(не) бойся, я с тобой

      Тренер и Ро выбрали благородный путь — как можно более достоверно и громко рассказать обо всём, что они пережили. Тренер сказал, что будет возвращать людям веру. Рошель вернулась к репортажам.       У них тоже был выбор. В обществе, которое, по сути, строилось заново, выбрать себе дело по душе, и, желательно, социально полезное. Так, Фрэнсис снова надел полицейскую униформу, а Эллис вернулся к починке машин. Ник же понятия не имел, что делать ему: никогда ничем легальным он не занимался. Фрэнсис предложил тоже пойти в полицию — он же умеет пользоваться оружием и знает законы, но это было слишком опасно, потому что его прошлое могло вскрыться достаточно быстро. Поэтому Ник первые хоть сколько-нибудь мирные недели провёл в больнице, помогая квалифицированным специалистам всякими мелочами, штопал людей, колол уколы, делал перевязки под надзором специалистов — в первые часы после зомби апокалипсиса его помощь была неоценима и их группа едва ли сама бы разобралась, что к чему.       Но когда всё наладилось, он ушёл из больницы и стал перебиваться подработками.        Фрэнсиса это бесило. Приходя домой, он брал банку пива и говорил Нику: — Потому что я заслужил. Эй, малой, хочешь пивка? — Эллис, который к тому времени уже приходил с работы, отказывался и шёл к Нику, — ну да, ну да, иди к мамочке, вместе поплачьте там.       Но ни Эллис, ни Ник не плакали. Ник курил, а Эллис шёл до холодильника и брал себе содовую. Когда игрок почти докуривал, Фрэнсис приходил к ним и крепко-крепко обоих обнимал, ни слова не говоря.       Однажды Ник пришёл домой очень уставший, явно не рассчитывавший на то, что дома кто-то будет. Эллис пришёл домой раньше. Он тоже не был готов к тому, что Ник придёт рано, хотя он думал, Ник сегодня останется дома и приготовит им ужин. — Ник?       В воздухе Эллис почуял какой-то знакомый запах. И это было не к добру. — Ник? Ты в порядке?       Мужчина закрылся в ванной. Был слышен шум набираемой воды. — Да.       Нет. Даже если Ник действительно в порядке, теперь не в порядке сам Эллис. Он не знает, что делать. Он не может просто так выбить дверь. Поэтому бежит вниз за телефоном и звонит Фрэнсису. Тот ответил не сразу, он же на работе. — Чего там, малой? Нужно разрешение, чтобы взять ножницы? Или плиту включить? — и тяжело рассмеялся. — На счёт Ника. Он пришёл домой и от него пахло кровью. — Это его кровь? — Не знаю. Он проскочил сразу в ванну! — Продолжай с ним говорить, я отпрошусь сейчас. Если не будет отвечать, то ломай дверь.       Эллис бегом вернулся обратно и прильнул к двери. — Ник? Как прошёл день? — Терпимо. Заработал нам немного еды. — Круто. А что за еда? — Спустись на кухню.       Несмотря на заманчивое предложение, он не двинулся с места. Что-то, ему казалось, всё равно не так. — Эй, а можно зайти к тебе? — Я уже выхожу.       Действительно, когда Ник вышел, с ним визуально было всё нормально. Но что-то не давало покоя.       Эллис за время апокалипсиса многое вытерпел и пережил, и это не могло не повлиять на него, как бы он этого ни отрицал.       Например, он не признавался, но ему было тревожно оставаться одному.       Например, он не признавался, но ему было неприятно слушать тишину.       Например, он не признавался, но боялся, когда кто-то из них оставался один.       Невыносимо было незнание того, что происходит с теми, кто ему дорог. Даже, когда апокалипсис кончился.       Да, больше нет зомби, но остались мародёры. Это было ещё хуже.       Ему было невыносимо догадываться, почему от Ника пахло кровью. Но ему он об этом не сказал. Отправил Фрэнсису сообщение, чтобы тот не торопился. Ник тем временем налил для него стакан молока. — Можешь доставать свои хлопья. — Настоящее молоко? — Да. По крайней мере, на вкус и запах оно.       Эллису дважды повторять не нужно. Он мигом достал с полки коробку с хлопьями, тарелку из шкафа и перелил молоко в тарелку, щедро насыпал хлопьев, на которые Фрэнсис и Ник уже смотреть не могли. И. — Ник, я ложку взять забыл.       Ник поднялся с места и достал ему ложку.       