Брат

Эрик снова тихо спускается вниз, положив дневник обратно на стол Вадима минутой ранее. Он долго думал, стоит ли ему задержаться ещё немного, поискать какие-то важные вещи. Но записей столько, что Эрик точно не успеет до утра, да и есть риск, что Вадим в любую минуту может проснуться. Эрик больше не рискнул открывать дневник, так как боялся, что голоса могут вернуться. Он вытащил подушку с одеялом, что подготовил для него Дилан и расстелил диван. Не торопясь ложиться, Эрик сидит на краю ещё долгое время, складывая руки в замок. В его голове звучат отрывки каких-то бессвязных слов Вадима, смех, слёзы, психи. Эрик еще раз думает о том, как его угораздило влюбиться в ребёнка. Эрик, просто отвали от него. Плыви по своему течению. Течению? Да про какое течение может идти речь, если до Вадима жизнь была сплошным монотонным ужасом. Эрик не жил, а существовал. Может благодаря таблеткам или даже благодаря самому себе, он поглубже прятал мысль о том, что жил только своим планом и грандиозным захватом школы. В один момент он четко понял, что может решать чужие судьбы. Эта установка впиталась в кору головного мозга и её нельзя было больше вытащить оттуда. В один момент твоя жизнь до краёв наполняется смыслом и уверенностью. Уверенностью ли? Эрик долго задавался этим вопросом. Каждодневная рутина состояла лишь из подготовки. Парню искренне нравилось возиться с бомбами, оружием, какой-то особый шарм был в том, что бы прятать от родителей запчасти бомб в шкафу и каждый раз нервничать, когда они заходили в комнату. Так нравилось запирать дверь на ключ, когда ты уходишь. Так нравилось играть в doom под kmfdm, взламывать школьный сайт, хулиганить по ночам, обворовывать чужие машины. Правда, это было только один раз. И то после этого Эрик с Диланом долго стояли на учёте. В один момент твоя жизнь чётко сосредотачивается на одном. Ты не чувствуешь себя человеком. Ты больше. Когда идёшь по школьному коридору, ты чувствуешь себя выше всех. Ты знаешь, что скоро в последний раз придёшь сюда с оружием в руках и больше никогда отсюда не выйдешь. Твоё мертвое тело вынесут из горящего и дымящего здания. Тело героя. То, ради чего ты жил. Тебе становится не до этого всего. Не до людских переживаний. Не до людских страданий. Любовь тебя интересует точно так же, как смерть рандомного человека в любом уголке мира. Никак не интересует. Ты обретаешь свободу от всего этого. Ты понимаешь, что никто не нагнёт тебя больше. Ты чувствуешь себя выше лишь потому, что твоё сердце обросло льдом и ненавистью. Ты можешь наблюдать, как твой друг плачет из-за того, что его девушка ему изменила. А ты понимаешь, как он жалок сейчас. Убиваться из-за примитивного существа, смысл в жизни которого — это лишь отучиться, продолжить род, ходить на работу до смерти. Это больше ничего не значит. Эрик в этом мире не за этим. Он знает, что его жизнь будет другой. Он чётко понял свое предназначение и то, Почему он здесь. Почему небеса решили выкинуть его и ударить об землю с мощной силой. Потому что он здесь, что бы решать, как небеса или что-то подобное. Он решает, кому жить, а кому умереть. Он идёт, гордо подняв голову. Он больше не подвластен чувствам. Не подвластен ничему. Ему лишь хочется напомнить всем, кто тут решает. Эрик винит всех, винит родителей в том, что они не видят, кто перед ними. Он решает выделяться. Носить другую одежду, по другому общаться, увлекаться другим. Пока тупоголовые уёбки собираются на очередную тупую вечеринку из рек алкоголя и разврата, Эрик перехватывает запрещенную литературу у своих хороших знакомых. Читает книг и, не спит ночами, старательно пишет что-то в дневник, делает уроки, что бы становиться умнее. Он смотрел в зеркало каждый вечер и обещал себе, что скоро каждый будет умолять его о жизни. Умолять о смерти. Как у Бога. Мы — Боги, да, Дилан? Эрик смотрит в сторону, отвернувшись от зеркала. В его руках недопитая бутылка чего-то крепкого. Он смотрит на поникшего, сгорбившегося Дилана. Он опустил голову. Он плачет. Он грустит… — Боль — это удел слабых, падших существ, — В который раз повторяет Эрик, но друг его не слушает, — То есть, ты серьезно убиваешься по какой-то шмаре, когда знаешь, что буквально через несколько месяцев будешь решать судьбы других людей? Тебе заняться нечем? — Эрик переходит на крик и подходит к Дилану вплотную, — Я знаю, что ты нихуя не ценишь, — Эрик швыряет бутылку об пол, а та сразу разлетается тысячами осколков по всей комнате. Стекающих по стене капелек содержимого совсем немного, потому что Эрик перед этим сделал большой глоток. Дилан вздрогнул. Кто, как ни он, прекрасно знает о том, что лучше с Эриком вообще не находиться рядом во время очередного приступа агрессии. Как жаль, что их не предугадать. Дилан выше Эрика в разы, но он боится, вжимается в спинку старого грязного дивана, на котором сидит, только и успевая, что вытирать слёзы с лица, лишь бы Эрик немного остыл. Харрис берёт Клиболда за запястье с какой-то страшной силой и закатывает рукав плаща подальше. Ему открылся обзор на свежие