Verletzt

Гилберт болезненно шипит и рычит, когда чужая ладонь сжимает ему горло, заставляя упереться лицом в подушку, в которую он всё так же болезненно скулит, пытаясь дёрнуть сцепленными наручниками руками. Шипы ошейника впиваются сквозь кожу в мясо, царапая бурыми концами кровеносные сосуды, заставляя их кровоточить прямо на белое бельё, покрывая его тёмно-красными пятнами. Гил понимает, что ему нечем дышать. Снова. Но сознание он не теряет до тех пор, пока внутренности не обжигает особенно остро, а затем его тело не покидают, снимая наручники и с омерзительной нежностью трепля его по грязным волосам. Лишь когда дверь комнаты хлопает он позволяет себе провалиться во мрак. Если он отсюда выберется, то он точно вырвет сердце этой мрази. Нет. Не если, а когда. Когда он выберется из этого проклятого живыми и мёртвыми места, тогда он вырвет этой мрази сердце и оторвёт руки. Да, он обязательно это сделает. Именно эта мысль и греет опротивевшее существование, которое больше похоже на пытку. Точнее, на настоящий нацистский эксперимент по проверке выносливости Страны, не иначе. Даже сам Гилберт не знает, как он ещё жив и не впал в анабиоз. Если нормальный человек едва способен протянуть без воды три дня, без еды восемь недель, а без еды и воды треть месяца, то Пруссия, как Страна, вполне способен прожить без обеих этих вещей несколько месяцев. И сейчас его полный предел. Настолько полный, что организм полностью отключил ему желудок и всё, что с ним связано, для экономии тех остатков, которые он ещё мог воспроизводить сам. Голода не было, была лишь жажда, которую он подавлял силой воли. В еде и воде, которые ему давали, были разнообразные яды и химикаты, которые были частью эксперимента. При введении этих веществ в кровь организм реагировал агрессивно, но вот у них не было никаких данных о том, что будет, если Стране скормить эти вещества и как отреагирует организм. На любое насилие даже истощённый организм Страны реагировал со всей агрессией, так что его поставили перед простым и немым фактом — либо ты травишь себя сам, либо это за тебя сделает организм. Третьего не дано. Гилберту вообще ничего не было дано. Кроме каждодневных допросов, "обеда" рядом с комендантом лагеря и... Гилу даже стыдно признавать, чего именно «и». Тело на последнем издыхании даже не могло дать нормальный отпор обычному среднестатистическому мужчине. Вместо нормального отпора с победой было лишь трепыхание с попыткой пнуть побольнее куда-нибудь. И логично, что это не помогало. Физически нет, но психически хотя бы немного. Пруссия не собирался так просто сдаваться. Просто лечь и дать себя... он не мог. Это бы означало его капитуляцию и его слабость. А он не был слаб и не готов капитулировать так просто. Даже в такой тяжелой ситуации, на которую давил тот факт, что он не был пленником концлагеря. Он был его работником. Прятал синяки и кровоподтёки под длинными рукавами и воротником формы, хотя следы обезвоживания и голода на лице скрывать не получалось, отчего он выглядел как оживший труп: совершенно бледный, с огромными синюшными синяками под глазами и такими же синюшными от недостатка крови губами. Ну, хотя бы этот Лориц не бил его по лицу. В последнее время, по крайней мере. В самом начале, когда силы ещё были, это были настоящие драки, которые Лориц побеждал ударами по чужому лицу и вискам. После двухдневного пребывания в камере с очень пристрастным допросом о том, кому Гил писал письма и какая информация в них была, нескольких ударов в висок было достаточно для почти полного оглушения, к сожалению Пруссии. Да, именно тогда нужно было выстоять и придушить Лорица до того, как он начал душить Гилберта. О, да. Это было одним из любимых действий этой твари в постели. Душить во время оргазма, часто ломая человеку шею. Счёт трупам остановился именно на Гиле, которому даже несмотря на нехватку кальция в костях, всё ещё хватало их плотности, чтобы они не треснули под чужими пальцами. В отличии от горла в целом, которое болело при каждой попытке сглотнуть. Будто в этом был хоть какой-то смысл — слюны не было совсем. Большинства жидкостей в организме не было, даже кровь была густой и текучей, как дёготь. Но она была и двигалась по телу, хотя бы что-то. Правда пользы от неё не было — регенерация повреждения не лечила, даже