторопливо гладил Лену по спине и думал: их надо всех застрелить, а потом застрелиться самому. Или, если не хватит на себя патронов, он всегда может замерзнуть насмерть или попытаться утопиться. Так их не достанут. Так, когда за ними придут, найдут лишь бесполезные тела, пусть ими подавятся… Солдат слушал, как Лена сопит ему на ухо, и знал, что не сможет, чувствуя себя от этого совершенно несчастным. Он не может им помочь. * Оперативников — целый взвод — Солдат заметил еще издалека. Он смотрел на их черные фигуры, ползущие по склону, прикинув, что через час-полтора они будут здесь. Они рассредоточатся так, чтобы окружить их жилище, возьмут в кольцо, и бежать будет некуда — но бежать было некуда и все эти месяцы, что они жили здесь, и Солдат это понимал. Возможно, девочки понимали тоже просто не хотели признаваться в этом, как сделала это Соня. Это, кажется, так давно было, хотя всего полтора месяца прошло. Бросив охоту, Солдат вернулся в хижину быстро, как мог, больше не двигаясь по лесу с осторожной бесшумностью, как раньше. Он хотел, чтобы у него было чуть больше времени с девочками. Его обнулят, когда вернут. Ему бы не хотелось их забывать. Увидев, что Солдат вернулся без добычи, девочки расстроились, но у них еще было немного готовой оленины, несколько холодных кусочков поделили поровну. Солдат от мяса отказался. Он бы хотел устроить для них (празднично-прощальный) горячий обед, но у него не было времени на то, чтобы поймать кроликов, и времени на то, чтобы готовить их, не было тем более. Разоружившись, Солдат сидел в дальнем углу, наблюдая, как девочки толпятся у жаркой печки, и считал время, как мог. У него всегда было не очень хорошо со временем, но он старался. Он жадно вглядывался в их улыбки, вслушивался в то, как свободно они переговариваются и хихикают. Опять подумалось: надо их всех застрелить. Лена подошла к нему, держа кусочек мяса в руке. — Вот, возьми, — сказала она. Солдат не чувствовал голода. В желудке поселилась тревога вместе с предчувствием, и они заняли собой все место. Он покачал головой. Лена надула губы. Солдату захотелось ее обнять. — Возьми, — повторила она настойчивее. — В следующий раз тебе больше повезет на охоте. Солдат забрал у нее кусочек мяса — маленький, на один укус — сунул его в рот. Лена села ему на колено. Не будет следующего раза. Солдат осторожно обнял ее живой рукой, привлек к себе и, сильно сгорбившись, прижался лбом к ее плечику. — Прости меня, — прошелестел он. — За что? Солдат не ответил.