от треников до фамилии

      Арсений носит его вещи — и поэтому не надевает футболку с изображением его головы, отрисованную по мотивам «Без чувств».       Антон обнаружил это почти случайно: в какой-то давний, уже полузабытый гастрольный день Арс вышел из душа после концерта в его футболке, которую Шастун, кстати, с собой не брал точно. И вообще не помнил, чтобы надевал её в последние месяца три, потому что она даже на глаза не попадалась. Тогда он был сильно худее (он бы по отношению к себе употребил скорее прилагательное «тощий», но Попов всегда ласково называл его «мой кощей», и Антона это веселило и умиляло), и футболка сидела так, словно и не перекочевала из одного гардероба в другой.       Сейчас всё иначе.       Шастун за последние пару лет раздался в плечах, набрал вес, раздобрел, разбарабанился, как он сам и сказал (получил потом от Арсения по шее с формулировкой «Ты стал сильнее и брутальнее, выбирай выражения!»), а Попов так и остался мумифицированным. Удивительный человек, за восемь лет знакомства и шесть — отношений не изменился совсем, если не считать причёски. И внутренней гармонии.       Первые года два они чувствовали себя сапёрами и минёрами одновременно: непонятно, что заденет тебя, а что — партнёра. Антон кипел тихо, краснея, стискивая кулаки, молча, Арс швырял в стены посуду, бледнел и не мог ни есть, ни спать от перехлёстывающих эмоций. Процесс осознания, охуевания, принятия шёл с переменным успехом, они ссорились, расставались картинно, мирились бурно. Учились разговаривать и молчать, когда необходимо, а самое главное — делиться тем, что волнует, будоражит, возбуждает в любом из смыслов.       Шастуна вот будоражит тот факт, что Арсений таскается в его шмотках.       Ничего особенного, с одной стороны: Ира тоже ходит в его рубашке, например, но к Кузнецовой у него разве что благодарность просыпается, когда она его не дёргает лишний раз и не выговаривает ничего за невозможность строить свою жизнь так, как хотелось бы. Быть девушкой Антона Шастуна больше отрицательный опыт, конечно.       А вот быть его парнем, судя по всему, очень даже неплохо, Попову нравится.       Настолько, что Антон опять не обнаруживает половину своего гардероба в собственном шкафу.       — Арс, а где треники синие? — он задаёт этот вопрос, чтобы уточнить, есть ли шанс надеть их снова или теперь их будет носить только Арсений.       — Это которые с полосками? Не знаю, — Попов пожимает плечами, шатаясь перед камерой телефона по собственной питерской квартире: собирается на Дальний Восток, укладывает в чемодан вещей на год, как обычно.       — Ладно, поищу у себя, — Шастун знает, что после съёмок «Двое на миллион» с Арсом и Серёжей Попов штаны не возвращал, несмотря на то, что они ему откровенно длинноваты, даже для выпуска пришлось подкатать, но с Арсением и его желанием укутаться в Антоновы вещи (или в те, которые Шастун на себя надевал, даже если всего один раз) спорить бесполезно — он их просто стащит, коль не отдать миром. Уж если Стас Арсу ничего на эту тему не говорит, то кто такой Антон, чтобы пытаться. Ах, ну да.       Он мирится с этим, но всё равно не понимает.       Шастун всегда был слишком высоким для того, чтобы брать у своих партнёров вещи «на память», да и до Попова встречался фактически только с Ниной, а уж носить женские вещи в Воронеже… Он тогда ещё не настолько преисполнился и даже в качестве сценических костюмов принимал все эти жилетки-сумочки с большим трудом.       Поповские вещи на себя тоже наденешь не особо: сначала смущал их внешний вид, особенно разодранные колени и «дизайнерские» надписи, а сейчас они Шастуну просто малы.       Но если быть честным, Антон и свою одежду до Арсения никому не давал носить.       