порезы, которые он заметил, пока Дилан вытирал лицо. — Что это? — Дёрнув руку Дилана перед его же лицом резко спросил Эрик. Словно родитель показывает ребёнку испорченную им же вещь и собирается наказать. — Какое же ты безвольное уёбище, Дилан. Какой ты Бог после этого? Какой решитель судеб? Ты дрожишь в толпе таких же падших тварей, которые бьются в истерике, когда я направляю на них дробовик, — Эрик кричит, — Я знаю, что ты идешь не для того, что бы убить. Ты идёшь для того, что бы умереть. Из-за какой-то поганой девки, коих на свете миллиарды. Миллиарды, блять. А знаешь, что будет, когда ты убьешь себя. Ничего. Она продолжит трахаться с другими парнями, не думая о тебе. Да прям на твоей могиле будет трахаться. — Да что ты такое говоришь, больной? Перестань, перестань уже, — Дилан тоже срывается на крик и резко встаёт с дивана. Он знает, что завтра Эрик, когда отойдёт от опьянения, будет просить прощения. Это проработанная схема. Случалась она уже тысячу раз. Когда Эрик зол, он знает куда давить. Когда Эрик спокоен, он знает куда давить. Эрик сам по себе ходячая ядерная машина. Он питается слезами людей, питается их чувствами, запечатывая и храня всё в самом воспаленном уголке своего мозга, а потом вытаскивает, когда надо. Но то, что он любил больше всего, это кидаться в Дилана колкими словами. Неважно, пьяный он или трезвый. Потому что он злился на то, что Дилан любит. Он злился на то, что он чувствует. Злился на него, потому что Дилан живой. Он был для него своеобразной куклой на нитках. Он дёргал их как хотел, даже тогда, когда это приносило нереальную боль. Эрика бесило всё в Дилане. Он хотел, что бы Дилан погибал под снарядами боли, которые запускает в него Эрик. Что бы Дилан тоже запрятал своё сердце во льдах. Чтоб видел перед собой одну цель. Чтоб перестал рисовать, надеясь в будущем на карьеру художника. Чтоб перестал вышивать, надеясь в будущем сшить для своей девушки тёплую кофту. Эрику не нравились люди и их чувства. Он не терпел нежности, от этого его просто тошнило. Он рушил в Дилане всё живое. Убивал в Дилане человека, что бы тот стал просто холодной машиной для убийств. — Одного не понимаю. Почему ты делаешь это? — Дилан задаёт вопрос, в упор смотря на Эрика, что сидит, шатаясь, — Может быть ты просто не сможешь убить один? И вся твоя мнимая величавость — это лишь твой образ? Ты не сможешь убить без меня, поэтому ломаешь меня. — Ты серьёзно думаешь, что я не убью? Да я сейчас возьму нож и убью тебя голыми руками, — Эрик озверел после такого заявления. Он кричал на своего друга, боясь, что он просто развернется и уйдет. Сколько бы Эрик не грозился убить Дилана за отказ от «их» цели, он понимал, что Дилан в любой момент может не послушать и уйти. Обратиться за помощью к людям. Потому что ты не человек, Эрик. Так больно, когда тебя берут за шею и вырывают тобой же придуманные крылья. Швыряют в стену, проламывая твоей хрупкой спиной бетон. Больше не видят в тебе человека… Кого им там видеть? Ты же сам в себе его убил. Эрик смотрит на отца, который избил его в очередной раз. Смотрит на мать, которая боится его. Смотрит на ментов, которые собрали всё оружие Эрика и даже из самых тайных уголков выскребли всё без остатка. Всё до последней гайки. Просто всё. Так больно, когда из тебя с такой жестокой силой вытравливают уверенность. Твою сущность. Самого тебя. Хватают и окунают в котёл с кипящей водой. Кожа облезает. Остается лишь скелет, какие-то развалившиеся кости. Да, Эрик… Тебе дали второй шанс. Но как жить, если человек в тебе убит навсегда? Тут без шансов. Без всего. Появляется Вадим. Невинный ангел, который несмотря на запрет Бога, в один момент сбегает в ад и решает прикормить дьявола. Просто потому что ему показалось, что так нужно. Он сбегает в ад, обжигая свои белые крылышки. Ангельские перья застревают в паутине. Ангела забирают, но дьявол не хочет отпускать. Вадим — тот, кто начал будить мёртвого. Будить В Эрике что-то. Будить чувства. Эмоции. Малейшую эмпатию. Но разве ты умеешь любить нормально, Эрик? Не причиняя зла, не причиняя боли. Любить без удушья и хруста костей. Любить настолько, что ангел сжигается заживо от того, сколько гнева и боли ты на него выливаешь, лишая друзей, родителей, всего самого родного и прежнего, что у него было. Уничтожая рай, тем самым давая понять, что ему больше некуда вернуться. И даже если он захочет сбежать, впереди его не будет ждать ничего, кроме ада. Ничего, кроме вечного огня… Ничего.

***

— Эрик? — Харрис вздрагивает и смотрит на Вадима, который стоит на втором этаже, — Ты ещё не ложился? Эрик смотрит на часы. Восемь утра… Сколько же Эрик просидел здесь, пока вспоминал своё прошлое? — Я. Я не хочу пока… Спать. — Ладно. Мне что-то пить захотелось. Пока Вадим спускается, Эрик резко уходит на кухню и дрожащими руками наливает воду в стакан. Приносит Вадиму. — Спасибо. Эрик, ты выглядишь таким бледным. Ещё и трясешься. Тебе плохо? — Вадим обеспокоенно ставит стакан на стол и тянется, что бы потрогать Эрику лоб. — Всё хорошо, Вадим. Всё хорошо…