на простые царапины и синяки она не обращала внимания, пытаясь сохранить хоть какую-то жизнь, теплящуюся в теле. Лёгкие работали через раз, делали два-три болезненных из-за рёбер вдоха, а затем снова лишались кровоснабжения, почти все органы в животе и ниже попросту лишились питания, отправившись на раздел для питательных веществ. Всё, что хоть немного имело в себе крови, сердце и мозг, работали на износ с недостатком кислорода. Гилберт больше был мёртвым, чем живым, как и все Страны в подобных ситуациях. И его наверняка бы вскрыли, если бы эксперимент над ним не был бы в другом. Нормальному человеку нужно избавляться от мусора и токсинов в организме, но у Стран их почти нет, по крайней мере не в такой ситуации. Единственное его отличие от других Стран было в том, что он всё ещё двигается. Обычно, но не сейчас, когда шипы воткнуты так, что два из них упираются ему прямо между позвонками. Если он дёрнется, то они войдут глубже и он станет паралитиком и тогда весь его план полетит к чёртовой матери, так что ему приходится ждать и хоть немного восстановить психические силы в кривом подобии сна. Гил ведь знает, что после его заставят самостоятельно одеться и идти работать, совершать обход и наблюдать за пленными. Последнее самое гадкое, потому что Пруссия сталкивался взглядами с немыми проклятиями любого типа. В такие моменты ему хотелось сказать, что он такой же, как они — ёбаное — в прямом и переносном — мясо, у которого нет ни мнения, ни желания, ни смысла жить, только причина, по которой он должен продуктивно сдохнуть. Только над ним пытки хуже, гораздо. Потому что его пуля в голову не убьёт, даже автоматная очередь, мина под ногами и выстрел из танка не смогут этого сделать. Именно так благословение становится проклятием. Хотя, нужно отдать должное, многие в подобных местах натерпелись того же, что и он. Иглы под ногти, костедробильный массаж плетью, сливание литров крови — когда это ещё была кровь, а не джем, с Гила на опыты слили пять литров — и множество других увеселительных вещей, которые он на себе испытал. Кроме плети. Настолько крупные повреждения подопытной крыски — какой мерзкий парадокс — были бы непростительны. Обычно ведь Страны не попадают в руки нацистов, а тут живой экземпляр, к тому же альбинос. Идеальная подушечка для иголок и не только. Дверь вновь открывается и Гил по шагам определяет, кто к нему идёт. Лориц. Чёртовый ублюдок касается ошейника, совсем немного ослабляя его хват, позволяя Гилберту двигаться. Медленно и шатаясь, но двигаться. — Вот так, хороший мальчик, — шепчет этот ублюдок, продолжая трогать Пруссию везде, где может дотянуться. И никакой взгляд или звук не может его остановить. Потому что у него есть приказ, текст которого Гил не знает. А хотелось бы, жаль лишь, что в кабинет коменданта его не пускают. — Ты ведь наверняка хочешь есть? Гилберт смотрит на Ганса взглядом «я перегрызу тебе горло». Лориц отвечает ему немым «ты лишишься головы раньше». И Пруссия знает, что это так. — Пусти, — дёргает плечом Гил, едва удержав тело в прежнем положении, а не упав на пол. Позвоночник и его мышцы ни к чёрту. — Я разве тебя отпускал? — с наигранным удивлением спрашивает Ганс, и Гилберт не удерживает пробежавшую по спине дрожь. Комендант лагеря её без проблем замечает и растягивает губы в гадкой ухмылке. — Тебе нужно ещё кое-что здесь сделать. — У меня дела, — звучит неубедительно. — Это приказ, — капкан захлопывается, и Гил делает шаг назад, который становится самым лучшим способ уронить его обратно на кровать. Достаточно одного сильного толчка рукой, чтобы это произошло. Недостаток сил настолько заметен, что всё сопротивление Гилберта прекращается почти сразу, как его переворачивают на живот, заламывая руки до боли в плечах. И Лорицу совершенно плевать на нудный вой, который прусс издаёт при этом. — Ты такой красивый, — шепчет Ганс, ладонью нажимая на выступающие позвонки. Где он увидел красоту в кахексии Гилу неизвестно, но сам факт этой фразы бесит его ещё сильнее. Попытка пнуть нависающего коменданта проваливается, делая даже хуже — Лориц не скупится, вкладывая всю силу в удар под рёбра. Те болезненно хрустят под кожей, смещаясь сильнее, чем нужно. Этот удар выбивает весь оставшийся дух из издыхающего организма, но Пруссия всё равно продолжает