The language of letters

Кажется, это была среда. Да… Хотя, вполне может быть, что и вторник. В любом случае, утро того дня было такое же унылое и невзрачное, как и любое другое здесь. Поэтому не было совершенно ничего удивительного в том, что проходящие и наступающие дни по итогу попросту сливались в монотонное единообразное месиво. Яркое солнце в зените лета проникало внутрь просторного помещения столовой через высокие окна с белёнными сегментированными рамами и ложилось на лакированный деревянный пол светлыми вытянутыми квадратами. В спёртом воздухе пахло свежевыстиранным бельём, химикатами и больничной едой – в равной степени неаппетитно. Длинный составной стол, полностью занимавший весь центр комнаты, устилала безупречно белая скатерть, свисавшая краями аж до самого пола. На нём строго на равном расстоянии друг от друга был расставлен абсолютно белый сервиз. Напротив него, замерев в томительном ожидании, сидели полностью, с ног до головы облачённые в белое люди. Они были разного возраста, пола, достатка, профессии, взглядов и убеждений. Объединяли их разве что только медицинские карточки в неприглядных серых обложках, да желание поскорее забрать свою тарелку горячей овсянки. И то второе относилось далеко не ко всем. Со стороны всё это действие, наверняка, вполне могло сойти за некий экстравагантный перфоманс, устроенный какими-нибудь самобытными художниками-авангардистами из прошлого века. Но нет. Истина, как обычно, была не столь изобретательна. Потому это был всего-навсего обычный завтрак в частной закрытой Больнице для Душевнобольных им. В. С. Рубенштейна. - Опять скучаешь? Рефлекторно моргнув зеленовато-серые глаза отвлеклись от наблюдения за тающим в тарелке кубиком масла, растекающегося по поверхности каши желтоватой лужицей, и плавно перевели свой красноречивый взгляд в сторону говорившего. Кажется, сегодня она снова останется голодной. - А-а-а, я понял. Дело в овсянке. Ты ж не любишь её, да? – парень, стоявший чуть поодаль, буквально просиял от своей догадливости, но тут же спохватился о манерах. – Ой, извини. Будешь? Я, правда, тут уже надкусил немного… Но только с краю. - с неловкой улыбкой, он протянул вперёд руку, с зажатым в ней яблочным полу огрызком с чёткими следами крепких зубов. Ответом ему на столь щедрое предложение был молчаливый отказ. - На кухне, если что ещё есть. Целый тазик с утра привезли. Подойдёшь после завтрака, я тебе отдам. А пока есть только это. – в конец стушевавшись, парень замолк и отступил. Молодая девушка сидела на плотно придвинутом к столу стуле и, безвольно свесив руки, отрешённо разглядывала уже порядком приевшееся ей окружение. Самому же «окружению» она была известна, как Алисия. Алисия Сойкина. Причём именно АлиСИЯ, а не АлиСА, как она часто любила поправлять других. Однако сама она это выдумала или так действительно было написано на голографическом пластике меж красных корочек паспорта не известно. Её темно-русые отросшие чуть длиннее плеч волосы были распущенны и неряшливо обрамляли впалое чуть бледноватое от недостатка меланина лицо. Абсолютно белая больничная роба широким куском ткани обвисла на острых плечах, скрывая под собой худощавую фигуру и любые гендерные признаки. Хотя, кому тут какое дело до внешности. Ведь где ещё как не в психушке понимают ценность и важность духовного над всем мирским, а, следовательно, бренным. И всё-таки сегодняшнее утро имело значительное отличие от предыдущих. Стороннему наблюдателю не будет заметно абсолютно никакой разницы между этим завтраком и тем же, но неделю назад. Однако вот человек с опытом сможет уловить искрящее в воздухе эмоциональное напряжение. Дело было в новом таинственном «госте», которого, как какое-то опасное оружие массового поражения, привезли под покровом ночи и разместили в одиночной палате. Его не было сейчас среди собравшихся, но игнорировать это незримое, эфемерное присутствие, распространяющееся едва уловимым холодком по залу, не мог никто. И дело даже не в том, что он остался без приветственной вечеринки с цветастыми колпаками или наоборот избежал грубого посвящения в психи, нет. Здесь публика приличная, никто ничего подобного не устраивает, ничем таким не занимается. Среди пациентов этой больницы вообще было достаточно именитых людей, многие из которых должно быть знакомы более искушённым из Вас по первым заголовкам скандальных статей и круглогодичным спискам наиболее