Коты-Воители: Лесные Шорохи

────∾⌘∾────

Ласковая ночь опустилась, словно густой туман. Ветряные сильные потоки поднимали в зачарованный ночной воздух сверкающие крошечные снежные бури. Попадая под лунные лучи, снежинки сияли кристальным блеском. Они были как белая пыльца какого-то неведомого сказочного цветка. Где-то в далеких высотах пролетела хищная сова, издавая свой привычный клич. Деревья грозно зашелестели и будто что-то бормотали, когда очередной порыв побеспокоил их. Сегодня тишина не была чем-то страшным и жутким. Отнюдь. Тишина, как шелк, легонько прикасалась к ушам. Эту чудесную гармонию дополняли еле различимые лесные шорохи. Они, по своему обыкновению, заставляли то вздрогнуть, то спокойно выдохнуть. С высоты птичьего полета Древесный лагерь выглядел как снежное озеро. Ночь была прекрасна. Прекрасна, как и всегда. Изо рта валил горячий пар, а белые полосатые лапы хрустели воздушным снегом. Глаза цвета небесной лазури были полны не то горькой печали, не то простого безразличия. Радостное золотистое лицо грустно улыбнулось, смотря в мрачную небесную высь. С капелькой досады во взгляде Медогрив опустил тяжелую от мыслей голову. Весь лагерь был пропитан кровью. В нем до сих пор веял аромат страданий и злобы. Глашатай притронулся кончиком розового языка к засохшей шершавой ранке на губе. Медогрив отделался лишь царапинами, но сколько котов получили серьезные, просто ужасные ранения. Глашатай не мог даже смотреть в сторону целительской, вспоминая, сколько там невинно-покалеченных воинов. Медогрив медленным шагом приблизился к тому месту, где совсем недавно находилась мертвая Камнегривка. В мыслях всплыло давнее воспоминание. Воспоминание, которое не очень хотелось прокручивать в сознании лишний раз, однако разум был неумолимо безжалостен и жесток. На середине поляны лежит светло-песочное тело. Тело его матери. Росток со скорбью говорит прощальную речь на предводительском камне, Львица заливается ручьями слез, а Медогрив ощущает лишь пустоту и неполноценность. Острая игла насквозь пронзила сердце палевого глашатая. Он ощутил себя Звездным Змеем. Медогрив полностью прочувствовал его боль. Они победили. Древесное племя одолело Горных котов. Только вот радости это не прибавило. Медогрив все еще слышал этот жуткий крик. Крик, в который Звездный Змей вложил все свои отчаяние и любовь. Крик, который чуть ли не порвал Горному вожаку горло и который силой вырвался на волю. Глашатаю искренне хотелось забыть его. Выкинуть из головы, закопать, утопить. Только чтобы мозг не повторял его снова и снова. Мать… После сцены из детства с мертвой матерью в голове появился облик отца. Медогрив узнал о нем буквально сегодня, и ему вдоволь хватило на всю жизнь. Привкус досады и обиды таял в пасти при упоминании имя Царап. Медогрив не хотел играть роль святого и расценивать поступки отца. Считал это дело сейчас откровенно глупым. Все грешны и неидеальны, да и не лучший момент устраивать споры, кто прав, кто виноват. В самом черном зле найдется местечко капле добра, а в море добра есть хоть чуть-чуть зла. Вот только все то хорошее, что было в Царапе, уже давно убито и сожжено. Прах остатков совести не воскресить. Его получится только развеять. Теперь Медогрив догадался, что на той встрече у ели показалось ему знакомым в рыже-сером бродяге. Походка. Точно также ходила его старшая сестра Львица. Яблоко от яблони, как говорится… Глашатай понимал Царапа. Сам он также не поступил бы, наверное, однако Медогрив его отчетливо понимал. Понимал ту боль, то разочарование, потерю… Хотя, опять же, золотистый глашатай не предсказатель, чтобы гадать, как он сам будет действовать дальше. Все слишком сложно… Медогрив представлял, как хрупкая душа Царапа за мощным телом постепенно трескается тонкими изящными линиями, а потом неисправимо холодеет. Израненное сердце не оправдывало его намерений, но помогало разобраться в запутанном ходе событий. Бродя по пустому лагерю, собственные лапы пшеничного глашатая сами завели его в глухие кусты. Почуяв оттуда странный запах, Медогрив раздвинул колючие ветви. В кустах валялся труп. Инстинктивно Медогрив отдернулся, а потом пристально вгляделся в одну деталь. Вспоротое крест-накрест брюхо. Глашатай поджал губы. Отец… Дотащив мертвеца до Древесного кладбища, Медогрив на миг остановился. Здесь старейшины хоронили всех умерших. Когда розовые подушечки стоят на этой территории, то они касаются всей истории Древесного племени. Бегло оглядываясь ясно-небесным взором по небольшим земляным бугоркам, палевый глашатай наконец нашел то, что искал. На одном из таких невзрачных холмиков притаился бледно-голубой цветочек. За столько лун его хорошенько присыпало снегом, однако он был неразлучен со своей могилой. — Этот цветок будет подарком. Золотистая Львинолапка бежала с только что сорванным голубеньким крошечным цветочком в зубах, а за ней неуклюже торопился ее младший брат Медок. Стоял погожий, жаркий день. Котята стремглав мчались по залитому ярким солнцем лесу. В вышине порхали пернатые птички, а внизу копошились забавные насекомые. На поляне кружились разноцветные бабочки, а на насыщенно-зеленой