дёргаться. Сопротивление в его случае не бывает бесполезным. Лучше принять смерть гордо, чем сдавшись, как жалкий трус. — Такой красивый и такой упрямый. Удивительно, как ты ещё не сломался, — проклятая тварь довольно улыбается, когда прусс в очередной раз дёргается, стараясь нанести хоть какой-то урон. — Такого удовольствия я тебе не доставлю, сука, — плюётся Гилберт, всё же попав по цели, вырвав из на секунду ослабшей хватки руку и врезав кулаком по мерзкой морде. — Конечно нет, — Лориц даже не дёргается, лишь стирает каплю крови с нижней губы, — ты доставишь мне удовольствие известным тебе способом. Гила от этого спасает стук в дверь, а затем взъерошенный солдат, который сообщает Гансу о том, что ему звонит сам Фюрер. Это заставляет коменданта слезть и уйти, оставив Пруссию в спокойном одиночестве. Тот сжимает зубы до боли в дёснах, ударяется головой о стену и встаёт с кровати. Ему нужно что-то придумать. Желательно срочно. Не потому что он уже на грани, нет. Потому что к этой грани его могут подвести, к его глубочайшему нежеланию. Если травмы и насилие над собой он переживёт — а он это сделает, пусть ему и мерзко, но пока он слабая подушка для секса его не убьют, — то какую-нибудь Менгелевскую пытку вряд ли. А Гила ему сдадут, он знает. Тот на него засмотрелся отнюдь не в сексуальном плане. Опять же, Страна альбинос — лучшая подопытная крыса, которую можно разобрать на детали, чтобы полностью рассмотреть все процессы. Гилберт знает это. И пока что он выбирает меньшее из зол. — Одевайся, — Лориц возвращается в комнату разозлённым. Достаточно, чтобы рвать и метать. — Мой заместитель на момент моего отъезда за тобой проследит. Так что веди себя хорошо, пока меня нет. Если будешь хорошим мальчиком, то я, может быть, награжу тебя, — комендант растягивает губы в улыбке. — Например, дам нормальной еды. На слово «еда» организм Пруссии жалобно скрипит мёртвым желудком. Ему нужна еда. Любая, пусть даже гнилая или отравленная. Плевать. Он уже на грани, и это перестаёт быть хоть на каплю смешным. — Пошёл ты, — отвечает Гил. — Как я и ожидал. Но ты постарайся. Лориц уезжает спустя три часа сборов и обсуждения всех планов с своим заместителем, с которым Гилберт сталкивается взглядами. Тот отводит глаза почти сразу, как натыкается на ошейник — ну не мог же Ганс так просто оставить прусса в покое и комфорте, — затянутый почти до максимума. Двигать головой почти невозможно, как и сглатывать воздух. И при этом он сохраняет каменное выражение лица, едва заметно пошатываясь. Пока этой твари нет он Гил сможет сделать хоть что-то. Хотя бы маленькую диверсию. — Я... — при попытке познакомиться заместитель коменданта замирает, неуверенно протягивая Пруссии руку. Затравленный взгляд заставляет его убрать ладонь. — Гюнтер Залеман. Надеюсь на... Гилберт не слушает его, развернувшись на каблуках, чтобы убраться подальше. Лишние имена, лишние знакомства, бесполезный мусор. — Подождите, пожалуйста, — Гюнтер догоняет прусса у выхода, но не хватает его за локоть. Правильно, на самом деле. Это было бы больно. — Я хочу Вам помочь. Гил поворачивается всем телом, смотря прямо на Залемана. Молодой и идейный, сразу видно. Казалось бы, ариец нордического типа, а обращает внимание на всё, что не касается его работы. Его работа — контролировать бесперебойный забой людей, а не помогать кому-то. Глупец. Подставляется в бесполезной попытке. Как будто кто-то из пленных поверит ему. Как будто Гилберт может поверить приближённому к ублюдку человеку. Это может экспериментом. — Я слышал, что делал герр Лориц. И видел, что он делал. И я правда хочу Вам помочь. Чем угодно. Просто скажите. Это будет нашей общей тайной, которую никто посторонний не узнает. Пруссия прикусывает губу, раздумывая. Если он согласится, то может наступить в капкан. И тогда последствия неизбежны. Но... Если это действительно правда и ему действительно хотят помочь, то может стоит эту помощь принять? Он не уверен. Хотя... Хуже уже точно не будет. — Да. Есть некоторые вещи, с которыми ты можешь мне помочь. Принеси лист бумаги, ручку и, — Гил фыркает, — достаточное количество еды и воды. Гюнтер от такого позволяет себе засветиться от счастья, которое Гилберт определяет как счастье помощи, а не счастья поимки добычи в ловушку. Может прусс и не сглупил, когда