Он бы и сейчас не поменял своего решения, потому что не особенно видит в этом смысл: ну и что такого в этих ваших приколах с чужими шмотками? Любовь не выражается материально, а эмоционально ему достаточно видеть взгляд Арсения и смотреть в ответ так, чтобы даже сомнений ни у кого не оставалось и Стас это вырезать не мог. Антон точно уверен в своих чувствах и в их взаимности, поэтому совершенно не пытается понимать стремления его мужчины таскаться в чужих вещах. Но принимает — это ведь про любовь, да?       Когда Попов щёлкает пальцами перед камерой и зовёт его, улыбаясь так, чтобы было видно клыки, Шастун возвращается из своих размышлений — на Арсе очередная его куртка поверх футболки из серии «Без чувств», на которой голова Серёжи.       — Я прилечу через пару часов уже, — Арсений сияет ярче аномально стабильного питерского солнца, тянется рукой к экрану телефона, чтобы выключить вызов. — Соскучился по тебе, Тох, пиздец.       — Тебе так идёт материться, — Шастун усмехается, неосознанно водит пальцем по экрану айфона, как будто гладит лицо любимого человека, которого не видел пару недель. — Постараюсь не опоздать на самолёт, хорошо тебе долететь, люблю тебя.       Арс улыбается ещё шире, кивает и пропадает.       На рейс в итоге опаздывает Матвиенко.       Арс не садится рядом в самолёте, не кидается даже обнимать в аэропорту: оно и понятно, никто не горит желанием афишировать отношения. Точнее, Арсений-то был бы совсем не против, Антону фактически побоку: он любит Арса, Арс любит его, знать об этом никому не нужно, в целом. Была бы его воля, он бы и ребятам не рассказывал, потому что счастье любит тишину и терпеть не может тупых шуток. Но основная причина того, что отношения всё-таки нужно скрывать, — работа на федеральном канале.       И не то чтобы у них в офисе не было никого из ЛГБТ-сообщества, кроме них двоих, да и гости в разные шоу захаживают же: чего один Фомин стоит,— но позиция руководства непоколебима: только попробуйте спалиться. Они и не палятся — но проёбываться же никто не запрещал.       Вопрос об увольнении из-за проёбов пока не встаёт, обычно встаёт что-то другое.       Грустно всё это, особенно если учесть, что со стояком иногда приходится справляться силой мысли.       Шастун смотрит через проход на соседний ряд, где сидит Арсений, и радуется, что хотя бы так может на него красивого любоваться спокойно, никуда не торопясь. Тем более что Арс опять в его, кажется, футболке. Забавно смотрится.       Антон любит на Арсения смотреть: Попов в какой-то момент перестал кичиться своей показной мужественностью и стал вести себя на людях так же, как и наедине с Шастуном; он как будто принял, что «токсичная маскулинность» совсем не часть его образа, и стал плавнее в движениях, спокойнее, тоньше и тише. Антон не может объяснить себе, что и когда в Арсе изменилось, но ему эти метаморфозы так нравятся, что выпендриваться он даже не думает начинать. Больше всего радует, что Арсений и с ним наедине стал как будто более искренним, открытым, откровенным, и это вообще что-то запредельное и невозможное.       Как минимум потому что Арс и раньше был более откровенным, чем сам Шастун.       Они ведь и познакомились, когда Попов был уже взрослым женатым человеком, а Антон едва вылетел из универа, счастливо размахивая академическими хвостами, заработанными непосильным юмористическим трудом. Арсений на тот момент переживал кризис ориентации, который потом обошёл Шастуна стороной, потому что рядом был взрослый, опытный и познавший дзен Арс, а у Антона даже не было опыта отношений как такового. И где они теперь.       Шастун печатает в телеге «Арс, поспи в полёте, у тебя синяки в пол-лица», смотрит внимательно, как Попов читает сообщение, улыбается и едва заметно кивает, не поднимая головы, и выключается, упираясь коленями в сиденье впереди — в рот он ебал семичасовые перелёты, но хоть так.       В Благовещенске Арсений снова напяливает на себя днём его футболку.       