Кракатук

      Чем дальше по коридору, чем ниже по спиральной лестнице, чем сильнее становилось отчаяние — тем меньше верилось в реальность происходящего. Словно всё, что окружало его — глубокий сон, от которого невозможно проснуться, и с каждым пройденным поворотом, с каждой отброшенной на него тенью — он проваливался лишь глубже.       Сон во сне, оставлявший после себя лишь один вопрос — а сейчас он проснулся?       Или настоящий кошмар ждёт его дальше?       Сидеть на обломках древней цивилизации, свесив ноги в пропасть с руин павшей крепости, и слушать, как пульсирует бездна, зазывающая его на самое дно блеском фальшивых звёзд, было непозволительной роскошью.       Минута спокойствия означала, что ищейки потеряли его след, сбились с пути, дали передохнуть — и в такие моменты не хотелось бежать дальше. Ноги были стёрты в кровь, желудок стягивало от зияющей там пустоты, а глаза отчаянно хотели сомкнуться, и лишь смертельная опасность была способна сдвинуть его с места.       В карманах — последний кусок украденного из дома хлеба, успевшего зачерстветь. Жевать его — всё равно, что пытаться прожевать резину. Вкус не чувствовался, челюсть ощущалась онемевшей, и на глаза наворачивались слёзы, которые сразу же стирались.       Он дал себе слово — не плакать. Просыпаться в слезах после сна — дело зазорное. Бояться в четырнадцать зим кошмаров — слишком по-детски.       Он дал себе слово — быть храбрым. Пусть даже раны саднили, точно настоящие, пусть гнилое дыхание тварей из бездны ощущалось кожей, пусть виски сдавливало от усталости, он не собирался поворачивать назад.       Он дал себе слово — вернуться домой. Выбраться из тьмы. Проснуться.       Первыми его нашли не ищейки. Первой его покой растревожила женщина, перед которой почтительно расступался мрак, и из-за которой проклятые дети бездны боялись высунуться, наблюдая голодными глазами за ними, ожидая момента, когда ребёнок вновь останется один и его можно будет растерзать.       Память затуманилась, не позволяя вспомнить её слов — словно их встреча действительно была лишь затянувшимся сном, о котором невозможно вспомнить по пробуждении, но после которого чувство страха надолго остаётся рядом.       Он помнит лишь её последнюю фразу:       — Самый надёжный способ спастись от тьмы — спрятаться в ней же.       Его ноги сами сделали шаг навстречу к ней.

❄❄❄

      Тарталья поправляет шубу. Густой мех щекочет шею, не прикрытую парадной формой, которую пришлось вытащить ради бала. Чёрный мундир с позолотой — привычен для любого Предвестника, обязанного подавать пример на каждом важном мероприятии, но Тарталья всё равно ощущает себя не на своём месте.       Каждый выход в свет оставляет неоднозначные ощущения.       Возможно, дело в том, что это всего лишь второй раз?       Заполярный дворец роскошный до неприличия, светлый до рези в глазах. Каждый гость, переступая порог резных дверей, сразу понимает — пусть его и пригласили сюда, пусть приняли, но не позволят остаться дольше положенного.       Заполярный дворец — ледяной гроб для каждого, кто осмелился возложить на жертвенный алтарь свою жизнь.       Ни один из Предвестников не боится смерти — ни один из них не задерживается во дворце, ссылаясь на свои важные дела. Некоторые — вовсе не приходят, придумывая достаточно вескую причину пропустить бал.       Приятная новость — в самом начале сообщили о тех Предвестниках, что не почтят собравшихся гостей своим присутствием, и Иль Дотторе в их числе. Неприятная — Панталоне слишком быстро нашёл его.       — Какая приятная встреча, — смеётся Панталоне, привычно скрещивая руки, — я уж начал невольно переживать о том, что и ты оставишь меня одного.       — Настолько соскучился по моему обществу? — усмехается в ответ Тарталья, мало вникая в разговор. Единственное, что его действительно интересует — два или, на крайний случай, хотя бы один конкретный человек.       