согласился на помощь, но это будет точно понятно позже, когда всё будет исполнено, либо когда его закуют в цепи и отправят в карцер. Пятьдесят на пятьдесят. Как оказывается позже, заместитель коменданта действительно хотел ему помочь. Принёс всё, что Гил просил, а затем выполнил ещё несколько просьб. Отправил небольшое письмо на территорию СССР с пометкой «ИНБ», а затем отослал охрану обхода от комнаты Гилберта, пока он жадно поглощал всё, что Залеман ему принёс. Пять литров воды, четыре куска мяса с костями, батон хлеба, две палки колбасы, десять яблок, несколько апельсинов и целую тарелку картофельного пюре. Всё это Пруссия успел съесть меньше, чем за час. Организм жалобно ныл, но включал отмершие органы, восстанавливая их кровоснабжение. Желудок от такой резкой смены бурчал и угрожал вернуть наружу всё то, что в него запихнули, но всё же переваривал с ненормальной для человека скоростью, переваривая даже кости, чтобы забрать из них кальций. Но самым главным была вода. Пяти литров было недостаточно для полного восстановления организма, но лёгкое обезвоживание было терпимее, чем то, что он испытывал до этого. И тело со всей возможной скоростью пыталось починить то, что было сломано до этого. Трещину на бедре, повреждение осколком ребра левой почки, возвращением самого осколка на положенное место. И всё настолько быстро, что Гилберт скорее всего выглядел как ненормально дёргающийся труп. Сознание регенерация предусмотрительно отключила, чтобы вернуть погибшим клеткам мозга жизнь. В конце регенерации оставалось неприятное ощущение натолкнувшихся из ран шипов ошейника и дыхание полной грудью. А ещё было удивление смешанное со страхом, исходящее от стоящего у двери Залемана. Удивления было больше. И это логично, потому что такое никто из людей не видел. Потому что никто и не мог этого увидеть, Страны ведь обычно забиваются в самый тёмный и пустой угол, чтобы их никто не нашёл. В самых сложных случаях при регенерации их всё же можно убить. Достаточно пронзить сердце чем-нибудь острым, чтобы регенерация остановилась от шока. Это не будет долгим, но за несколько месяцев можно придумать, что сделать со Страной, чтобы она не встала. Гилберт рисковал, сильно рисковал, но всё обошлось. Ему помогли. Тот, от кого помощи ожидать было... по крайней мере пугающе. — Простите, что не могу достать больше. Это вызвало бы вопросы. Пруссия кивает. Это понятно, что вопросы бы появились. Как только комендант концентрационного лагеря уехал, так сразу его заместитель обежал всю кухню и забрал какую-то часть продуктов солдат. Зачем он это сделал? Или, если быть точнее, для кого? Для заключённых? Тогда к нему появились бы ещё больше вопрос. Милосердие здесь не в почёте. Особенно к таким заключённым. — Ваше письмо пересекло границу фронта и дальше его отследить будет сложно. Вы уверены в том, что оно дойдёт до адресата? — Я бы больше был удивлён, если бы оно не дошло. Потому что оно обязано дойти. — К кому? — К тому, кто разберётся со всем этим дерьмом. — И этот кто-то..? — тянет заместитель, на что ему отвечают тяжёлым вздохом. — Уж точно не мой брат. Гюнтер ничего не отвечает. И это играет с ним злую шутку спустя неделю, когда Ганс возвращается с плохим настроением и плохими вестями. Советские солдаты будто с цепи сорвались, начав продвигаться всё дальше и дальше, будто у них появилась какая-то цель. А вторым плохим событием на момент его возвращения стал более-менее полностью восстановившийся Гилберт, гордо ухмыляющийся и держащий ошейник в руках. Это становится последней каплей для разозлённого Лорица. И он отдаёт приказ найти того, кто это устроил. Кто дал советам наводку и кто накормил Гила в его отсутствие. Все ниточки сразу сводятся к Гюнтеру, отчего его судьба быстро укорачивает его жизнь у расстрельной стенки. И Гилберту от этого становится гаже на душе. Ещё гаже становится, когда его пытаются избить. Вполне удачно пытаются, потому как толпа тренированных солдат спокойно его забивают. Не до смерти, нет. До потери сознания, которое возвращается лишь спустя пару часов, когда его уже успели перенести... куда-то. Это куда-то он определяет как спальню Лорица. Блядство. — Я же просил тебя быть хорошим. Гилберт дёргает руками. Наручники звякают о железо спинки кровати. Чёрт. Чёртчёртчёртчёрт! — Но ты