успешных и богатых коррупционеров. Что касается самой Алисии, то на фоне колоритных историй болезни других, её мед. карточка, в которой значилось всего-навсего генерализованное тревожное расстройство, выглядела как-то до абсурдности нелепо, да и просто возмутительно. И всё же, как и все прочие, она оказалась здесь. Но если с ней всё понятно, то чем же свою учесть заслужил «ночной гость»? Кто он – неизвестно. С чем сидит – тоже. Поговаривают, однако, будто бы его будет лечить сам глав. врач Рубенштейн. Любопытно… Очень-очень любопытно. Все эти вопросы донимали мысли Алисии всё утро в столовой, отдавали горечью на кончике языка, когда она глотала таблетки, маячили на периферии сознания, пока она сидела на лавочке в саду во время послеполуденной прогулки. - Что же Вас так удручает, мисс Алисия? – вежливо поинтересовался добрый друг Сойкиной - Владимир Никодимыч, подсев к ней рядом. - Как думаете, если мне так до ужаса скучно здесь, хотя я ничем относительно не скованна, какого тем, кто целыми сутками сидит в одиночной палате? Невыносимо должно быть… - Алисия напряжённо взглянула вдаль. - Вы о новом пациенте? – уточнил мужчина. – Думаю, его или же её незавидное положение должно быть очень тяжело. Ведь людские умы, как и души, на самом деле хрупки и склонны ломаться. Потому-то и… - Вот-вот. Так ведь и сума можно сойти. – перебила Алисия рассуждения Владимира, полностью погружённая в свои горькие мысли. - В этом месте это не так уж и страшно. – он горько усмехнулся. - …Это всегда страшно. – как-то очень тихо добавила Сойкина и замолкла. Владимир Никодимыч, уловив крайне печальное настроение девушки, решил поддержать её и предложил ей решение. Маленькую, поначалу совершенно невинную, детскую шалость. - Вы можете написать этому человеку письмо. – c доброй улыбкой проговорил он. - Написать…письмо? Вы серьёзно? - Алисия недоумённо посмотрела на собеседника, пытаясь понять шутит тот или нет. - Разумеется, а почему нет? В моё время это было весьма распространённой практикой. - Это смешно. – девушка фыркнула, но всё же улыбнулась. - Смешно, глупо и… и ужасно неловко. – в двадцать первом веке то. - А вы попробуете. Уверен, кем бы она или он ни был, ему понравится. Заодно с себя хандру собьёте. – рассуждения пожилого мужчины как всегда звучали очень логично. - Ну, а если он не ответит, и это поставит меня в глупое положение? – запереживала Алисия. - Мне не дано предсказывать людские поступки, но могу сказать Вам только одно. Он - настоящий сумасшедший, если проигнорирует письмо от такой милой девушки, как Вы. – мужчина вновь тепло улыбнулся и по-отечески потрепал девушку по голове. Сказано – сделано. В свободные часы после обеда Алисия попросила бумагу с ручкой и принялась за приветственное письмо. В итоге получилась скорее записка – маленькая и не очень содержательная. В конце концов она не знала ни что писать, ни даже как обращаться к новенькому. Оставалось только надеяться, что человек, сидевший там, не скован по рукам и ногам смирительной рубашкой. Иначе получится очень неловко. Однако, через несколько дней ей пришёл краткий, довольно лаконичный, но вё же какой-никакой ответ. {Здравствуйте, Алисия. Очень приятно с Вами познакомиться. Моё имя Сергей. Так Вы тоже заперты тут, я полагаю?...}

***

Частная психиатрическая клиника встретила Сергея Разумовского холодными голыми стенами и зловещим чернильным мраком. Длинный коридор скрипучих деревянных дверей, проволочные сетчатые решётки повсюду, коричнево-зелёная, осыпавшаяся в некоторых местах штукатурка, люди в длинных белых халатах, чем-то напоминающие его собственный – вот и первые впечатления о новом месте. Из других событий, предшествующих его появлению здесь, он помнил относительно немного. В изнеможённом постоянной тревогой и отравленном изрядной дозой транквилизаторов мозгу всплывали лишь разрозненные туманные отрывки, как его вывели из затхлой угрюмой камеры Питерского СИЗО и грубо впихнули в крошечный, грязный автозак. Затем последовали ужасно долгие, пугающе мучительные часы дороги в неизвестном направлении в «приятной» компании вооружённого до зубов конвоя. До лечебницы они добрались, уже когда было далеко за полночь. Яркое фосфорное свечение светодиодных ламп сильно резал глаза и нещадно сдавливал виски, пока Сергей, всё также под стражей, дожидался оформления соответствующих документов в приёмном покое. Уж чем чем, а тем самым «покоем» тут