Найти их в толпе, обычно сильно выделяющихся, не казалось трудной задачей — пока не пришлось перейти от теории к практике.       — Я слышу неверие в твоём голосе? — наигранно обиженно вздыхает Панталоне, разочарованно мотнув головой.       Не будь Тарталья настолько не настроен на шутки, обязательно посмеялся бы с этого маленького театра абсурда с одним-единственным актёром. С Панталоне он знаком дольше всех, если не брать во внимание Пульчинеллу. Он — тот, кто был ответственен за обучение в качестве Предвестника, и тот, кто явно не был этому рад. Тарталья никогда не понимал его заумных речей, которыми он пытался вложить в него знания — Панталоне считал, хоть и не говорил об этом вслух, его недалёким ребёнком и жалел потраченного времени. Тот факт, что их сотрудничество сошло на нет — приятное стечение обстоятельств для обоих.       И если Панталоне подошёл сам — значит ему что-то требуется. Или он попросту хочет лишний раз поиздеваться. Это кажется наиболее подходящим вариантом.       — Кого из помощничков Иль Дотторе ты высматриваешь? — внезапно произносит Панталоне. — Если учёного, то он был на веранде со своим маленьким хвостиком, а если ассистентку, то она ещё не заявилась.       Тарталья машинально ещё раз обводит зал, гудящий от собравшихся гостей, прежде чем наконец-то посмотреть на Панталоне.       — Что?       — О, мои извинения, — Панталоне расплывается в надменной улыбке, — очевидно ведь, что тебя интересует именно ассистентка. Мне жаль расстраивать тебя её отсутствием. К слову, как тебе знакомство с самим Иль Дотторе? Не мог не устроить тебе встречу с хозяином заинтересовавших тебя детишек.       — Это было так любезно с вашей стороны, господин Панталоне, — смеётся Андрей, внезапно вмешавшись в разговор и слегка поклонившись обоим Предвестникам в качестве уважения, прежде чем продолжить, — мы действительно безумно соскучились по нашему господину. Но не стоило его отрывать от важных дел ради подобных мелочей.       Тарталья бросает взгляд на Андрея, тихо выдохнув с облегчением. Разговор с Панталоне начал приобретать тревожный окрас — стоит быть осторожнее в своих действиях, раз даже до остальных Предвестников, не связанных с ними лично, дошли слухи о его… заинтересованности в определенных людях. Ничем хорошим это не закончится.       Главный бальный зал Заполярного дворца всегда тщательно готовится к каждому мероприятию. Заледеневшие окна в пол, хрустальные люстры, освещающие всё помещение своим холодным светом, гости в роскошных нарядах, держащие уважительное расстояние от Предвестников — Андрей идеально вписывается в атмосферу со своей внешней безупречностью. Пусть он мало отличается от себя в обычное время — чёрные волосы привычно собраны в низкий хвост, на губах вежливая улыбка, а ярко-голубые глаза чуть прищурены в насмешке. Единственное, что в нём изменилось — халат сменил белый мундир под шубой.       Впрочем… кое-что всё же удивляет. Его вмешательство и очевидное проявление пренебрежения к Панталоне — обычно подобным занимается Станислава.       Где она?       — Непривычно тебя видеть в одиночестве, — усмехается Панталоне, демонстративно проигнорировав тон Андрея.       — Отнюдь, я не один, — привычно-мягко и со свойственной себе вежливостью отрицает Андрей, обернувшись на Елену, — она всегда со мной, так что не понимаю о чём вы, господин Панталоне.       Елена, нервно перебирающая руками в перчатках, явно чувствует себя слишком неуверенно для того, чтобы смотреть на Панталоне — и всё же она не отводит взгляд, точно желая отстоять честь своего опекуна. Тарталья замечает подаренный им браслет, видный из-под рукава шубы, и вечер становится чуточку лучше.       — Раз вопрос с этим решён, — продолжает Андрей, не давая Предвестнику вставить слова, — то могу ли я украсть из вашего общества господина Чайльда? Мне необходимо уточнить с ним детали одного проекта, если вы не возражаете.       