Ничего сверхъестественного

Когда Сёмке было пять, он пропал. Мать все глаза выплакала. Батя говорил ей строго: не реви, Машка! А сам ходил с черным лицом. Димку никто не ругал, конечно. Он сам себя ругал. Девять же, взрослый совсем, и не смог углядеть за братом. Хоть в их городке и деваться было некуда, тут двери-то запирали только в сараях, чтобы куры не разбежались, а поди ж ты — был Сёмка, хвостом тащился за старшим, а потом раз, и нету. Димка с пацанами всю округу оббежал, как сумасшедшая псина, но ничегошеньки не нашел. Потом менты приходили — без собаки кстати. Димка всегда думал, что все пропажи милицейские собаки ищут… А через три дня Сёмка сам нашелся. Сидел на лавочке у подъезда. Тут поневоле вспоминались страшилки, что из поколения в поколение передает детвора: про детишек, которые пропадали, а потом находились — без глазок, без ручек и без каких-то там внутренних органов. Но Семён был с ручками и глазками. И даже мозги на месте (как потом врачи сказали), хоть глядя на блаженную улыбку брата, Димка по началу в это мало верил. Сёмка улыбался светло и загадочно, как Джоконда, на вопросы, где был, отвечал: «Не помню. В огне». Но ожогов не было. Еще Сёмка рассказывал про красивую тетеньку с золотыми ножками. И улыбался. Мать, отец, милиция, мальчишки со двора и окрестностей, все получал один ответ: помнил Семён только огонь и красивую тетю. Со временем перестали спрашивать. Позабыли, успокоились? А Димка не успокоился. И вопросы его никуда не делись. А с Сёмки он глаз не спускал — уж второй раз так не облажается. Хрен этой тете с золотыми ножками, а не его брата. И загадочность у Сёмки тоже прошла. К дикому подростковому возрасту как не бывало ее. Димыча в армию провожал угрюмый, угловатый, нескладный и длинный, как поломанный штатив, подросток. Уткнулся носом в плечо, в куртку, когда в дымину бухого Димку штормило у автобуса призывниками. — Ну ты чо, Сёмыч… — глухо пробасил Димка. — Это… Через две, через две зимы, отслужу, как надо, и вернусь. А у самого на душе погано было. Вот как он пацана на два года оставит? Без братниного пригляда, а? Хоть Сёмка далеко не лохом вырос, махаться умел, как надо, и заточку таскал — на всякий. И золотая тетенька за ним больше ни разу не являлась. Только Димыч знал, какие брату сны периодически снятся. И в распахнутых, сонных глазах видел отблески того огня. Короче, разлука не на два года вышла: пока Димка не дембельнулся, Сёмка забрал из школы документы и умотал в Томск, поступать в училище. — Почему в Томск? — спросил Димка у бати, опрокинув с ним по возвращении по паре стопок беленькой. — А я знаю? — горько вопросил батя, заедая бородинским с прозрачным кусочком сала поверх. — Спасибо, не в Китай. — Да, и на том спасибо, — задумчиво согласился Димка. Из их глуши что Томск, что Китай виделись примерно одинаково далеко. — Я вот думаю, — начал Димка. — А ты не думай, — отрезал батя. — Бери мою волжанку, дарю. Хочешь, таксуй, хочешь, так катайся. Только нас с матерью не бросай. И такая у бати в глазах тоска стояла, что Димка возразить не посмел. — Возьму. Спасибо, — солидно сказал он. А сам подумал: где бы бабла добыть, чтобы на горючку до Томска хватило? *** Итак, Томск и Загорка, разделены между собой многими тыщщами километров, что впрочем не представлялось для целеустремленного Дмитрия Калашникова особенной проблемой. Главное горючка, остальное дело наживное. Батина волжанка — Димка знал — была в идеальном состоянии и могла дать фору (если не по скорости, то по крепости бампера и упорству в достижении цели) любому из недавно появившихся в стране мерседесов, майбахов и прочих ландкрузеров. Водить Димка умел вот с такого возраста. А быстрых бабок срубить… ну явно