как всегда упрям. И за это ты должен быть наказан. — Ублюдок! — рычит Пруссия, но резко дёргается, когда чужой кулак врезается ему в живот. Это становится первым из сотни ударов, которые обрушиваются на его тело. Последний из них выбивает кровь на губах и цепкую хватку на горле. — Ты. Мой. Пруссия. Сначала мой, а потом уже Гитлера, — шипит ему в лицо Лориц. А затем тянется одной из рук к своей ширинке на брюках. Чёртов проклятый ублюдок, у которого встаёт даже от насилия. От насилия, которому Гилберт вновь не может сопротивляться, а потому просто стискивает зубы, шипит и отворачивается, когда его ноги силой разводят в стороны, сдёрнув брюки вместе с нижним бельём. Шипение на грани воя Ганс игнорирует, вытаскивая полувозбуждённый член и прижимаясь им к сжатому анусу. Резкая боль провоцирует мельчайшие разрывы, расходящиеся кровью, которая становится смазкой. Мышцы болезненно тянет, и Гил пытается себя успокоить мыслями о мести. Он отомстит. Обязательно. Не может не отомстить. Вырвет этой твари сердце, втопчет его в землю и сожжёт это место к чертям собачьим. Камня на камне не оставит. — Кх-х... — он прикусывает щёку изнутри, не позволяя себе никаких звуков. Этот ублюдок обойдётся. — Упрямый, — шипит тварь. — Мне так нравится тебя ломать. Не сломаешь, думает Гилберт, зубы обломаешь вместе с ногтями, но не сломаешь. И он это знает. Пруссия переварит любое насилие над собой, а затем выдаст этот комок в виде гнева, который дробит кости и убивает душу. Он не будет рыдать и тереть тело в попытке смыть с себя все следы. Это ему не нужно. Следы исчезнут вместе с тем, кто их нанёс. Это он обеспечит. — Кажется, мы кое-что забыли, — Лориц тянется к прикроватной тумбе, стаскивая с него знакомую полоску металла и кожи. Строгий ошейник прусс узнаёт сразу, отчего горло уже фантомно сжимают острые шипы. Которые становятся реальными, когда Ганс одевает ему ошейник, сжимая его максимально туго. Шипы рвут кожу, царапают мясо и впиваются в сосуды, отчего Гилберт хрипит, вновь дёргая руками. Недостаток кислорода обостряет все чувства, включая те, которые он не хочет ощущать. Противные чувства, которые вызывают жгучую боль там, где её быть не должно. Сознание медленно затухает, вспыхивая с новой силой боли, когда в предоргазменном спазме Лориц стискивает ладони у Пруссии на горле, вжимая шипы глубже, хрустя повреждённым горлом. Хрип вырывается из него своевольно, и Гилберту не хватает сил и кислорода, чтобы придумать план по спасению. Блядство. Полное и безоговорочное блядство. Ему нужна помощь. Хотя бы какую-то случайность, какой-нибудь предмет под боком, что угодно! Он не хочет даже временно умирать. Умирать больно и гадко. Каждый раз в голове проносится мысль, что умираешь раз и навсегда, и больше не проснёшься. Всё. Конец. Ты больше не нужен миру, пусть и нужен близким. Близкие. Чёрт, а ведь они его ждут. Живым. Желательно целым. Пруссия дёргает руками снова, сдирая с одной из рук цепочку, чтобы после со всей силы ударить расслабленного Лорица по виску кулаком. Комендант падает, придавливая Гилберта, и тот со всей силы пинает гадкую тушу, откидывая его в сторону. Голова кружится и ноги едва слушаются, но ему хватает этих сил, чтобы встать и быстро одеться. Ошейник он не может расстегнуть, а потому попросту сдирает его, давясь кровью в горле, которая вызывает ещё большую боль, когда он сглатывает. Ему нужно бежать. Сейчас. И быстро. Что он и делает, покидая комнату Лорица, а затем и само здание. На выходе стоит грузовик с солдатами, которые собираются в ближайший город и которые почти сразу слушают приказ старшего по званию. С каждым метром от Заксенхаузена Гилберту становится легче. Он вернётся сюда. Но уже не в качестве жертвы или эксперимента. В следующий раз он принесёт смерть в это место. А пока его ждёт Ораниенбург, а затем и Париж. Он слышал краем уха, что Родерих там. Гил опускает взгляд на дрожащие руки, сжимая их в такие же дрожащие кулаки. Да, помощь Родериха ему необходима. А уж после помощи можно будет и вернуться. Если, конечно же, инициалы «ИНБ» не разнесут это место по камушкам раньше. Спустя восемь месяцев комендант концентрационного лагеря Заксенхаузена Ганса Лорица находят мёртвым в его кабинете. Вскрытие покажет, что в него была выпущена обойма из его пистолета и вырвано сердце.