Панталоне усмехается, и прищур его глаз кажется совершенно хищным, прежде чем он отвечает миролюбивое:       — Конечно.       Андрей почтительно откланивается, прежде чем развернуться и направиться прочь. Тарталья приличия ради прощается с коллегой и без раздумий следует за учёным. И, как только они отходят достаточно далеко от Панталоне — и достаточно близко к выходу на улицу, — Тарталья оборачивается на Елену, чтобы ободряюще-приветственно ей улыбнуться — и она улыбается в ответ. Вечер официально становится не таким плохим, как казалось до этого.       В беседке подле Заполярного дворца — тише, чем в нём самом, и куда холоднее. Тарталья запахивает пальто и натягивает шарф выше на нос, но не предлагает вернуться — это место нравится ему намного больше.       — С каких пор ты перенял обязанность Станиславы пренебрежительно относиться к Предвестникам?       — Я? И пренебрежительно отношусь к уважаемым Предвестникам? — хохочет Андрей, опираясь на ограждение беседки, отводя взгляд на дорожку, ведущую вглубь сада.       Тарталья бывал в нём днём, спрятанном за ледяной аллеей, навсегда застывшей ради того, чтобы радовать взор Царицы. В хорошую погоду обледеневшие деревья блестят на солнце, чаруя собой не меньше, чем настоящие королевские сады, но этим вечером на небосводе лишь безмолвная луна и звёзды. За ними — ледяные скульптуры, созданные настолько искусным мастером, что, будь во льду чуть больше жизни, изображенных созданий нельзя было бы отличить от настоящих.       Весь Заполярный дворец — настолько красивый, насколько же и совершенно безжизненный. Тарталья рад, что больше нет необходимости находиться в нём одному, без хоть кого-то дружелюбного рядом, потому не злится на очередное паясничество Андрея и лишь фыркает в ответ.       — И всё же, почему ты вмешался?       — Мне просто показалось, что это был… не самый приятный разговор, — отвечает Андрей, вздохнув, — захотелось оказать тебе услугу и доблестно спасти от общения с Панталоне. Я уже узнал, что именно он является причиной, по которой господин вернулся в Снежную и застал тебя. У него наверняка была приготовлена не одна издёвка на этот счёт. Не люблю с ним пересекаться и, полагаю, ты тоже.       — Вы, выходит, часто видитесь с остальными Предвестниками? — спрашивает Тарталья, становясь рядом с Андреем. Елена тем временем садится на одну из скамеек в беседке, неловко рассматривая носки своих сапог. Вряд ли она чувствует себя уютнее на балу, чем сам Тарталья.       — Не со всеми, — Андрей пожимает плечами, — только с теми, кто сотрудничает с господином. Панталоне с ним… в дружеских отношениях, так что с ним чаще всего видимся. Иногда — с госпожой Сандроне. Раньше захаживала госпожа Арлекино. Стася говорила, что пару раз видела с ним Скарамуччу и госпожу Коломбину. Остальных мы видим куда реже.       — А где, к слову, Станислава?       — Без понятия, — Андрей усмехается, — наверняка её величество соизволит заявиться к самому представлению ради приличия, а после сразу же уйдёт. Когда приезжает господин, она всегда становится слишком занятой для общения с простыми смертными.       Тарталья какое-то время просто смотрит на Андрея, показательно-равнодушно рассматривающего видимую часть сада. Проскользнувшая в голосе обида ясно даёт понять, что что-то уже случилось. О предстоящем театральном представлении не думается.       Каково же было разочарование, когда Тарталья узнал, что был приглашён на бал в честь дебюта театральной труппы, которая, по давней традиции, должна сначала выступить в Заполярном дворце, прежде чем демонстрировать своё мастерство всей Снежной. Сама Царица уже давно не посещает представления, но Предвестники присутствуют от её лица, а значит, раз не смогли вовремя придумать причину не заявиться, должны просидеть до самого конца. Тарталья в театре совершенно не смыслит, и единственной его мотивацией прийти был разговор с этими двумя.       — Поссорились?       — Немного, — нехотя признаётся Андрей. Тарталья бросает взгляд на Елену, что опустила голову ещё ниже. — Не обращай внимание, ты же её знаешь, ей даже повод не нужно давать.       — У меня был разговор к ней, — признаётся Тарталья, а после поправляет сам себя, — на самом деле, к вам двоим.       — Если это что-то важное — можешь сначала обсудить со мной, — Андрей разворачивается лицом к Тарталье, опираясь спиной на ограждение и скрещивая руки на груди. — Если не смогу удовлетворить тебя ответом — вместе выловим Стасю. Надеюсь, она угомонилась после вчерашнего.       Елена удивлённо поднимает на них взгляд — точно спрашивая, можно ли ей находиться здесь. Андрей коротко кивнул ей — ему нечего скрывать от неё.       — Я недавно разговаривал с Пульчинеллой, — начинает издалека Тарталья, прищурившись, — и он упомянул в разговоре… ваш отряд. Зимнюю сказку.       — Удивлён, что он нас всё ещё помнит, — мягко усмехнулся Андрей, — мы редко с ним пересекались. Как по мне, он один из самых приятных Предвестников.       Тарталья с улыбкой, не видной из-за шарфа, кивает — приятно, что хотя бы Андрей хорошо относится к Пульчинелле. Возможно, между ними просто возникло недопонимание из-за специфического характера Станиславы?       Тарталья обрывает сам себя.       Собственным глазам он доверяет. Он лично видел официальную информацию.       — Он сказал мне, что ваш отряд официально состоял лишь из четырёх человек. После я сам наведался в архив и получил этому подтверждение.       Между ними повисает давящее молчание. Тарталья замечает, как обычно приподнятые уголки губ дрогнули — удивление и обескураженность Андрея такому заявлению более чем очевидны. И прежде чем вновь заговорить, Андрей отворачивается, начав задумчиво расхаживать вдоль беседки, приложив ладонь к губам.       — Я только сейчас задумался, что никогда прежде не видел официальных документов нашего отряда… В те годы меня мало волновали бумажки, а после даже и мысли не было проверять подобное. Но теперь… мне всегда казалось, что Влад слишком подозрительный, но зачем ему…       — Он, наоборот, был в списке, — удивлённо перебивает его Тарталья, не понимая, почему подозрения сразу пали на командира отряда, — меня ещё привлекла его фамилия, Снежевич. Он вырос в приюте?       — В приюте? — обескураженно переспросил Андрей, а после мотнул головой. — Он не рассказывал о своём детстве, а мы не спрашивали, но всё же… я удивлён. Но не больше, чем тому факту, что он не скрывался. А кого тогда не было? Карла? Его я тоже могу понять, хоть и это кажется чуть менее логичным, учитывая, сколько он вложил в развитие медицины Снежной.       — А если я скажу, что не было Станиславы? И удалось узнать ещё кое-что любопытное — не было ни единого её упоминания до того, как она стала ассистенткой Иль Дотторе.       Андрей останавливается, развернувшись на Тарталью.       — Что? — переспрашивает Андрей, а после, мотнув головой, сам же продолжает. — Но… Я и Влад лично привели её в Фатуи. И Влад говорил, что всё уладит и не стоит переживать о формальностях. Я не верю, что он забыл, значит…       — Это попытка что-то скрыть? — заканчивает за него Тарталья.       — У неё не могло быть секретов от меня в те времена, — продолжает Андрей, не отрицая предположения Предвестника, — но… она сама-то знает? Хорошо, теперь даже я заинтересован в том, чтобы получить от неё ответы. Елена, сходи проверь, не приехала ли наша дорогая Станислава, и в случае чего — приведи сюда.       Елена, напряжённо наблюдавшая за их разговором до этого, кивает, подскакивает на ноги и торопливо уходит обратно в Заполярный дворец. Тарталья нервно ведёт плечами. Появилось ощущение, словно он влез в то, что… не стоило ворошить. Потому что об этом всём, судя по всему, не знал даже Андрей, напрямую замешанный в происходящем.       