не путейцем на жэдэ идти. Да и таксовать тоже — нет. Димка не боялся ночных бандюганов и конкурентов, но и это заработок не быстрый. А Сёмку хотелось увидеть, пощупать, убедиться, что в порядке, именно сейчас. Желательно немедленно. Поезд по некоторым причинам отметался категорически в качестве средства передвижения. А именно: за два года Димка до сблева и зеленого поноса накатался на всяческих эшелонах, перевозящих взад-назад какие-то секретные, опасные, государственной важности — нужное подчеркнуть — грузы. Какими путями Димка все же нарыл бабла на финансирование своего путешествия туда и обратно — предкам лучше не знать, чтобы спали спокойно. Зато родительское благословение он получил, клятвенно заверив, что привезет Сёмыча обратно. В самом деле, в одном Томске что ли есть это моторно-тракторное? Путешествие в несколько тысяч километров оказалось долгим, муторным и, что уж там, небезопасным. Впрочем, время было такое, небезопасное, Союз уже развалился и на его месте выстраивалось нечто новое, поистине неведомое, а пока что в развалинах прежнего и в еще невозведенном фундаменте будущего активно копошилась всякая кусачая околокриминальная или откровенно уголовная сволочь. А все же Димыч смог. Томск ему совсем не понравился — унылый, дымный, грязно-серый город. Большой, от того бестолковый и негостеприимный. И Сёмке здесь явно было плохо — стоило только глянуть на гнетущую обстановку и облупленную краску по стенам общаги, где Димка, мгновенно обаяв пожилую грозную вахтершу, дожидался брата. — Вот он, братик твой, — воскликнула бабулька, которая по долгу службы зорко следила за входом-выходом. — Сёмочка, а к тебе тут приехали, радость то какая! Димка обернулся от стакана с чаем, любезно предоставленным бабулькой, и по изумленному лицу Сёмки понял, что тот охренел не столько от нежданного братниного явления, сколько от внезапной любезности лютой бабки. — Спасибо, баб Нина, — выдал очередную порцию обаяния Димка. — Так мы пойдем, посидим в комнате, можно? — Идитя, соколики, — расплылась вахтерша, сложив морщинистые руки на груди, около сердца — видать наплел ей Димка о тяжелой разлуке с горячо любимым родственником, растрогав до глубины души. — Пойдем, Сёмыч, пойдем, — Димка потянул опешившего брата за рукав. — Ну, где твои апартаменты? Показывай. *** — Чего приперся? — угрюмо уставился в стену Семён. — И я рад тебя видеть, братик, — хмыкнул Димка, оглядывая убогую обстановку. В комнате было четыре продавленных панцирных койки с утлыми матрасами и застиранным бельишком. Откровенного срача не наблюдалась (каменда явно бдила), но попахивало грязными носками и сырой штукатуркой. Соседи пока что не набежали, шансы пообщаться наедине имелись. Димка прошелся по комнате, хмыкнул, отодвинул табурет от письменного стола и уселся. — Достала? — сочувственно спросил он. — Ты о чем? — мотнул почти лысой башкой Сёмка и уселся на кровать. Сидеть было явно неудобно — или проваливаешься внутрь вместе с провисшей сеткой или в задницу впивается жесткая рейка каркаса. — Сам знаешь. Сёмка запыхтел, как закипающий чайник. Оба знали. И оба старательно делали вид, что ничего не происходит. Будто Димка ради интереса носом рыл, искал информацию, а когда стало вырисовываться нечто, похожее на правду, долго не мог поверить. Будто Сёмка спал спокойно просто потому, что детские кошмары забылись. — Достала, — неохотно, сквозь сжатые зубы признался Сёмка. Он балансировал тощей задницей на кровати, как очень нескладный куриный подросток на насесте, сжимая ладони в кулаки до побелевших костяшек. — Руны обновлял? — Не помогает. — Ты бы еще в Китай ломанулся, ей-богу. — И ломанусь. На Димку Семён старательно не смотрел. — А мне почему не написал