Фрэнсис пришёл в то время, в которое приходил обычно. Эллис и Ник уже приготовили ему ужин. После Ник предпочёл уйти на веранду, а Эллис с каким-то неподдельным интересом допытывался до Фрэнсиса, как у того день прошёл, что интересного было и всё такое. Он сквозь тонкие стены слышал, как Эл что-то восторженно уточняет. Как ребёнок, честное слово.       Иногда, когда всё было хорошо, он думал о том, что они действительно для Эллиса как отцы. Но по возрасту, скорее, как старшие братья. Или старший брат и его парень. Как-то так, в общем.       До апокалипсиса он мог представить себя любящим двух женщин. Или женщину и мужчину. Но не поверил себе, когда осознал любовь к двум мужчинам, ни один из которых не был в его вкусе. Ну, что ж, в его жизни часто происходили вещи, о которых он никогда не думал.       Когда они только оказались в новом доме, Эллис, перебарывая страх, спросил у Фрэнсиса, почему он с ними. Нет-нет, он ничего против не имеет, он рад с ним тусить, он за него с Ником волнуется, они же, вроде как, не ладят, очень не ладят, он заметил, когда Фрэнсис целует Ника, он его не целует, а кусает, у Ника после их поцелуев губы очень чувствительные, стоит их даже слегка тронуть, как он вздрагивает. И целовать его после немного жалко и очень круто, потому что Ник обычно тихий, а так он становится громким. И Эллису это нравится. Но он постоянно чувствует, будто Нику не комфортно. Может, ему это только кажется, сам Ник ничего не говорил на этот счёт. — Ты его любишь? — наивно спросил Эллис у Фрэнсиса. — Люблю. И его, и тебя, — да, Фрэнсис не очень многословен. — А почему ты тогда делаешь ему больно? — Потому что ему это нравится.       Эллис послушно кивает, да, он что-то слышал о людях, которым нравится боль. Но он что-то не заметил, чтобы Ник был слишком счастлив, когда Громила вбивал его в асфальт. — Уверен, если ты схватишь его за волосы или укусишь его, когда будешь целовать, он оценит, — подмигивает ему мужчина.       Эллис просто замечает, что Ник слишком часто стал мыть руки или протирать их санитайзером. Невыносимый запах химозы, а не человеческой кожи, причём ничем грязным он при них не занимался. Ладно, если бы он делал это перед тем, как готовить. Он стал делать это постоянно.       Фрэнсис его за это чуть ли не бил. Он обливал его с ног до головы водой, он выливал содержимое банки на пол или в раковину и грозился вылить его Нику в глотку или в глаза в следующий раз.       Эллис же просто тихонько просил его делать это реже и следил за тем, чтобы он делал это не более десяти раз в день.       Эллису иногда хотелось кричать — просто так, потому что он так чувствовал себя. Иногда всего, что с ним происходило, было слишком.       Мир отстраивался заново слишком медленно.       Он помнил слишком детально то, что пугало его сильнее всего.       Горя в мире стало слишком много.       Иногда он чувствовал себя слишком одиноким.       Фрэнсис и Ник ругались слишком часто.       И это всё было невыносимо в равной мере. И иногда из-за этого он кричал, в подушку, или когда никто не мог услышать. Потому что он не хотел, чтобы те, кого он любил и о ком заботился, видели, что он не в порядке. Потому что, если он даст слабину, им всем будет жопа.       Однако когда Фрэнсис и Ник начинали ругаться, он обычно не мог и слова из себя вытянуть. Он не удивится, если однажды он просто перестанет говорить вовсе.       Когда Эллис последовал совету Фрэнсиса и во время поцелуя потянул Ника за отросшие волосы, теперь он собирал чёлку в хвостик, тот прижался к нему плотнее и прошептал: — Я думал, тебе такое не нравится. Непривычно, когда это делаешь ты.       Так он понял, что всё в порядке, что Ник действительно ничего не имеет против этого. И ему стало легче.       В следующие разы, когда он видел, как Фрэнсис кусает плечи Ника, он присоединялся. Когда он видел, как Фрэнсис сдавливает горло Ника, он продолжал целовать его. Когда он видел, как с каждым разом, Фрэнсис растягивает Ника всё больше и больше, он больше не переживает, что это принуждение — Ник добровольно захотел, чтобы они отымели его одновременно. И он теперь спокойно мог слышать, как Фрэнсис оскорбляет Ника во время секса, какая же он ненасытная шлюха, которой ничего, кроме секса не нужно, он был спокоен, да, его это не заводило, но Нику, похоже, было хорошо.       