Разговор с Пульчинеллой ясно дал понять — даже он в своё время отказался от идеи докопаться до сути. Тарталья оставлять их в покое не хочет — не только из-за того, что изначальный детский интерес перерос в искреннее желание узнать правду, но и из-за того, что это необходимо — для них обоих. А помочь им кажется важным.       — Я могу спросить ещё кое-что?       Андрей молчит пару мгновений, точно тщательно взвешивая, насколько въедливым может быть очередной вопрос, а после всё же кивает — в нём видна не меньшая решимость наконец-то разобраться со своим туманным прошлым.       — Уничтожение Солнцецвета — ваших рук дело?       И этот вопрос — куда интимнее, чем вопрос про отряд. Куда глубиннее, способный растравить бездну в чужой душе — Тарталья видит её отражение в глазах Андрея, обычно привлекающих необыкновенно-ярким оттенком, но сейчас — промелькнувших в ней тихой яростью.       — Это тебе тоже господин Пульчинелла сказал?       — Не сказал прямо, — Тарталья наклоняет голову, наблюдая за тем, как весь Андрей напрягается, и этого не способна скрыть даже меховая шуба, — но намекнул, что подозревает. Я не буду винить вас в любом случае, просто…       — Ты не понимаешь о чём сейчас говоришь.       Андрей в несколько широких шагов оказывается возле Тартальи, хватая его за локоть и дёргает на себя, переходя на шёпот.       — Я могу вечно восхищаться господином, я могу вечно говорить о том, насколько он гениален, я ни в один из моментов своей жизни не стану отрицать, что он — легенда, но я никогда, никогда не прощу ему случившегося там, и никому не позволю нас обвинять в произошедшем. Даже если мы в чем-то были виноваты до этого, после — мы сполна отплатили за все свои грехи.       — Тогда объясни мне всё нормально, — Тарталья срывается и шипит, выдёргивая руку из захвата.       Всё тело напрягается — отточенные до совершенства рефлексы всегда помогают в бою, но сейчас, рядом с пусть и хитрым, но миролюбивым Андреем непривычно чувствовать себя подобным образом. Хочется расслабиться, вернуть разговор в более дружеское русло, но не выходит.       Это иррационально — ждать опасности от человека с травмой, это детская привычка — ждать от всех подвоха.       И всё же спокойно выдохнуть выходит лишь, когда Андрей сам вздыхает, прикрывает глаза и отходит назад. Несколько мгновений уходит на то, чтобы он вернул себе самообладание.       — Наша миссия заключалась в том, чтобы защитить Солнцецвет, но мы, очевидно, провалились, — Андрей поджимает губы, снова вздыхая, явно нехотя выдавливая из себя каждое слово, — я помню мало — потерял сознание от болевого шока, а когда очнулся, узнал, что… все мертвы, кроме нас со Стасей. Мы сразу же с ней сцепились, а после я не решался вновь спросить у неё о случившемся. Мне ещё нужна была голова на плечах, и я говорю это не ради красного словца. Она была готова меня убить. Раньше я думал, что из-за моих слов, но теперь понимаю — пусть она и была зла, но в первую очередь, видимо, хотела что-то скрыть. И теперь я хочу узнать — ради чего она столько лет хранит молчание.       Упоминание попытки Станиславы убить собственного друга кажется оглушающе-внезапным. Тарталье всегда казалось, что в них двоих есть что-то неправильное, и лишь теперь осозналось, что именно.       Это же чувство у него возникает каждый раз, когда Тевкр по незнанию заводит разговор про работу старшего братца при семье. Неловкое молчание, взгляды в пол, нелепая ложь ради сохранения детской мечты — всё это последствия того, что они так и не смогли по душам поговорить с сыном, которого самолично отправили на передовую в возрасте четырнадцати лет.       Но если в его случае — чувство неправильности из-за стыда и незнания, как подступиться, то в случае Станиславы и Андрея — всё из-за того, что они оба топят друг друга в болоте из собственной ненависти. У Андрея — ненависть к прошлому и дню, перечеркнувшему его жизнь, а у Станиславы…       Что у Станиславы?       — От чего потребовалось защищать деревню? — хрипло спрашивает Тарталья, самому себе признаваясь, что он уже знает ответ.       