От чего во второй раз умру я?

      Спустя двести лет моё сердце вновь бьётся. Так ровно, непривычно чётко. Бьётся в глубине меня, на месте пугающей, бездонной пустоты и тишины. Алая кровь непривычно согревает, бежит по венам и артериям, питает. Я испытываю эмоции, чувствую боль, прикосновения к коже. Мои голубые, пронзительно светлые глаза видят окружающий мир ярко, они полны блеском жизни. Из них могут течь слезы, струится радость и печаль. Румянец мягко обжигает щёки, ветер треплет и путает блестящие волосы, руки мёрзнут, трескаются от морозного и сухого воздуха. Я всё ещё мертва, но перечисленного достаточно, чтобы самую малость ощущать себя не бездыханным трупом, не разложившейся плотью.       Захлёбываясь в собственной крови, видя острые лезвия в груди, умирая, я не могла представить, допустить смутной мысли, что через двести лет могильная земля перестанет холодить мне кости, и наступит рассвет, солнце взойдёт после тёмной, непробудной ночи. Теперь я хочу заката, вернуться, не разбираясь в правде и во лжи, не отличная их.       Моё сердце бьётся сравнительно недолго, и каждый его удар напоминает об одном. О вечере. О том, что предшествовало этому. О нём. Я замираю, зажмуриваю глаза и слушаю.       Тук-тук.       Тук-тук.       Оно треплет в груди, стучит о грудную клетку, гоняет кровь по телу. И мне трудно, противно и ненавистно знать, что тот, кто воскресил меня и завёл мое сердце, оказался лжецом, не тем, кем себя изначально выдавал.       Снег плавно спускается с небес на землю, тает хлопьями на ресницах и ослабленной, растрёпанной косе. Ветер колет морозом, завывает с порывами, с каждым шагом лошади становится всё холодней. Путь ведёт на север. Нас ждёт Серат. Его королевский замок в столице — то место, где я однажды умерла, сражаясь за родное, за часть меня — сестру.       Ох, Анна... Моя милая, кроткая и своенравная Анна. Она умирала мучительно, страшно, со рваной раной в животе. Умирала от любви. Я никогда не прощу себя за её смерть, неважно, какую по счёту жизнь живу, сколько прошло времени с тех пор, и что убийца давно лежит в могильной яме, и земля давит на него. Желание мести всё то же. Оно живое, острое, режущее меня на части и вспарывающее изнутри. Я не уберегла её, проглядела, так опрометчиво доверилась и… потеряла навсегда.       Сердце сбивается с ритма, рвётся как вольная птица из клетки, разбивая свою грудь о стальные прутья. Мне становится плохо, взор размывается.       Я видела смерть Анны наяву, во сне и вижу часто в голове, бездумно прокручивая это раз за разом, вспоминая детали, лицо каждой Мары, отдавшей жизнь за нашу честь, за нашу сестру. Что-то умерло во мне вместе с ней. Что-то значимое и важное. Оно бесследно пропало, не оставив следов, тропинок, чтобы выйти к нему и забрать обратно. Хочется упасть в снег, почувствовать его обжигающий холод и рыдать, хрипеть, вопить, не жалея голоса.       Моё время прошло. Моё место в прошлом. Но моя месть чиста и жива в настоящем. Я чувствую её естество, пламя, жар. Она горит во мне по-прежнему, с той самой ночи, когда я была пригвождена к двери в шаге от своей цели. И каждое дуновение в виде неожиданного воспоминания об Анне, распаляет огонь мести, поддерживает его.       « — Ты ничего не мыслишь в этом, Агата, — немного с упрёком проговорила Анна, лёжа на шкуре животного возле камина и читая очередной тяжёлый и толстый том с романами. Возражениям сестры она не предала должного внимания и опять взялась за своё.       — Так расскажи, объясни мне понятным языком, — потребовала Агата, готовясь ко сну и слушая вполуха сестру.       Её раздражала ситуация с принцем, влюблённость сестры и постоянное присутствие беспокойства за эту несносную девицу, что жила грёзами, чувствами и эмоциями. Хотелось начать драть свои волосы гребнем, расчесывать их сильнее, вымещать всю злобу на этом занятие, но не думать о том, что всё может печально закончиться. Разбитое на куски и саднящее сердце, жгучие, непрерывные слёзы, неконтролируемая истерика, потом апатия. Это окажется ударом не только для Анны, сестринское сердце тоже будет изводиться в муках. Лучше жить по правилам Мар, ни влюбляться, ни испытывать судьбу.       — Тут нечего объяснять. Всё понятно без слов. Просто… — она перевернулась на живот, улыбаясь и мечтательно подперев щеку рукой, — это так окрыляет. Жизнь становится прекрасной сказкой, а каждая наша встреча чем-то особенным. Его тёплая улыбка пробуждает во мне свет. Хочется…       Агата закончила с волосами и с раздражением швырнула деревянный гребень на столик. Надоело. Вечно одно и то же. Их разговоры на столь волнительную тему приводили, по словам Анны, к одному — она, Агата, темна, ничего не понимала и, что ещё хуже, не хотела этого понимать. Возмутительно! Однако Анну так легко не остановить. Она желала доказать свою правоту и продолжила загадочно и красиво говорить о любви, не думая, что пора бы приспуститься с небес к реальности и обыденности. Агата же почти не слушала. Заметив это, её сестра поднялась с пола, убрала книгу и села рядом на мягкую перину кровати.       — Ты такая серьёзная и занудная. Просто жуть!       — Я не занудная. Ваши тайные свидания ни к чему хорошему не приведут…       Анна перебила Агату, приставив указательный палец к её рту.       — Когда-нибудь и ты, Агата, не сможешь оторвать взгляда от мужской улыбки.       Старшая из сестёр фыркнула. Младшая пихнула её локтем под рёбра. Это сопровождалось довольной улыбочкой и игривым взглядом.       — Ложись спать. Завтра у нас ранняя тренировка. И не смей прогулять.       — Слушаюсь. Ма-мо-чка.       Анна легко поднялась и стала переодеваться. Платье глубокого алого цвета сползло по её стройному телу к щиколоткам, в тёплом свете свечей вскоре заблестел и заструился шёлк ночной сорочки. Агата закатила глаза. Невыносимая! Она всё ещё улыбается и тихо хихикает.       Прошло пару минут, пока девушка разбирала постель, готовилась ко сну и тушила свет. Агата уже задремала, отвернувшись к стене и укутавшись почти с головой в одеяло. Но вдруг из лап сна её вырвал щебечущий голос:       — Ты вся расцветешь, изменишься, когда влюбишься. И будешь думать лишь о его губах, о той самой улыбке.       — Анна! — не сдержавшись, прикрикнула Агата.       Та тяжело вздохнула, но замолчала».       Я тогда была зла, не в себе от беспечности и лёгкости сестры, однако как сильно, с болью в груди до слёз хочу вернуть те минуты, обнять Анну, почувствовав тепло живого тела, и сказать: «Я тебе верю. Оно так и будет».       Привал. Сгустилась тьма, вокруг плотная дымка ночи. У всех ужин у костра, долгожданный отдых. У меня одинокая тишина под одним из раскидистых деревьев, отдаленность, осмотрительность и уже привычное молчание. Холодно, пусто внутри. Эхом в голове продолжали отзываться воспоминания, голоса некогда живых.       В дороге я, кажется, схожу с ума, только и делаю что молчу. Из редкого разнообразия: покрывание Аарона ругательствами, когда он пытается со мной заговорить, и отборные проклятия в его же сторону. Вот и все развлечения.       Горькая усмешка показалась на моих бледных, потрескавшихся губах. Хочу закрыть лицо ладонями, но останавливаю себя, не смея нарушать спокойную атмосферу лязгом моих кандалов. Даже при малейшем движении они гремят на руках, больно стягивают кожу, натирают. Мне хотелось стащить кандалы в ту же секунду, как их на меня надели, узнать — почему до этого момента мы приятно беседовали в пути, доверяли друг другу, и вдруг настал конец, прошла резкая черта, разделяющая до и после.       Это он приказал заковать меня в них. Он. Аарон, Александр. Кто? Я не знаю, каким именем мне теперь его называть, как к нему относиться и как не томиться в раздумьях над тем, что моя новая жизнь только началась, а я уже обманута, надломлена.       Я доверилась, хоть и самую малость, и получила в ответ тяжесть на руках. Я приняла этого нового человека, встретившегося мне на неизменном пути. И я… позволила себе понять, что именно от улыбки Аарона расцветаю, становлюсь мягкосердечной дурой, видя перед самой только его чувственные губы и их очаровательный изгиб. Так было один раз. И было бы ещё больше. Я точно уверенна. Но резкая смена ветров, эти кандалы на моих руках, тяжесть на душе и размытая граница между правдой и ложью сбили, заставили задуматься, закрыться и успокоить сердце так отчаянно клокочущее, когда он каждый раз сажает меня на лошадь и располагается сзади.       — Я не против, если ночью ты попробуешь меня придушить.       