Всё немного пошло не по плану лишь один раз, когда Фрэнсис, не выходя из роли властного любовника, приказал Нику прибраться, как и полагается прибраться тёлкам, которые прутся от того, что все их дырки используют.       Ник тогда рывком поднялся, сгрёб с пола свою одежду и ушёл в ванную.       Ник предпочитал оставаться дома и приводить в порядок стены, пол, комнаты и кухню, отмывал всё, и действительно, раз за разом всё становилось чище и приятнее. Да, Эллис не был большим фанатом чистоты, но, чёрт, как же после апокалипсиса и разрухи он по ней скучал!       Отдыхать там, где не пахнет трупами.       Засыпать там, где нет пятен крови.       Обедать там, где не смотришь на стены, исписанные отчаянными посланиями и грустными признаниями.       Теперь это был не просто дом. Их дом.       Первый раз у Фрэнсиса и Эллиса был странный — в сексе ни один из них не любил то, что нравилось другому. Обычно Ник был тем, кто соединял их, иногда буквально, но сейчас он вышел прогуляться, а Эллис хотел разнообразить жизнь.       Он просто подошёл к Фрэнсису, сел с ним рядом и поцеловал. Тот удивился, потому что юноша целовал его редко и только в порыве эмоций или потому что это было своеобразной игрой, а сейчас всё было спокойно и никаких игр. Но он тогда ни о чём не спросил, продолжил его целовать, усадив к себе на колени. И это было приятно и всё такое.       Когда Ник вернулся, он обнаружил их лежащими на диване в гостиной. Фрэнсис попросил его принести чего-нибудь попить.       И Ник принёс. Лёг к ним и обнял Эллиса.       Обычно Ник не был инициатором. В их группе Ник был голосом сомнений и реализма, за инициативу отвечал Тренер. В своей группе Фрэнсис он тоже не был инициатором, но с ними он взял инициативу в свои грубые руки.       Поэтому и было непривычно видеть в этой роли Ника. Это была примерно первая неделя их жизни после официального завершения апокалипсиса. Он где-то раздобыл три бутылки пива, они были приятными и холодными, от них пахло санитайзером. — Я хочу поговорить.       Фрэнсис и Эллис без слов согласились и пошли за Ником в гостиную. Сели на диван, а Ник остался стоять перед ними. — Я подумал, было бы неплохо обговорить всю ситуацию, раз так сложилось. Прежде всего — никакой ревности. Далее — коммуникация, если кто-то кому-то что-то хочется сказать — он говорит. И, думаю, доверие: мы прошли через разное дерьмо, мы поняли, что можем друг на друга положиться, поэтому мы не верим сплетням и слухам друг о друге. Поднимите бутылку, если согласны.       Ник поднял бутылку первым. Затем Эллис — радостно и с энтузиазмом. Фрэнсис тоже согласился, но ему казалось, что-то с этим набором правил не так. Он таких людей знает, он знает Ника, он может быть хитрым. Ник не столько хочет спокойствия и защиты для них — сколько хочет защитить себя.       Они дождались, пока Эллис уйдёт на работу, потому что не хотели, чтобы он их слышал, малой плохо переносил их ссоры — они его берегут. А друг друга — нет. — Ну, красавица, ничего рассказать не хочешь? — О чём? — Ник раздражённо закинул ноги на покосившийся журнальный столик, — чудовище. — А сам ты не знаешь, — он не отреагировал на оскорбление, — пришёл вчера такой таинственный, сразу в ванной закрылся. Ты мелкого напугал! — Чем? — От тебя кровью несло, чем! Давай рассказывай, где ты её нашёл. Её и молоко. — Работа подвернулась. Вот и всё. — Какая работа, Николас? — А ты, что, мой участковый? — Так, — Фрэнсис своей ногой спихнул ноги Ника со стола, — не заставляй меня тебя бить. Ты же сам эти правила придумал — про то, что если кто-то что-то хочет спросить — он идёт и спрашивает. — Тогда как на счёт правила о доверии? Фрэнсис, слушай, доверься мне, — Ник поднялся с дивана и подошёл к любовнику, — я не делаю ничего криминального, — и тоскливо положил голову на его плечо. — Я за тобой слежу, — пригрозил ему Фрэнсис, не ласково поглаживая его волосы, — так, к твоему сведению, мы с ребятами выслеживаем мародёров. И мы их поймаем. — Эй, мужики, не поможете? — когда в дом, которым они занимались, зашёл человек в униформе полицейского, он по привычке вздрогнул и постарался спрятаться, закрыть лицо. — Нам надо место преступления прибрать, есть добровольцы?       