явно не пахло. Но вот все формальности были соблюдены, наручники сменились смирительной рубашкой, а окружающая действительность всепоглощающей вязкой пустотой. Сам Разумовский на тот момент никак не мог принять всё происходящее с ним и находился в глубокой-глубокой прострации. Ему до последнего казалось словно он попал в какое-то третьесортное кино, настолько сюрреалистической и профанируемой выглядела тогда суровая реальность. Однако постепенно первичный морок таблеток спал, и на суд воспалённому разуму Сергея предстала поистине ужасающая картина. Нет…Нет! НЕТ! Этого не может быть! Как он очутился здесь?! Что вообще происходит?!! Это должно быть какая-то ошибка… Да-да, именно! Какая-то странная, чудовищная ошибка. В конце концов, он же не… «Я не убийца. Я не убийца. Я не убийца. Я не...»- словно мантру, раз за разом повторял у себя в мыслях Сергей, в глубине души надеясь, что от этого всё действительно изменится. «Ты-ы-ы…» - зловеще проскрежетало в его голове, отражаясь эхом от черепной коробки. «Ты - н-и-ичтожный сопляк!» - гневно процедил каркающий, лязгающий голос, продолжив. – «Жалкая безвольная тряпка! Если бы ты тогда убил Грома, то мы бы не оказались сейчас здесь!» Сергей зубами впился в потрескавшиеся бледные губу, пока не почувствовал тепло и солоновато-металлический привкус. Видимо, прокусил до крови из последних сил сдерживаясь, чтобы не закричать вслух от душераздирающего отчаяния, которое своими леденящими когтями впивалось прямиком в его измученное пылающее сердце. Он бы хотел заткнуть уши руками. Но длинные рукава смирительной рубашки перевязаны крепко, скручивая безвольные худощавые руки, да так, что те затёкшие ныли и горели, словно магма расплавленная лилась по ним беспрерывным потоком. Хотел бы закрыть глаза, чтобы абстрагироваться и не видеть этих тошнотворных болотных стен и угрюмых санитаров в их раздражающей белой униформе. Но стоило ему лишь на одно мгновение так сделать, и его сознание рисовало бесконечные алые реки на фоне пылающего диким огнём зарева и жёсткие, остроконечные, смолянисто-чёрные перья повсюду. Хотел бы, чтобы этот голос, до дрожи напоминающий его собственный, но более властный, беспринципный, царапающий металлом связки до хриплого кашля и пеплом горьким отдающийся на языке, вернулся обратно туда откуда пришёл. Но тот с каждой секундой, казалось, становился только сильнее. «Хвати-хватит, прекрати! Оставь меня в покое!» «Глупец, как же ты не можешь понять?! Без меня ты – НИКТО!» - Сергей буквально ощущал, как каждое следующее слово сущности внутри него отдаётся хлёсткой пощёчиной на пылающей щеке. - «Пустая оболочка никчёмная и ничего из себя не представляющая. Все твои достижения, всё, что ты когда-либо сделал – это и моя заслуга тоже. Так что прекращай хныкать и…» «Нет! Хватит! Это всё ложь! Ложь. Ложь. Ложь!»- Сергея трясло изнутри, как в страшной лихорадке. Он вздрагивал, зажмуривал глаза до рези и ярких вспышек, судорожно дёргал головой будто бы терзаемый тяжёлыми конвульсиями, стоило ему только почувствовать эфемерное прикосновение на своём плече длинных заострённых когтей и угрожающий шелест огромного крыла над ухом. - «Убирайся…» - взмолился он. - Убирайся из моей головы! Уйди!». К разочарованию Сергея таблетки, впрочем, как и многочисленные тесты, начиная от аляповатых картинок простого теста Роршаха* заканчивая сложным многоступенчатым гипнозом, и пространственные беседы с главным психиатром, никак ему не помогали в этой неравной битве. Его не выводили к другим пациентам, поэтому всё время до встречи с лечащим врачом он был предоставлен самому себе и медленно сгорал изнутри. Однако так было ровно до тех пор, пока под его дверью случайным образом не оказался листок обыкновенной писчей бумаги, сложенный в четыре раза. Он содержал в себе коротенькую записку, являющуюся своеобразным приветом от другого пациента, или скорее пациентки, этой злосчастной клиники. {Приветствую. Надеюсь, твои руки не связаны, и ты вполне способен дать внятный ответ. Если же нет, то приношу свои извинения, господа санитары. Поверьте, ни коим образом не хотела провоцировать нового пациента. Если же это читаешь всё-таки ты, то буду рада представиться - Алисия. Можешь тоже что-нибудь мне написать. Должно быть ужасно скучно сидеть в изоляторе. Я там не была, признаюсь, но догадываюсь, что это так. Буду ждать твоего письма. Не волнуйся, всё строго конфиденциально.