И Андрей, улыбнувшись не привычно-вежливо, а с отчётливой грустью, давая понять — этот ответ правильный.       — Наш господин…       — Как трогательно, — холодно прерывает его Принцесса, заходя в беседку, и Елена несмело идёт за ней следом, — захотелось пожаловаться на свою нелёгкую жизнь? Надеюсь, я не опоздала на самую сопливую часть твоих откровений?       Оба оборачиваются на неё, поправляющую меховой ворот белой шубы. Вся она — воплощение холодной царственности. Если парадная форма Предвестников — чёрный с позолотой, ярко выделяющейся на белоснежном фоне, то Принцесса — отражение прекрасного, но безжизненного Заполярного дворца.       Аякс раньше совершенно не обращал внимание на чужую красоту — было не до этого. Но после слов Антона о том, что Станислава красивая, вышло… пересмотреть своё мнение. Пусть не до этого, пусть им нужны ответы на действительно важные вопросы, но Аякс всё равно мельком думает о том, насколько в действительности она приковывает взгляд. Особенно сейчас, когда её красота подчёркнута в знак уважения к мероприятию — взгляда отводить не хочется.       Хотя всё равно думается о том, что ей не идёт настолько холодный взгляд, не идёт без наглой ухмылки, которая сигнализирует, что сейчас она скажет очередную пусть гадость, но приятно-привычную.       Аякс хочет, чтобы она снова посмотрела на него с тёплой насмешкой, которую невозможно скрыть, как бы она не старалась. Не старалась раньше.       Сейчас она — совершенно чужая. Такую по имени звать не хочется — ни дать, ни взять снежная Принцесса, ожившая из слухов, воплощение маски агента Фатуи, что была на ней при их первой встрече, и за которой с трудом удаётся рассмотреть ту часть неё, что кажется до-очаровательного родной.       Не мудрено, что Андрей вчера с ней поссорился, если у неё было такое же настроение.       — Ты пришла вовремя, дорогая, — хмыкает Андрей, складывая руки на груди, — как раз для того, чтобы наконец-то рассказать всю правду.       — Даже будь у меня что скрывать, с чего бы мне всё внезапно рассказывать? — Принцесса гордо вздергивает подбородок, отзеркаливая жест Андрея. — Если ты вытащил меня на улицу ради подобной чепухи — я возвращаюсь.       — Почему ты не числилась среди Фатуи до того, как стала ассистенткой Иль Дотторе? — прямо спрашивает Андрей. — Моё желание узнать ответ — достаточно веский повод заставить тебя уделить нам время?       — С каких пор ты цепляешься к мелочам? — Принцесса картинно вздыхает, покачав головой. — Причин может быть уйма — банальный человеческий фактор: не досмотрели, забыли, потеряли документы. Моё вступление в Фатуи было слишком поспешным, так что ничего удивительного. Всё как маленьким разжёвывать надо?       Тарталья поджимает губы. Такая грубая ошибка и в отделе Иль Дотторе? Она блефует — это очевидно. Ровно как и то, что она уже знала об этом.       — А Солнцецвет? Что вы скажете о нём? — вмешивается Тарталья, заставляя Принцессу перевести холодный взгляд на него. — Сами ведь говорили, что я ребёнок. Так объясните мне, глупому ребёнку — какая официальная причина уничтожения этой деревни?       Боковым зрением Тарталья улавливает Андрея, удивлённо на него посмотревшего. Неужели он не знал и об этом? Настолько не желал приближаться к воспоминаниям, покрытым пеплом, что не интересовался настолько очевидно-важным вопросом?       Или… это и была причина, по которой Принцесса возжелала оборвать все их связи?       Потому что сейчас — даже сейчас она опасливо щурит свои серые глаза, выдавая простым жестом свою злость на этот вопрос. И всё же она отвечает:       — Официальная версия гласит, что деревня была сожжена, — голос её ровный, поставленный, точно её приходилось говорить об этом уже не раз, но Тарталья не отводит от неё взгляда, ожидая, когда она наконец-то скажет всю правду. — Все жители, кроме Елены Волковы, признаны мёртвыми. Восстанавливать деревню было бессмысленно, потому Фатуи отказались от этой идеи и перестали отмечать на картах. Ещё вопросы?       