И хуй бы кто догадался: она совсем непримечательная и даже плюс-минус подходит по размеру, а не висит мешком на Арсовых плечах, но Шастун-то помнит, как Арсений вытаскивал её из шкафа в его квартире и складывал в свою сумку перед очередным рейсом в Питер, потому что «Антон, я каждый раз хочу увезти с собой тебя, но раз уж не могу — буду таскать вещи, отстань». Как в дурацкой цитате из «Статусов ВК»: куда бы ты ни уехал, ты везде берёшь с собой себя. Арс вот берёт одежду Антона.       Шастун не может налюбоваться; тур — его любимое время года, потому что в свободное от концертов время можно закрыться в номере или уйти гулять вдвоём и наконец-то выключить телефоны под благовидным предлогом джетлага, недосыпа и усталости. Он нещадно этим пользуется каждый раз, а сейчас, после годового перерыва, — даже больше, чем обычно, утаскивая Арса за рукав общей (да, Антон, смирись) ветровки от ребят после первого же глотка пива, потому что «Спать хочу, а кое-кто не умеет ходить тихо и не хлопать дверьми». В большинстве случаев ему хочется просто полежать в обнимку, желательно молча и дыша Арсу в затылок до тех пор, пока тот не уснёт наконец. И непонятно, кому эти ранние прощания с друзьями нужны больше.       Попов, по крайней мере, не сопротивляется, укладывается маленькой ложкой, прижимая чужую ладонь к своей груди, и тоже тихо дышит, часто не произнося ни слова за вечер. Антону никак не привыкнуть, что шумный, активный Арс рядом с ним в последнее время всё чаще затихает и смиреет, хотя так и было с самого начала, но Шастун всё равно удивляется каждый раз, когда Арсений переключается и становится очень тихим, ластящимся к нему котёнком. И не скажешь, что взрослый человек.       Вот и сегодня: концерт прошёл, у них завтра целый день передышки перед Хабаровском, и есть, наконец, возможность побыть в тишине, вдвоём, поэтому Антон тащит Попова в свой номер, не выпуская его запястье из захвата даже там, где их могут увидеть: очень похуй почему-то. В голове не возникает и мысли о неадекватных фанатах, нелепых русских папарацци или возмущениях Стаса: Шастун очень скучал те несколько дней, что Арсений не был в Москве.       Поэтому он захлопывает за ними дверь ногой, прижимая Попова к себе и зарываясь носом в чужую макушку, пока Арс обнимает его, укладывая ладони на лопатки.       — Ты птичка, Антон, — Попов немного приподнимается на носках, чтобы сказать это ему на ухо, и Шастун плывёт и совсем не пытается вникать в смысл сказанного, — канарейка, в цвет куртки.       — А ты сорока, которая таскает всё яркое в гнездо, да? — слова формулируются в предложения чудом, потому что сознание отключается, Антон дуреет от возможности просто Арса обнимать, трогать, слышать его дыхание, не перебитое никаким фоновым шумом.       — Ну самое яркое я уже стырил, конечно, — Арсений стягивает с его плеч куртку, выворачивается из объятий, чтобы убрать её в шкаф, как одну из немногих вещей, вытащенных из дорожных сумок, но Антон перехватывает его за талию и тащится по короткому коридору следом, ворчит на ухо:       — Я не топинамбуры, Арс, — он прикусывает мочку уха, пока Арсений закрывает створку шкафа и застывает, разглядывая их в зеркале.       — Нет, ты лучше, — Антон замечает, как голос Арсения становится чуть тише, поэтому поднимает взгляд, видит, как у Арса расширяются зрачки.       — Никак к этому не привыкну, — ему всё ещё сложно чем-то делиться, потому что пацаны из Воронежа не рефлексируют и уж тем более не «разводят сопли», да только без этого ничего бы не вышло изначально, поэтому часто Шастун говорит такие вещи, перешагивая через прошлого себя и комплексы, — что ты правда считаешь меня лучше, чем кого-то ещё.       — Дурак, Антон, такой дурак, — Арсений качает головой, не отрывая взгляда, перехватывает его руку с собственной талии, подносит к губам, говорит едва дыша, — я с тобой расставаться не хотел бы совсем, а ты сомневаешься в себе, ну где логика?       — У Азамата? — Арс смеётся в ответ так же тихо, но внутри у Антона тепло разливается от совершенно глупой собственной шутки и такой искренней на неё реакции. — Я скучал очень.       — И я, милый, скучал, — Попов выпутывается окончательно из его объятий, стягивает футболку через ворот, пока Антон его разглядывает во все глаза, вытаскивает условно домашние шорты — свои и Шастуна, чмокает его в нос. — Но мы оба воняем, поэтому давай сначала в душ?       Антон смеётся и разваливается на кровати, пока Арсений уходит приводить себя в порядок: это так привычно, что Попов идёт первым, потому что ему нужно больше времени и потому что иногда Шаст не выдерживает и вваливается в душевые кабины минут через 30 водных процедур, ведь «Сколько можно, целую вечность провел в холодной постели без тебя». Всё это становится таким рутинным, но почему-то не заставляет вечно хаотичного Шастуна переживать по этому поводу; кажется, это спокойствие было ему нужно, неопределенности и необходимости куда-то бежать хватает в других сферах жизни. Арсений для него, получается, та самая «тихая гавань», про которую раньше много говорили в кино. Забавно — Арс и что-то тихое.       Антон почти задрёмывает, когда Попов выходит из душа — и опять в его шмотках. На нём шастуновские шорты и футболка, и он улыбается мягко, проговаривая «Там твоё полотенце и одежда», а сам выглядит таким уютным, домашним и родным, ещё и утопает в огромной, оверсайзной даже для Антоновых плеч футболке, что дышать становится трудней просто от невыразимых эмоций.       Поэтому он молча кивает и плетётся в душ: на самом деле, длинный перелёт в неудобном кресле эконома, концерт и разница часовых поясов измотали его куда сильнее, чем хотелось бы, и энергии осталось только на «бесполезный» отдых, который включает в себя фильмы или шоу на ютубе и впечатывание в любимого человека. Антон из последних сил приводит себя в человеческий вид, возвращается обратно, когда Арсений уже открывает ему и себе по бутылке холодного светлого.       — Дурацкое шоу на ютубе или такое же дурацкое кино? — опять улыбается, и Антон чувствует себя дома, даже за несколько тысяч километров от фактического места прописки.       — Что-то без смысловой нагрузки и знакомых лиц, лучше всего футбол, — кажется, этот вечер не мог бы стать лучше, но:       — Ага, я так и думал, — Арс включает звук телевизора, убавляет немного, потому что голос комментатора звучит слишком резко, и хлопает по кровати рядом с собой, — иди сюда, заебался же.       Шастун не спорит; забирается на кровать, опирается спиной на подушку, заботливо заранее подставленную, закидывает правую руку Арсу на плечо, чтобы обнять, в левую берёт пиво. Охуенно.       Матч не особенно интересный, тем более что записанный: Арсений просто врубил что-то на ютубе, потому что все ждут начала Чемпионата Европы и нигде больше не играют. Антон смотрит на часы, вздыхает тяжело — договорились через пару часов ехать до Хабаровска, чтобы посмотреть где-нибудь в спортбаре открытие ЧЕ с Позом и Зинченко, а хочется лежать здесь. И отказываться неудобно. Шастун опять проклинает собственную сговорчивость.       — Ты поедешь скоро уже, да? — Арс как будто мысли читает, но в этом ничего удивительного и нет, они друг за друга фразы могут продолжать и движения повторять не глядя — доказательств пол-Интернета.       — Да, обещал уже, прости, — Антон приобнимает его крепче за плечо, складывает голову щекой на макушку. — Я когда-нибудь научусь думать, прежде чем соглашаться.       — Не надо, я как тебя тогда буду в Питер вытаскивать, — смешок короткий, но и от него теплее в груди. — Оставишь куртку? Нам ехать там утром, а я тёплого ничего не взял.       — Правильно, ты вообще свои вещи взял только для концертов, да? — Антон улыбается, когда чувствует елозящую под щекой макушку — вроде как кивок. — В чём прикол ходить в моих вещах, Арс?       — Да я объяснял же, — Арсений садится ровнее, отставляет свою бутылку — даже не прикасался, — я так могу чувствовать, что ты всегда рядом. А ещё в твоих вещах тупо теплее, чем в моих.       — Ага, а ещё они тебе велики, — Попов замирает после этой фразы на долю секунды, но всё равно забирает у Антона его бутылку тоже, усаживается к нему на колени. — Тебе удобно вообще в балахонах?       — Удобно, Шаст, удобно, — Арс прижимается к нему грудью, обнимает и как будто становится меньше. — Это глупо, наверное, но я чувствую себя защищённым, когда ты рядом, а мне этого всегда не хватало: нужно было быть сильным, умным, всех спасать и бежать на помощь. И в твоей одежде я словно рядом с тобой. Понимаешь?       Антон кивает бездумно: в голове не очень укладывается мысль, что его Арсений, человек, который во многом был примером, который протягивал руку помощи и всегда приходил со своей поддержкой даже в мелочах, мог так долго молчать о потребности быть слабее хотя бы иногда. Нет, конечно, Шастун всегда старался и сам быть рядом, подставлять плечо, начиная с момента развода с женой и заканчивая недавними важными, стрессовыми кастингами, но никогда не задумывался, что Арсу это нужно вот так сильно, настолько, что он заземляет себя — страшно подумать — его вещами.       — Арс, а почему ты не говорил раньше? — Антон спрашивает аккуратно, дышит в волосы, пока Арсений прижимается ещё ближе. — Ну, это же важная штука, а мы таким вроде как делимся, да?       — Не знаю, — пожимает плечами, кладёт руки на шею Антона, поднимает голову. — Я, наверное, и сам это не так давно осознал, да и времени как-то не было. Карантин, съёмки, проекты, работа. Ну, ты в курсе.       Шастун не удерживается и целует его осторожно, медленно, едва касаясь губами, и обнимает крепко, совсем вжимает в себя.       — Мне нравится, как на тебе смотрится моя одежда, — он говорит это бездумно, не пытаясь подбирать слова, продолжает целовать Арсу щёки, нос, брови, скулы, спускаясь к шее. — Мне нравится, каким ты выглядишь хрупким, маленьким и моим, Арс. И нравится, что все об этом знают. О том, что ты любишь меня, а я — тебя.       Попов коротко и тихо стонет, пытаясь стянуть с Антона его футболку через голову, пока Шастун и не думает отрываться — только растягивает ворот Арсовой, спускаясь ниже короткими поцелуями.       — Антон, тебе ехать скоро, — Арсений ёрзает, запрокидывает голову, но, вопреки словам, не отстраняется. — Тебя Дима ждать будет же.       — Подождёт, — откуда силы берутся — непонятно, но Арс, сидящий на коленях в его одежде, трогательный, ранимый, откровенный, вызывает такое сильное желание любить его, что кружится голова, — я его вижу куда чаще, чем тебя, да и Зинченко тоже. Переживут.       — Ты же потом вырубишься, — Арсений, кажется, больше сам себя уговаривает, но прижимается только сильнее, впивается ногтями в лопатки, когда Антон сжимает его талию под футболкой и вскидывает бёдра, — а там открытие чемпионата же, Шаст, ну.       — Посплю в машине и завтра в гостинице, как её там, — Антон стягивает с Арсения футболку тоже, помогает ему встать, сам идёт к сумкам; когда-нибудь они научатся вытаскивать смазку и презервативы сразу, но не на пятый год гастролей.       — Режим собьёшь себе опять, — Арс садится на край кровати, раздевшись полностью, и у Антона, кажется, слюна скапливается во рту, хоть он и не собака, — и мне заодно.       — Будто он у нас когда-то был, — Шастун кидает бутылёк и фольгированную упаковку на кровать, надеясь не потерять в спутанном одеяле, раздевается тоже, наблюдая, как у Арсения зрачки расширяются от возбуждения. — Сначала ты, Арс, потом уже всё остальное.       — Лучше б сон, конечно, — Попов ворчит, но Антон только усмехается про себя: ну да, конечно, кто бы тут про здоровый сон рассказывал. — Опять будешь завтра недовольный дед.       — Я просто отвлекаю внимание на себя, — хочется что-то уже делать, потому что стоит везде и у всех, но Антон смотрит только во все глаза, как Арсений укладывается головой на подушки, сгибает колени, чуть расставляя ноги, гладит себя по бедру, уложив вторую руку на живот. Красивый, отлично сложенный, сексуальный — и весь для него, отдающийся полностью. Сейчас Шастун очень хорошо понимает, как сильно хочет это всё принимать и — ну, да, защищать Арсения и оберегать, кажется, тоже.       Арс его не зовёт, ничего не делает особенного, но Шастун всё равно как заворожённый смотрит — и затыкается наконец, не находя слов и мыслей в голове, потому что щёлкает там что-то очень громко, освещая давно найденную, но никак не сформулированную мысль: Арсений так сильно хочет материальных подтверждений их любви, потому что они не могут говорить о ней вслух, не могут делиться этим так, как хотелось бы, чтобы не скрываться от всех подряд, стараясь не попасться на глаза кому-то лишнему, а просто иметь возможность рассказать. Он вот так говорит о них, в своей манере, во многом только ему понятной, поэтому до Шастуна так долго и доходило. Как до жирафа, пусть и рост раза в два поменьше. Может быть, если поменять язык, Арсу станет легче с этой невысказанной любовью жить?       Сейчас Антону доступно два языка — секс и его собственный.       Поэтому он не разменивается: у них и правда немного времени сегодня, да и Арсений уставший, пусть и возбуждён не меньше него. Антон садится в ногах, целует коленку, спускается губами по внутренней стороне бедра, сгибаясь в три погибели. Арсений вплетает пальцы ему в волосы.       — Мне так нравится, что ты вот такой, Арс, — Антону кажется уместным говорить сейчас именно это, хотя раньше они если и практиковали разговоры в постели, то только в виде тупых шуток. — Такой открытый, искренний, такой настоящий всегда и со всеми, как бы ни пытался что-то скрывать, — вверх по второму бедру языком, широкими мазками, иногда останавливаясь и целуя, оставляя даже небольшой засос; здесь можно, не увидят. — Такой ранимый и такой сильный при этом, мне так нравятся твои контрасты.       Арс стонет, краснея, кажется, даже плечами. У Антона перехватывает дыхание от затуманенного совершенно взгляда, который он ловит, когда поднимается к губам, чтобы поцеловать, поэтому он продолжает чуть тише:       — Я согласен разделить весь свой гардероб с тобой, если так ты будешь чувствовать себя лучше, — Арсений, кажется, кивает, но не говорит ничего, и Шастун говорит дальше, выдыхая на кожу чуть ниже ключиц: — Если я смогу так быть с тобой каждую минуту — давай у нас будут общие вещи, хочешь?       Согласие получается несвязным, больше похожим на мычание, потому что Антон обводит языком правый сосок, одновременно с этим зажимая двумя пальцами левый, нажимая большим чуть сильнее. Арс запрокидывает голову, упирается затылком в подушку, выгибается, когда Шастун ещё одним широким мазком языка проводит по его коже вниз, к шраму от аппендицита. Его трясёт от невыразимой совершенно любви, нежности, желания быть рядом и при этом подарить хотя бы видимость свободы в выражении собственных эмоций, что подрагивают пальцы, которыми Антон сжимает Арсу бедро, опуская его ногу, заставляя выпрямить.       Он медленно спускается поцелуями по животу ниже, прикусывает нежную кожу пару раз, из-за чего Арсений выдыхает чуть громче обычного, проводит языком по всей длине члена, не давая себе тормозить: нежность нежностью, но крыша начинает ехать, и кажется, что кончит Антон минут через пять, если они в том же темпе продолжат, потому что вид и ощущение такого вот Арсения, которого хочется защищать и любить изо всех сил, врезается в сознание и никуда не собирается теперь оттуда уходить.       