С уважением, 206 палата}

Прочитав послание, Разумовский поначалу сильно растерялся. Изложенные на бумаге слова вызывали в нём крайне противоречивые чувства. Может ли это быть всего на всего очередной изощрённой галлюцинацией его воспалённого ума? Вполне. Однако почему тогда он так явственно ощущает лёгкую шероховатость бумаги под кончиками пальцев? Сергею очень хочется верить, что это происходит взаправду. Однако с ответом он тянет, колеблется. Не хотелось подставлять милую незнакомку под удар. «А знаешь что? Думаю, тебе всё же стоит ответить ей. Она вполне может быть нам полезной.» - усмехнулась птица. – «Ведь это в конце концов попросту неприлично, так открыто игнорировать человека. Не говоря уже о том, чтобы заставлять милую даму ждать.»

***

- Хм, как думаешь, какого всё-таки он цвета? Спрашивает Алисия, склонив голову и увлечённо рассматривая зажатый меж пальцами тонкий волос. Он, уж непонятно волею случая или всё же намеренно, обнаружился в последнем письме от Сергея, и теперь всё её внимание было направлено лишь на него. В отблеске солнечных лучей за бронированным стеклом он горел и светился, больше напоминая раскалённую вольфрамовую спираль в лампочке накаливания Эдисона. Алисия приложила волосок к своей голове и отметила, что тот был достаточно длинный - доходил до подбородка. - Ну, он, кажется, светлый. – неохотно отозвался Александр. – А вообще, я не знаю. Положи его на бумагу. На белом лучше видно. – ему совершенно не нравились ни эти разговоры, ни этот самый «Серёжа», ни вообще вся эта затея в целом. О чём он не забывал преминуть каждый их с Алисией разговор. - Точно! – она подскочила и направилась к столу, стараясь по пути не обронить ненароком ценную находку. - На твоём месте, я бы давно попросила прибавку к жалованию. Ты же просто гений, Саш. Александр, явно не различив завуалированный в словах девушки сарказм, гордо нахохлился, выпятив вперёд грудь и одёрнул пола больничного халата. Алисия же, нашарив чистый листок, опустила волос, и тот аккуратно приземлился на белоснежную поверхность. Дальнейший эксперимент, как и следовало ожидать, прошёл невероятно успешно. Словно на лакмусовой бумажке волос проявил цвет – насыщенно рыжий. Хм, любопытно. Этот цвет шёл в разрез с её собственными представлениями о невидимом собеседнике. А ведь их спонтанная переписка велась ни много ни мало целый месяц и уже изобиловала фактами куда более личными и глубокими нежели внешность. Так например ,она знает, что Сергею больше нравится ренессанс, а она тяготеет к сюрреализму. Однако они оба признаются, что находят нечто особенное в картинах эпохи романтизма. {...Наверное, всё дело в образах. Герои этих картин самобытны. Они бросают вызов всему миру, жестокому и корыстному. Меняют его силой своего характера, стремления. В этом есть нечто, поистине, прекрасное... Как ты считаешь?} Он считает музыку Клода Де Бюсси слегка слащавой, но соглашается, что Лунная соната, которая она так любит, действительно прекрасна. Ему же больше по душе С.Прокофьев и Л. Бетховен и, конечно, балеты П.И. Чайковского. Однако они оба соглашаются, что вот сидеть на тёмной кухне, в полном одиночестве размышляя над вопросами мироздания со стаканом крепкого чая или вина из ближайшего гастронома, определённо лучше всего под родные тексты: Земфиру, Би-2, Цоя и дальше по вкусу. {Знаешь, а ведь в студенчестве у меня была чёрная футболка с «Арией*». Сейчас мне уже кажется, тогда её носили все. Но я купил её на свои первые заработанные деньги, отчисления с регионального конкурса по программированию, поэтому, поверь, для меня она была особенной. Не много, конечно, особенно по меркам пациентов данного заведения, но мне тогда ещё хватило на Макдональдс)))} Когда она говорит, что терпеть не может научную фантастику, он пишет ей целый трактат о том, какой это прекрасный жанр и даже советуют ей несколько книг. По причине того, что надо было так много обсудить, повествование в их письмах обычно