Мы уже находимся в палатке, скрывшись от звёздного купола ночного небо. Его щека прижимается к моей щеке, ледяная рука держится за ворот рубашки, обхватывает шею сбоку. Он улыбается мрачно, хищно. Но я не боюсь, лишь замираю и готовлюсь вникать в его последующие слова.       — Но тронешь кого-то из команды, и я продемонстрирую, как много интересного могу заставить тебя сделать.       Может, я попробую сделать и то и другое. Расправлюсь с ним, потом с остальными солдатами, сбегу. Однако меня мало занимали подобные мысли. Убивать его я уже не хотела. Мне стало намного интересней ухмыляться и понимать, что мой прежний Морок никуда не делся, все его маски разные, но они неотъемлемая часть единого целого.       Мы молчим. Я знаю — он ждёт ответа. Мысли путаются, слова, пропитанные иронией и колкостью, забываются. Остаётся желание, как и прежде видеть ту самую улыбку, от которой невозможно отвести взгляд и не думать о поцелуе.       Сердце пропускает удар, замирает в ожидание вместе со мной. Ещё немного и я прощу его, всё забуду.       — Можно? — глупый вопрос произносится с выдохом почти томным и умоляющим.       Аарон наверняка откажет, и тогда тьма сгустится в моей душе. Но я ошиблась. Вновь. Неожиданно тепло разлилось бескрайним и бездонным морем в груди после его положительного ответа.       — Да.       Произошла небольшая заминка из-за внезапного шанса сблизиться, повторить то, что никто из нас никогда не забудет, умирая и видя этот дивный и прекрасный мир собственными глазами в последний раз. А потом порывистое, резкое ощущение его губ на моих губах обожгло и заставило придумать оправдания. Мне не обязательно именно сейчас ненавидеть Аарона, винить его род в смерти моей сестры и всех Мар, гореть местью и страшиться приезда в Ашор. Ещё будет время, а пока… я самозабвенно целуюсь, тяну закоченевшие руки под его рубаху, ищу тепло и жду ласку, по которой предательски соскучилась. Ненасытный поцелуй имеет нотку горьковатого раздражения, долю сомнительной неприязни и привкус красных спелых яблок на снегу.       Я покорно следую за ним, опускаюсь на спальник и позволяю снять с меня кафтан, не разрывая соединения губ, одно дыхание на двоих. Однако забытьё проходит быстро. Я выпутываюсь из тисков завладевших мною чувств, и в разум, опьяневший от сладкой, только зарождающейся и лёгкой страсти, приходит пугающая мысль, что эта необдуманная глупость накроет меня с головой, толкнёт в топкое болото и погубит в тёмном омуте без спасения, без дороги назад.       Больших усилий мне стоило оттолкнуть Морока и выкрутиться из его объятий. Руку, которую я занесла для удара, что должен был по моим соображениям разбить ему лицо в кровь, зависала в воздухе. Мужчина успел её перехватить и остановить в миллиметрах от себя. Едкая ухмылка заиграла на губах, несмотря на неожиданность момента и непредсказуемости такого исхода.        — Хорошая попытка, но я надеялся побороться за жизнь после приятной части.       Для него случившееся оказалось отвлечением внимания, для меня — нечто большим и значимым. Я не хотела изначально так поступать. Я хотела… другого и всё равно пытаюсь ещё раз ударить Аарона. У меня нет желания признаваться себе в том, что я перестала думать о мести, что неровно дышу к нему, что правда хотела этого поцелуя, и что любая его улыбка, колкая, презрительная, едкая, злая, весёлая или радостная не заставляет меня отводить глаз, а смотреть долго, внимательно и задыхаться от необычных и неизвестных ощущений внутри.       Я продолжаю свою глупую затею. Он противится мне, защищается, наверняка мысленно смеясь над этим. Мы ведём странный, бессмысленный поединок и оба хотим вернуться в момент, произошедший минутами ранее, и окончательно забыться в желании. Аарон хватает меня за запястье, выворачивает его. Я сгибаюсь от боли пополам, но не падаю на колени как проигравшая и покорившаяся. Кожу на руке нестерпимо жжёт. Дикий, болезненный вопль готов вырваться из меня, но я стискиваю зубы и молчу.       Анна много говорила о чувствах, об их зарождении и развитие. Сейчас я поняла, что накинула на свою шею петлю и позволила ему затягивать её или ослаблять, что уже считаю его улыбку чем-то особенным и не так хладнокровна как прежде. Бдительность потеряна. Что-то неосязаемое имеет власть надо мной.       Анна умерла от любви. От чего во второй раз умру я?..