ни разу? — О чем? — Сёмка криво ухмыльнулся. — Что она приходить стала? Чтобы ты из части когти рванул и сразу под трибунал? — Мда… — прогудел Димон, почесывая начинающий обрастать затылок. — И рванул бы. — Ну вот. Повисла нехорошая, неудобная тишина. В комнате. А вообще кругом происходила, и шумно, жизнь. Откуда-то потянуло шкварками и жарехой, где-то лилась вода, люди ходили и разговаривали — приглушено дверью, но все равно очень слышно. — А здесь? — разрушил тишину правильным вопросом Димка. — Руки коротки, — дернул уголками губ в подобии победной ухмылки брат. — Хочешь остаться? На этот раз обоюдное молчание аж звенело от напряжения. Димка понимал, если Сёмыч скажет да, так тому и быть. Ну не имел он права решать что-то за другого, каким бы родным тот ни был. Семён опустил голову еще ниже, взялся пальцами за рейку, на которой сидел — будто Димка его сейчас силой потащит, и нужно зацепиться покрепче, чтобы сопротивляться — и выдавил через силу: — Нет. Правильно Димка чуял: ну не может быть Сёмке здесь хорошо, в унылых — хоть удавись — казенных стенах, среди чужих людей. Нет, он допускал, что Сёмыч вполне мог завести приятельские и даже дружеские связи. Да что там, даже вполне мог закрутить с симпатичной телочкой — при желании Сёмка оказывался приятным в общении парнем. Но что-то нифига счастливым братец не выглядел. — Поехали домой, а? — попросил Димка. — Поехали, — все так же односложно вздохнул Сёмка. И впервые посмотрел на брата — прямо и решительно. — Сёмыч! — обрадованно взревел Димон. Подскочил на ноги, дернул братца вверх и на себя, сжал крепко-накрепко, как медведь. Тот, хоть и хлипкий с виду, не менее сильно обхватил в ответ. В этот эпичный момент в комнату ввалились два натурально гопаря, прям Сёмке под стать — такие же облыщенные, тощие, ушастые, с дерзкими глазами. — Вы чего это тут? — спросил один. А второй гыкнул. — Чего, чего. Братан приехал, — в той же интонации ответил Сёмка. — Не видишь чтоль? Про братана, видать, соседи были наслышаны. Борзость в глазах притушили, потянули лапы здороваться, один оказался Колян, другой — Вован. — Может по пивасику? За встречу, — предложил один из Колянов-Вованов в очевидной надежде на халяву. — Не, пацаны, уезжаем мы, — объявил Сёмка, извлекая откуда-то дорожную сумку и поспешно скидывая в нее вещи. — Дык когда вернешься то? Сёмыч взглянул на брата и четко ответил: — Никогда. Вытряхнувшись с поклажей из общаги, Сёмка спросил: — Мы на вокзал, да? — Вот ты торопыга, — улыбнулся Димка. — А документы из шараги забрать? — Плевать. — Нет уж, поехали. Я на колесах. Увидев батину Волгу, Сёмыч чуть не прослезился. Они даже успели действительно забрать Сёмкин аттестат из учебной части и заехать в гастроном за какой-никакой жратвой в дорогу. *** Ехали долго. Вот теперь Димке спешить было действительно некуда. Сперва Сёмка молчал, а Димка рассказывал про службу — что можно было, конечно, строил какие-то прожекты на будущее. А потом и Сёмыч заговорил. Оттаял малой. До Загорки было еще ехать и ехать, но Уральский хребет давно перевалили. Смеркалось, когда Сёмка попросил: — Останови вон у того лесочка, отлить надо. Лесочек был так себе, но особого оживления на трассе не наблюдалось, так что стеснительный Сёмка, обогнув три облысевших березы и два колючих куста, решил, что достаточно уединился. Хорошо, что успел свои дела сделать и штаны застегнуть, когда позади раздалось скрипучее: — Хозяюшка передать велела: добро пожаловать домой, Семён Иванович. Сёмка, похолодев спиной, обернулся. На березе висел удавленник и таращил на него мутные выпученные гляделки. С угла рта свешивался синий, протухший язык. Мертвяк усмехался и кривлялся, слегка покачиваясь в своей петле.