имело очень сбивчивый, хаотичный характер. Они могли на несколько страниц вести пространственные речи об искусстве и философии. Тогда их переписка больше походила на дискуссию двух тонких критиков-ценителей или скорее на спор между собой пожилых смотрительниц Эрмитажа. Однако после они могли с лёгкостью переключиться на обсуждение того, кто такой Суэцк и почему в его честь назвали целый канал. Вот как-то так всё и было. От Декарта и Фицджеральда до любимых сюжетных ходов из сериалов и лучшего принта на носках. - Ладно, пойду я. – заметив, что интерес к его персоне на ближайший час-два полностью утрачен, Александр поспешил ретироваться из комнаты, больше для приличия обронив напоследок. - Если захочешь живого общения, то приходи в общий зал. Я там до ужина. -Мгм. Да-да, хорошо. – пробубнила Алисия себе под нос. Конечно она итак знала, где он будет находится ближайшие пару часов. И конечно же она к нему не придёт. Послышался тяжёлый удручённый вздох, а за ним протяжный скрип входной двери, и она осталась в совершенно пустой палате. И всё-таки, почему именно рыжий? Интересно, в чём она ещё ошибалась, а в чём была права? Вот, например, его лицо. Оно плавное и округлое, лоснящееся на свету или же скорее точёное, с ярко выраженными острыми скулами? А брови, наверное, тонкие, вечно сведены к переносице в серьёзном выражении просвещённого знатока? И, конечно, же глаза. Что в них отражается? Бескрайние изумрудные поля зелени или же холодные льдистые океаны, как часто любят писать во всяких книгах? А может они такие же невзрачные и невыразительные, чуть затуманенные, как и её собственные? Это уже ближе к истине. Однако в одном Алисия была уверена точно. На дне их, где-то под зрачком, должно быть плещется чёрным безумие. Глубоко погрузившись в свои размышления, она и не заметила, как принялась водить по чистой бумаге карандашом. Сперва хаотично, а потом уже в чётких выверенных движениях, хоть подсознательно и не отслеживаемых. Штрих. Штрих. И вот уже появился острый подбородок. Вновь штрих и ещё один. Постепенно на плоской поверхности проявлялись скулы, щёки, лохматые пряди в разные стороны. Через пол часа на неё ясным взглядом больших глаз смотрело уже законченное лицо – отражение её недавних размышлений. Алисия ещё раз бегло оглядело результаты неожиданно творческого порыва и удовлетворённо кивнула головой. Потом взяла ярко-оранжевый карандаш и заштриховала волосы. Глаза решила не окрашивать, во избежание недопонимания. В итоге, убедив себя, что это даже не стыдно будет выставить в качестве нового письма, она черкнула в левом верхнем углу «Похоже?» и, сложив листок, вышла в коридор, подавив глупый смешок. На следующий день всё так же недовольный Александр, бубня себе под нос что-то про субординацию, принёс ей новую записку, в которой за место текста был красивый портрет девушки. У неё были тёмные волосы чуть длиннее плеч. Глаза в светло-серой штриховке. Приятная улыбка на губах. На обратной стороне всё тем же округлым, витиеватым подчерком с небольшим наклоном было написано: {Не знал, что ты так хорошо рисуешь. Расскажешь об этом? А глаза у меня гол жёлт голубые… А в прочем не важно. Надеюсь, моя репродукция будет также близка к своему оригиналу. Как тебе?}

***

Алисия сидела в кабинете главного врача – В. С Рубенштейна. Его бодрый, взбудораженный голос, которым он радостно вещал о её долгожданном выздоровлении, напряжённо позвякивал в воздухе, отражаясь от кучи разнообразных скляночек и баночек с неизвестным одержимым, расставленных по всему кабинету. - …Так что поздравляю Вас, мисс Алисия. Теперь мы на полных основаниях можем Вас выписать. В котором часу Вам будет удобнее, чтобы за Вами заехали? - А? – Алисия растеряно посмотрела на доктора. - Вы успеете собрать вещи до обеда, чтобы Вам не ехать по темноте? Конечно, Вы можете переночевать сегодня здесь, если боитесь не успеть. – заметив на лице девушки крайнее замешательство, которое, по его мнению, было