Тарталья бросает взгляд на Елену, смотрящую в спину Принцессы, и в её глазах собираются слёзы — явно из-за того, что прекрасно помнит тот день. Андрей… взял о ней заботу после случившегося ради того, чтобы она не осталась сиротой? Чувствовал свою вину за случившееся, и согласился воспитывать девочку, которая служит живым напоминанием о том дне?       Семеро Архонтов, насколько же они оба погрязли в этом.       — Деревня не могла сгореть просто так, — продолжает давить Тарталья, — в чем причина?       Андрей рядом с ней отступается в немом осознании ситуации ещё до того, как Принцесса произносит:       — Это было моих рук дело. Ещё вопросы?       — Ты… — на выдохе произносит Андрей, и Тарталья слышит, насколько надломанно звучит его голос, точно он уже на грани, и от привычного, взвешенного образа не остаётся и следа, — ты взяла всю вину на себя? Милостивая Царица, Стась, зачем?       — Понятия не имею, о чём ты, — спокойно, в противовес Андрею, произносит Принцесса, разворачиваясь, — разговор окончен.       — Не смей уходить от ответов! Ты не посмеешь снова это сделать! — резко восклицает Андрей, подавшись вперёд, но травма не дала ему броситься следом, потому ему осталось лишь повысить голос. — Это была вина господина, и ты знаешь это! Я понимаю твоё восхищение им, но это не повод прощать ему всё!       Принцесса останавливается на последней ступени, ведущей из беседки обратно на дорожку во дворец. А после медленно разворачивается, ответив с ядовито-ласковой улыбкой:       — Тебе-то откуда знать, как всё было на самом деле? — Принцесса улыбнулась ещё ярче, но стальной холод так и ушёл из взгляда. — Ты — ни на что не годный мальчишка, взявший на себя слишком многое, и за это поплатившийся в итоге. Не мешай мне отвечать за наши общие ошибки, и не смей ставить под сомнения мои слова — у тебя нет на это права.       Андрей растерянно замолкает, не проронив ни слова больше, позволив Принцессе уйти. Елена подскакивает к нему, словно пытаясь утешить, и Андрей, точно пристыженно, опускает взгляд, намекая, что разговора больше не получится.       Тарталья поджимает губы.       И решается.       Догнать Принцессу выходит уже в коридорах дворца. Запоздалое решение последовать за ней сыграло свою роль, как и то, что она явно спешила покинуть их общество. Торопливый цокот её каблуков стихает лишь в тот момент, когда Тарталья нагоняет её и хватает за руку, вынуждая остановиться.       Во всём дворе словно нет никого, кроме них — начавшееся представление привлекло внимание всех собравшихся сегодня, но Тарталья всё равно никого бы и не заметил. Только не сейчас, когда она оборачивается на него, и ледяная маска, которую она держала ради Андрея, спадает, уступая место искреннему раздражению.       Она ломает губы в насмешке, готовясь вновь высказаться, но Тарталья заговаривает первым:       — Вы ведь хотите, чтобы я оставил вас в покое? — Тарталья нагло усмехается, понимая, что сейчас самый подходящий момент для этого. — Тогда предлагаю пари. Уговор. Контракт. Как угодно. Сразитесь со мной, и если одолеете меня — я выполню ваше желание.       Тарталья знает — в обычное время она бы лишь посмеялась над ним и отвергла. Но разговор с Андреем дал ему понять — сейчас она теряет свой безупречный контроль над ситуацией. А для неё, привыкнувшей всё держать в своих руках, это недопустимо.       Потеря власти для неё — потеря самоконтроля.       Стало слишком очевидным, чего она боится больше всего.       Тарталья позволяет ей отойти от него. Она проходит несколько шагов — коридор исполосован лунным светом, льющимся сквозь окна с ледяным узором, но Принцесса останавливается как можно дальше от него.       А после оглядывается через плечо, и в её ухмылке есть что-то дьявольское, когда она бросает:       — Я принимаю твои условия.       И Тарталья не может сдержать ухмылки.       Попалась.