молодой траве раскрывали ароматные бутоны белые ромашки, желтый чистотел и множество других пестрых цветов. Знойный сладкий воздух пах травяным соком и зноем. Белые облачка были ничтожно малы, пока зенитное солнце от души жарило кошачьи шкуры. Деревья шуршали густой кроной, где добыча для племенных шныряла по закоулкам их пышных ветвей тут и там. Сезон Зеленых Листьев был в самом разгаре, приветствуя каждого горячими объятиями. — А кому ты его подаришь? — недоуменно повел усами Медок. После этого вопроса сестра остановилась и резко развернулась, заглядывая не по-детски серьезными взглядом в душу младшему брату. — Маме. Котята оказались на достаточно просторной поляне, которая была сплошь усеяна мягкой прохладной травкой, что находилась в тени могучих высоченных деревьев. Брусника и Янтарок старательно горбились над какой-то ямой, бормоча что-то невнятное себе под нос. Как только старейшины заметили юных посетителей, они медленным шагом направились обратно в лагерь. Львинолапка и Медок подошли к свежей, только что выкопанной горке. Светло-золотистая ученица заботливо положила бледно-голубой цветок на возвышенность и немного присыпала тонюсенький стебелек землей. На ее некогда счастливых глазах опять выступили слезы, а былая широкая улыбка, символизирующая, что у Львинолапки все что ни на есть превосходно, резко дрогнула. Значит, у Львинолапки все как раз отвратительно. Медок лишь молча переводил понурый взгляд то на поникшую сестру, то на кроху-бутончик. Цветочек немного покачивался от слабого ветерка, реагируя на каждое его дуновение. Он был такой же нежный, как и мама. Такой же чисто-голубой, как и ее распахнутые лучезарные глаза. Глаза, которые ни Медок, ни Львинолапка больше никогда не увидят. Выкопав подходящую по размеру яму, Медогрив глубоко вдохнул, морально подготавливаясь к тяжести, и снова взвалил на свои палевые плечи покойного отца. Бездыханное рыже-серое тело глухо рухнуло на землю. В последний раз взглянув на родителя, бело-полосатый глашатай принялся за закапывание. Когда все было готово, Медогрив тщательно порыскал среди лесной чащи и нашел в куче заснеженных листьев жухлый, однако еще отдававший зеленым цветом листочек, будто специально подготовленный для этого особого случая. Золотистый глашатай бережно и аккуратно, будто нес сейчас самую ценную вещь в своей пасти, положил его сверху на темную кучу земли, завершив свое дело последним, финальным штрихом. Теперь оливковый листок и бледно-голубой цветок были рядом. Наконец-то. Медогрив вернулся обратно. Глашатай забрался на предводительскую скалу, чтобы еще раз полюбоваться далекими внеземными звездами. Вьюн, Сокол, Светлоглазка сейчас там. На звездах. Они уже никогда не смогут вернуться оттуда. Небо забрало их навсегда, подарив лишь единственный шанс проявить себя здесь, в мире живых. А кому-то и этого не досталось. Кому как повезет. Внезапно на черном ночном небе загорелась еще одна звездочка. Она была такая яркая и заметная, что не обратить на нее внимания было просто невозможно. Своим белым блеском звездочка сверкала, искрилась и мелькала среди других таких же звездочек-сестричек. Неожиданно из целительской палатки показалась Дымолапа. Ее голова была опущена, и темно-серая кошка ничего не видела, кроме собственных лап, поэтому ее сапфирово-синие глаза очень изумились, когда вдруг наткнулись на бодрствующего Медогрива. Полосатый глашатай жестом пригласил ее сесть рядом. Длинношерстная целительница ловко запрыгнула на скалу, и, обмотав меховым хвостом все четыре лапы, подняла какой-то тревожный взгляд на безоблачное небо. Они молча наслаждались одиночеством и компанией блестящих звезд. — Не спится? — не поворачиваясь, поинтересовался Медогрив, чтобы хоть как-то завязать разговор. — Не подумай, я люблю спать, — непринужденно ответила Дымолапа, — просто, ночь такая… Приятная, что ли. Меня всегда манит ночь. Королевы говорили, что зря они не назвали меня Ноченькой или Ночкой. — Я последнее время вообще не спал. Видимо, уже привык. — А кто-то уже уснул на всю жизнь… — тихонько выдохнула целительница, грустно и криво усмехнувшись. Брови Медогрива мгновенно подлетели вверх, а Дымолапа лишь кивнула головой, не отрывая своего взора от белоснежной луны. — Снежный Вихрь мертв, — палевый глашатай не смог выдавить и слова; Дымолапа все продолжала, — у него врожденная болезнь. Его кровь плохо свертывается и поэтому не останавливается. Серьезные ранения могут быть очень опасны для таких котов. Снежный Вихрь потерял слишком много крови… — А Кристогривка? — боязливо произнес Медогрив. — Плачет, — Дымолапа сама готова была заплакать, но ее стойкий суровый характер не позволил ей тут же воплотить эту задумку в жизнь, — все так радовались посвящению Ракушечницы в воители, что я не смогла сказать. Сообщу старейшинам, утром захоронят. — Он умер не зря, — топнул лапой песочный глашатай, еле сдерживая нахлынувший порыв чувств, — ведь все закончилось, а, значит, все страшное позади, верно? — Не-е-е-ет, — горько ухмыльнулась Дымолапа, сверкая глубокими синими глазами, — еще не кончено. Все только начинается. Все только начинается...

────∾⌘∾────