Антон обхватывает головку губами, обводя языком, спускается ниже, втягивает щеки — Арсений так не особенно любит, но сегодня не спорит, только цепляется пальцами за плечи и стонет почему-то выше обычного. Шастуну нравится, хочется продолжать, и он расслабляет горло, берёт почти до основания: годы тренировок не прошли даром. Так же медленно он двигается губами вверх по стволу и опускается снова — резче, быстрее, выбивая из Арсения стон.       Продолжая двигать головой, Антон укладывает одну руку Арсения себе на затылок, чтобы тот мог регулировать скорость и амплитуду движений, но Арс только запускает пальцы ему в волосы и сжимает едва ощутимо, пока сам Шастун находит на ощупь (вот же чудо, впервые он не проёбывается с этим и не отвлекается от процесса) смазку: открывает бутылёк, скашивая взгляд, походя отвешивая Арсению лёгкий шлепок по бедру, чтобы тот согнул ногу обратно, льёт смазку на пальцы, размазывает слегка, обводит кончиками указательного и среднего складки ануса, проникает внутрь сначала одним на фалангу, но практически сразу добавляет второй: Арс никогда не тратит время в душе на глупости, он в этом плане в одном номере с Антоном всегда как пионер.       Арсения даже не нужно растягивать, потому что он отлично справился с этим сам, но Антону хочется продлить происходящее, отчасти поэтому он выпускает член изо рта, входит пальцами глубже, выворачивает руку, чтобы было удобнее, находит простату — они столько лет вместе, что потерять её можно было, только если бы Арс мог перемещать эрогенные зоны по своему телу (да, Шастуну тогда очень запала в душу эта роль). Он гладит Арсения по щеке, коротко целует, ловит стон на губах и улыбается, когда Арс просит:       — Пожалуйста.       Он не говорит ничего больше, потому что пальцы снова проходятся по простате, и слова тонут в громком выдохе, но Антону и не надо: за Арсения говорит его чуть дрожащее тело и поджимающиеся пальцы ног, которые Антон видит, закидывая одну ногу Попова себе на плечо, предварительно раскатав презерватив по своему члену.       — Я люблю тебя, — Антон говорит это, проглатывая собственный стон, входит одним толчком, пока останавливается, давая Арсению привыкнуть.       Арс только вцепляется в его плечи длинными пальцами и вторую ногу закидывает на бедро, притягивая к себе и призывая двигаться.       Шастуну очень не хочется торопиться, но его никто не спрашивает, и Арс вскидывает бёдра ему навстречу быстрее, чем Антон бы хотел сейчас, только ничего не поделаешь: выдержка не железная, в конце концов. Особенно когда Арс неожиданно кончает спустя всего несколько минут, сначала сильно сжимаясь, а потом расслабляясь и притягивая Антона, который продолжает двигаться внутри, к себе.       Шастун ложится сверху, опустив ногу Арса с плеча себе на бедро, позволяя тому скрестить ноги у себя на заднице, прижимается ближе, пропускает руки у Арсения под спиной, немного приподнимая и опираясь на локти. Попов почти мурчит ему на ухо, когда Антон кончает в презерватив, оставаясь внутри и так же сильно обнимая.       — Я тоже тебя люблю, Шастун, — Арсений гладит его по волосам, начиная зевать и тереть глаза второй рукой, когда Антон пытается слезть с него, снять презерватив, не залив всё вокруг спермой, и ищет полотенце, чтобы протереть себя и его.       — Арс, а че по фамилии-то? — спать хочется неимоверно, но часы на телевизоре, который всё ещё разговаривает фоном, показывают критическое время: до выхода осталось минут двадцать с учётом того, что Зинченко опоздает.       — Нравится она мне, Антон, себе такую хочу, — Попов заворачивается в одеяло, когда Шаст всё-таки находит полотенце и вытирает его живот, бёдра и ягодицы от спермы и смазки, зевает во весь рот, прикрывает глаза. — Напиши, пожалуйста, как вы там сядете где-нибудь, ладно? Я проснусь.       — Напишу, — Антон уходит в душ, зная, что Арсений уже уснул.       Через несколько часов он пишет в телеге «Мы в каком-то придорожном кафе, потому что до Хабаровска не успели. Куртку надень, пожалуйста, здесь холодно».       А в кармане куртки лежат ещё и очки — они Арсу, кажется, тоже понравились.