Конокрад

КОНОКРА́Д

Мужской род — Вор, занимающийся кражей лошадей.

      Первым воспоминанием Антонина был конь.       Не просто скотина, коих в фамильной конюшне насчитывалось порядком двадцати. Гнедой трёхлеток чистой крови, глаза с пол кулака, веко тонкое, ни малейшего изъяна. Отец дал Антонину право выбрать имя коню, и он выбрал — Чаво, на русский лад Брат. Необычное имя стало данью уважения цыганским корням по линии матери.       Младший Долохов гордо заявил за общим столом за ужином:       — Чаво по праву мой.       Перечить мальчишке не стали, только отец, нахмурив брови, рассудительно заговорил с сыном. Он рассказал, каков труд ухаживать за гнедым, и что просто любоваться любимцем не выйдет, сначала Антонину придётся завоевать уважение, а уж заручившись им, залезать в седло. Антонин, болтая ногами, умело делал вид, что слушает отца, предвкушая скорую поездку верхом в чистом поле.       Дружба с конём не заладилась поначалу, единожды Чаво даже поранил юного хозяина, но спустя недели усердного труда, Антонин таки взобрался в седло. Конь пустился галопом вдоль липовой аллеи, так и норовя скинуть с себя наездника, но к счастью последнего не смог. С того самого дня Антонин и Чаво стали неразлучны.       Помешивая серебряной ложкой уже остывший чай, Антонин вынырнул из душевных воспоминаний и посмотрел пред собой. Его благоверная супруга мирно посапывала на софе. Тень мечтательности легла на её лицо, чем заставила Долохова улыбнуться. Жена — его милая Гермиона была совершенством. Соратники, не скрывая зависти, поглядывали в её сторону, стоило ей появиться на общих собраниях или празднествах. Помимо природной привлекательности, в ней Антонин нашёл самое важное из списка своих критериев в выборе партнерши — Гермиона стала его другом.       — Я заслужила тебя, только глупец оспорит этот факт, — заключила она вечером на кануне сочельника.       Тогда он поклялся себе, что не пройдёт и суток, Гермиона Грейнджер станет его женой.       Обещание было сдержано.       Гермиона спала, а Антонин наблюдал за ней. Сложный механизм его сознания вновь пришёл в действие, шестерёнки закрутились быстрее, а картина прекрасной волшебницы медленно, но верно размывалась густым туманом прошедших лет.       Пробирающий до костей декабрьский ветер хлёстко бил в лицо ступающему вперёд Антонину, спотыкающемуся и падающему снова и снова. Пурга крохотными снежинками-льдинками мешала разглядеть путь перед собой. Верный гнедой Чаво уверенной поступью пробирался сквозь пургу и не давал хозяину остановиться. Будто животное понимало — остановиться равно сгинуть в Богом забытом месте. Антонин не мог умереть, ему бы не позволили ни собственный стержень, ни семья, ни тем более Тёмный Лорд. И если бы не последний, Долохов сейчас сидел бы дома, попивая чай с малиновым вареньем. Нет. Вместо этого он шёл отрабатывать своё наказание. Тёмный Лорд запретил использовать магию в пути, потому тело согревали свитер, ватные штаны и зимняя мантия, а не согревающие чары.       Ветер завывал, проникая эхом в чащу леса. Антонин, прикрывая лицо ладонью, смотрел в эту чащу, тёмную, пугающую и ругался про себя, да так грязно, что едва ли не кривился. Чаво наконец сдался от усталости и опустил голову. Увесистая морда приземлилась на плечо волшебника.       — Потерпи, родной, совсем немного осталось.       Конь лишь фыркнул в ответ, а Антонин ступил вперёд, потянув за собой кожаные поводья.       Чернота леса порождала в воображении всевозможные образы, страх медленно растекался с кровью по венам. Антонин шагнул вперёд, нога тут же увязла в снегу по колено.       — Дьявол!       Если повелитель Ада и существовал на самом деле, то дал о себе знать только заслышав одно из своих имён — по правую руку от Долохова, метрах в ста, послышался волчий вой. Сперва один, протяжный и громкий, затем ещё один, и спустя мгновение тишины волки снова завыли, и сосчитать Антонин их не смог, потому как слившаяся в унисон песня настигающей опасности сковала разум.       — Давай, Чаво, — Антонин сильнее потянул за поводья и ускорил шаг. — Надо сейчас же убираться отсюда!       Конь послушно последовал за ним, но, скорее, от страха, нежели от послушания. Антонин не винил его за это, потому как единственное, о чём он сейчас мог думать, так только о скорейшем прибытии на место целыми и невредимыми.       Спустя несколько минут вой стал заметно тише, видимо, волки ушли в противоположную сторону и дали фору Антонину с Чаво. Обламывая широкие еловые ветки, они продолжали свой путь. С каждой пройденной милей Долохов становился злее. Его сквернословия начали повторяться раз за разом, тело ломило от усталости и холода, а ясность ума нещадно гасла под натиском нахлынувшего желания спать. Конь разделял желание задремать, но волшебник на корню отсекал эту идею, твёрдо зная о последствиях, потому черпал снег, умывал им себе лицо, и заодно морду животного.       — Даже не мечтай! — грозился Антонин. — Идти осталось…       Он замолчал на полуслове, заметив в черноте леса слабый проблеск огней.       — Видишь? — он ткнул пальцем в светящуюся точку. — Пришли, Чаво, мы добрались!       Конь живо встрепенулся.       Огни, встречающие путников, с каждым шагом становились ярче. Они освещали небольшую поляну, обнесённую редким, если его можно было так назвать, забором. На некоторых более высоких кольях висели дырявые котелки, припорошенные снегом. Антонин осторожно протянул руку и коснулся ближайшего. Магическое тепло прошло сквозь грубую ткань варежки и обожгло ладонь. Он тут же одёрнул руку и потянулся к пуговицам, расстегнул пару верхних и вынул из внутреннего кармана палочку, уже не заботясь о наказе хозяина. Одними губами произнеся заклинание и проделав палочкой в воздухе замысловатый узор, Долохов широко улыбнулся. Защита была снята, и это означало, что как минимум половина задания была выполнена, но конь внезапно попятился назад и потянул его за собой. Из ветхого жилища послышались торопливые шаги. Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возник старик. Его седая борода заканчивалась едва выше колен. Будь Антонин глупее, принял бы старика за маггла, но он не был глуп, потому как приметил важные детали: на шее хозяина жилища поблёскивал медальон, от него исходила сильнейшая тёмная магия, а в заведённой за спину руке торчало древко — на вид обыкновенная отломанная от ближайшего дерева ветка с высеченными на ней рунами.       — Стало быть, заблудился, раз оказался в этом Богом забытом месте, — голос старика был громким, но хриплым.       С виду совсем невинный, подумал Долохов, крепче сжимая волшебную палочку. Волдеморт предупредил его — ни в коем случае не вестись на провокацию жертвы, что бы ни случилось.       — Не будет ли у вас воды? — Антонин кивнул на коня, жмущегося за спину и упирающегося копытами в снег. — Пришлось отдать свой запас, жалко будет, если помрёт.       Старик оценивающе прошёлся взглядом по незваному гостю и его скотине, пожал плечами и отступил в сторону.       — Твоя правда, — он махнул свободной рукой в сторону, туда, где всего пара тусклых огней освещали на вид заброшенный хлев.       — Спасибо.       Антонин повёл коня к стойлу. Привязал к бревну и наполнил заклинанием корыто.       — Видишь сено в углу? — спросил старик. — Под ним мешок с овсом лежит, накорми коня и заходи в дом.       — Хорошо.       Антонин пододвинул жестяное ведро к корыту и подошёл к куче сена. Опустился на корточки, как вдруг из неосвещенной части хлева некто зафырчал. Чаво оторвался от поилки и оглянулся на звук, который до прежнего времени уже давно не слышал. Долохов пригляделся, отодвинул со лба шапку и прошептал:       — Вот так удача, и искать долго не пришлось.       Животное смотрело на незнакомого волшебника своими большими почти белыми глазами. Его гладкая шерсть переливалась серебром в свете луны, попадающем в стойло сквозь щели крыши. Отличало его от обычного коня одно — рог по центру широкого лба.       — Красивый-то какой, — ахнул Антонин.       