вызвано столь неожиданной выпиской, Рубенштейн поспешил её успокоить. - Всё в порядке, не торопитесь с решением. - А-а-а, тогда да… Ой, то есть нет-нет, не нужно. Правда, я вполне успею собраться до обеда. У меня не так много вещей. – а воспоминай, которых хотелось бы увезти с собой и того меньше. – Поэтому да, передайте, пожалуйста, чтобы за мной заехали к обеду. - Хорошо, тогда будьте готовы сегодня к часу дня. Предупредить Ваших родителей я, к сожалению, не смогу. На днях потерял. Какая нелепость, представляете. Однако могу Вас заверить, что на служебном транспорте Вам будет ничуть не хуже. – доктор лучезарно улыбнулся. - Ещё раз мои поздравления, мисс Алисия. Девушка смутно кивнула и, поднявшись со стула на одеревеневших ногах, зашагала к выходу. Она столько раз рисовала в своё воображение момент её выписки, а на деле оказалась к нему готова меньше всего. Алисия не выспалась и чувствовала себя не лучше пропащей копчённой селёдки со вчерашнего ужина. Всё дело в том, что она всю ночь и пол вчерашнего дня никак не могла найти себе покоя. Её новый знакомы, с которым они непрерывно общались уже два месяца, вчера вечером жестоко избил двух санитаров, проходивших с обходом по палатам. Однако даже не это так сильно потрясло Алисию, хоть и было крайне неприятным фактом. Она слышала, что некоторые пациенты оказывали вполне себе физическое сопротивление назначенному лечению. Некоторые подобные эпизоды она даже наблюдала сама. Нет, всё дело было в ответе Сергея, который она написал на её простой вопрос: {...Эти мерзкие твари пытались снова накачать меня транквилизаторами. Жалкие, они не понимают, что со мной не справиться несчастными таблетками. Ведь я не болен, а они пытаются вылечить то, чего нет. Я только воздал им по заслугам.} Вот что было выведено острым, размашистым подчерком с кривым наклоном на листе. У Алисии даже поначалу складывалось впечатление, что это писал не он. Это был не тот Сергей, любящий огромные уродские свитера и кисло-сладкий мармелад, желательно в больших количествах, который он мог с наслаждением поедать за очередной серией документального фильма про древнее искусство Византии. Нет, этот Сергей жестокий и беспринципный. Тихий вечер пятницы он с большей вероятностью скрасит, не тихим просмотром сериала, а скорее организацией громкого вооружённого налёта, масштабного взрыва или на крайний случай взломом обширной базы данных какой-нибудь организации, сидя перед камином с бокалом дорого вина. По крайней мере это то, что первым пришло в голову Алисии, и она подумала, что с такой фантазией её, вероятно, слишком рано выпустили из сумасшедшего дома. Однако после этого ей стало не просто сложно, а практически совершенно невозможно оспаривать гуляющие по больнице ядовитые слухи о страшном монстре, заключённом в одиночной палате. Да и как она могла? Знала ли она сама вообще того, кому всё это время писала? Может ли она точно сказать, кто отвечал на её письма? И главный вопрос, знал ли сам Сергей самого себя? Все эти мрачные мысли из головы Алисии смогла выбить только подушка, на которую совершенно измотанная и потрёпанная она рухнула, переступив порог своей питерской квартиры-студии. Телефон девушки, почувствовав себя наконец в родном месте, а не в прохладной камере хранения, разразился пиликаньем. Куча сообщений и уведомлений, на которые Алисии было сейчас откровенно наплевать. Она позже напишет маме, как она. Позже ответит на сообщения друзей и оценит их новые фотографии, выложенные за целых три месяца её отсутствия. Позже посмотрит рекомендованное недавно вышедшее видео Юлии Пчёлкиной о расследовании дела какого-то очередного питерского бедолаги. Сейчас всё это не важно. Она официально признана здоровой и вскоре забудет все те дни, проведённые в психушке, предварительно основательно вымочив воспоминания о них в алкоголе. И Сергея она тоже скоро даже и не вспомнит. Ведь они же никогда больше не встретятся друг с другом… Правда же?

***

Сергей Разумовский снова в бесчисленный раз был полностью дезориентирован, сбит столку и ужасно напуган. Он не помнил, что произошло, но теперь он снова сидел, закованный в наручники, в кабинете этого доктора Рубенштейна, дожидаясь своего последнего сеанса здесь, ведь следующая их встреча произойдёт уже в колонии строго режима. Разумовский беспокойно оглядывался по сторонам совершенно потерянным взглядом, выискивая хоть что-то, что могло бы ему помочь. «А ведь это ты избил их, Серёж. Помнишь? Ты не хотел, чтобы они кололи тебе ту дрянь. Ты просил их об этом, но они ведь не послушали. Эти подонки сами виноваты. Ты виноват.» -глумилась над Сергеем сущность. «Нет. Нет. Я не мог…Я…Я не хотел!» - Разумовский ухватился за голову, истерично сжимая рыжие пряди. Конечно он помнил, как два здоровенных бугая-санитара пришли к нему колоть очередную дозу транквилизаторов. Как он молил их этого не делать, ведь стоило мутноватой жидкости раствориться в его крови, как наступала темнота. Болезненная, страшная темнота, а в ней два огромных жёлтых глаза, пылающий чистой ненавистью и разрушением. А затем были руки. Нечеловечески сильные, жилистые руки сильно сдавливали ему горло, в порыве окончательно задушить любое сопротивление в его лице. После этого он всегда пробуждался, и начинался новый бессмысленный, удушливый день… Хотя нет, не совсем бессмысленный. Были ведь ещё письма. Точно, письма! От милой, доброй Алисии, которая всегда интересовалась, как прошёл его день, даже если было очевидно, что, мягко говоря, никак. Он всегда старался поговорить с ней максимально о многом, расписать всё как можно подробней, чтобы перебить голоса в своей голове. В какой-то момент ему даже стало неловко, что его записки к ней выходили такими большими, в две, а то и в три станицы. Однако та была совсем не против длинных переписок. Однако он не получал никаких посланий уже несколько дней. Неужели, она забыла о нём? Нет, это вряд ли. Скорее всего он написал что-то в том последнем письме. Что-то неправильное. Что-то, что могло её обидеть или задеть. «Что ты написал ей, м? Говори. ЧТО?!» «Всего лишь правду. Как ты поставил тех уродов на место. Как разбил им лица в кровь и ничуть об этом не жалеешь.» - тонкие губы сложились в злобную ухмылку. «Нет. Нет, всё было нет так! Она же…она теперь думает, что я чудовище. Но всё не так! Я лишь хотел… Я не хотел принимать лекарство и только собирался…» - Сергей остервенело встряхивает головой, водит ею в разные стороны, от чего резинка спадает с уже порядком отросших волос, высвобождая огненные каскады волосы. Он не хочет думать об этом. Не хочет снова терять людей, которым позволили приблизиться к себе. Которых он мог бы назвать друзьями. Если не друзьями, то хотя бы союзниками. Слишком уж устал от этого. Он ещё не отошёл от новости о смерти лучшего друга Олега, а теперь он вынужден снова остаться один на один со своим самым страшным кошмаром из кривого зеркала. Однако он понимает, что не готов. Они ему нужны. И если ему не удалось сохранить хотя бы одного близкого человека, то второго он так просто не упустит. Тяжело искать того, о ком знаешь лишь имя, да любимый вкус газировки. Однако, что не получится у Сергея, точно удастся Чумному Доктору. «Тогда нам стоит поскорее выбраться отсюда и сказать ей об этом, не так ли?» - вторил его размышлениям голос. Разумовский настороженно опустил руки вниз и нащупал в кармане больничных штанов телефон, который он ранее украл у лечащего психиатра. Он вынул его, и сенсорный экран приветственно засветился. «Ну что, ты согласен? Сюда попал Сергей Разумовский, но сбежать сможет только Чумной Доктор.» - существо протянуло Сергею длинную руку-лапу, в чёрном оперенье, и склонило голову в бок, заговорщически прищурившись. Три минуты раздумий, два глубоких вдоха, одно крепкое рукопожатие, скрепляющее договор, и зрачки Сергея Разумовского широко расширяются, практически полностью поглощая лазурную радужку. – «Что ж, приступим.» Экран телефона в ладонях Сергея вспыхивает вновь.