Волдеморт не вдавался в описания единорогов, и в книгах Долохов мало чего читал об этих существах. Увидев его в живую, он искренне удивился, желая поскорее прикоснуться к нему, но неожиданная мысль о скорой кончине единорога омрачила восторг, потому Антонин приказал своему коню дожидаться его и отправился в дом, где его ожидал старик.       В кружке остывшего отвара плавали лепестки ромашки. Разговор о беспощадной стуже сошёл на нет, и хозяин жилища, откинувшись в кресле, задремал. То ли от усталости, а может от спора с гостем на тему происходящих перемен в Министерстве Магии Британии. В любом случае, безмятежный сон был на руку пожирателю, ведь сотни убийств так и не вошли в привычку, и души жертв взывали к нему день ото дня. Антонин искренне и самозабвенно растворялся в чувстве собственного величия, но не любил ту часть себя, которую соратники именовали палачом. Волдеморт держал его при себе за эту самую часть, ему было наплевать на всё остальное, таящееся внутри своего серого кардинала.       — В последний раз…       Клятва самому себе, во чтобы то ни стало прекратить работать на хозяина. Изменить жизнь и начать всё сначала. Антонин много лет мечтал о своей земле и винограднике, табуне лошадей. О свободе!       Шальная мысль вбирала в себя магическую силу, Долохов не хотел отгонять её от себя — украсть единорога и сбежать.       Нет!       Шум в ушах, набатом бьющая по перепонкам кровь и смерть старого мага в кресле. Жизнь, не останавливающаяся по всему земному шару, но остановившаяся в мгновении домика в лесу. Зелень проклятия растворилась в пылинках, освещённых лучами рассвета, просочившимися в окно. Антонин закрыл за собой дверь, осторожно, почти бесшумно, точно собирался вернуться чтобы разбудить старика и дать обещание уйти, но вернуться вновь. И почему ему всегда хочется куда-то вернуться? Особенно на место убийства.       Только спустя несколько лет Антонин получит ответ на свой вопрос. Гермиона расскажет ему о принципах известных маньяков и психологических исследованиях магглов.       И до этих пор он слепым котёнком будет делать своё дело. Украдёт единорога, едва сдерживая скупую мужскую слезу, доставит Волдеморту и будет смотреть, не отрывая безумного взгляда от действа.       Господин острым клинком вспорет шею животины, визг-плач ребёнка поглотит все остальные звуки зала. Антонин заскрипит зубами. Жизнь волшебного коня сочилась серебром в бездонную чашу. Жизнь, которую отняли из-за него!       — Антонин? Милый! — он почувствовал, как его трясут за плечо. — Посмотри на меня.       Гермиона спасала его каждый день, каждую минуту их совместной жизни, как и сейчас. Спасательным кругом тянула его наверх, к свету, из топкого болота прошлого. Тонкие пальцы массировали предплечье, а губы шептали необходимые успокаивающие мантры. Антонин отпускал память в вечное, зная что обязательно вернётся, будет возвращаться чтобы его забрали назад и наконец вылечили от мазохисткой зависимости. Его вылечат, быть может, Гермиона хороший врач, только она его не бросит в беде.       — Дорогой, я здесь.       Не лжёт.       — Я не готов отпустить его, — фраза, что повторяется раз за разом, только смысл, вложенный в неё, изменился. — Заслужил погрязнуть во мраке минувших дней. Не спас, ублюдок!       Горько-чёрной поэзией Антонин Долохов проговаривал жене свои переживания. И не было лукавства в этом ни грамма. Она его пастырь, ей дозволено слышать молитвы и покаяния, только Гермиона личное божество отпускающее его грехи. Слово за словом тень наложенных ярлыков понемногу смывалась, руки по локоть в крови становились чище. Конокрад и пособник зла! Да, это про него. Но вместе с тем Антонин любящий и верный муж, друг, каких стоит поискать, созерцатель мира и совсем немного философ, чьи цитаты продолжат существовать даже после его кончины.       За сетчаткой полной вины и скорби стоит Чаво, похороненный в том самом злополучном лесу под дубом.       Закрытые, напряжённые веки принимают тепло мягких губ Гермионы. Всепрощение за главную вину его жизни невозможно, так считает маг, и толика правды в этом есть.