Ник и другие работники, реставрировавшие жилище, переглянулись. Он старался делать вид, что его тут не просто нет, а вообще не существует. — Ты тут закончил? — Остин посмотрел на него и тот положил тряпку. — Почти, — он растерянно отозвался. — Там такое дело, — мужчина в форме приблизился к нему и понизил голос, — там человеческие тела и всё из них вытекающее. Буквально. Ты как с этим?       Ник прикрыл глаза. — Привык уже. А костюм, перчатки, респиратор и моющие средства дадут, или мне свои брать? — Да, у нас всё есть, а у новичков нервы шалят, тошнит их там всех, жалко малых, — Ник понимающе кивнул, — ну так, ты с нами? — Почему бы и нет, идём.       Перед домом стояла машина с самодельной надписью «полиция», Ник по привычке сел на заднее сиденье и устало уставился в окно.       В район переезжало несколько новых людей. Солнце светило ярко. Ему хочется спросить, знает ли незнакомец Фрэнсиса, но молчит, потому что, наверное, будет подозрительно. — А ты, значит, крови не боишься? — А что её бояться? Кровь — есть кровь, главное смотреть, чтобы в твою не попала. — Тоже верно. А где на неё насмотреться успел?       Ник думает сказать, что он служил в Ираке, но не стал, потому что нехорошо это, про войны врать. Потом думал над тем, чтобы сказать правду, что он сидел за причинение тяжких телесных повреждений, но тоже не стал — сразу ведь к мародёрам припишут. Что тогда — работа в больнице? Нет, тогда почему там не остался. Работал вышибалой в клубе — жестокость сейчас не то качество, которым стоит хвастаться. — До апокалипсиса уже прибирался на местах преступлений иногда, — и это не ложь на все сто процентов, потому что он пару раз наводил порядок там, где позже была натянута жёлто-чёрная лента с надписью «не пересекать».       Полицейский усмехнулся и, кажется, поверил.       В доме были другие люди в форме, но не было Фрэнсиса. Может, и к лучшему — он бы не хотел, чтобы он его таким видел: с волосами, которые собраны в хвост полностью, а не только чёлка, в чьей-то грязной одежде не по размеру, в резиновых перчатках по локоть, в респираторе и с канистрами моющих средств.       Хотя, возможно, он его даже и не узнает, если Ник рта не раскроет и лицом поворачиваться не будет — на лбу от раны, которую он получил в самом начале апокалипсиса, остался шрам, а на открытом горле пластырь. Хотя, если бы Фрэнсис увидел его таким, всё стало бы куда проще. — Так как ты сказал тебя зовут? — Эл, — ответил Ник первое, что пришло в голову, — Эллиотт, две «л», две «т».       Несмотря на то, что при входе в город обязали сдать оружие, пусть и временно, Ник, который проходил досмотр последним, ухитрился перепрятать свои диглы в сумке так, чтобы их не заметили, а Эллис и Фрэнсис остались без оружия: Эл расстался с винтовкой М-16,а Фрэнсиса лишили дробовика.       В первую ночь мужчины не спали. Первым не спал Фрэнсис, потому что с утра ему надо было вставать, чтобы записаться в отряды добровольцев-полицейских. Эллис спал в отдельной спальне, а Ник лёг на диван, подле которого сидел Фрэнсис. Когда Ник заснул, он гладил его руки, пахнущие спиртом, гипнотизировал его перстни, гладил глубокую царапину на лбу, которая уже почти зажила.       Где-то в три часа ночи, когда они договорились о смене караула, Фрэнсис услышал какой-то шум за окном. Ник, к которому он даже не притронулся, мгновенно поднялся и открыл глаза. Фрэнсис протянул ему фонарик и второй пистолет. — Разбуди Эла, — шёпотом приказывает он ему, и Ник послушно поднялся наверх, спустился уже с мелким. Жулик отдал ему свой пистолет, а сам взял фомку. — Как думаешь, поэтому нас заставили отдать оружие? — предположил Ник. — Не знаю. Ждите тут. Следите за окнами и вторым этажом.       На Эллисе лица не было, он дрожал, но, скорее, от холода, он внезапно перестал быть тем парнем, которого не надо было лишний раз уговаривать взять в руки оружие и пойти убить пару орд зомби. И никто ни в чём его не мог обвинить.       Эллису снятся кошмары:       Вот на Рошель набросилась Ведьма, а они ничем не могли ей помочь, и на пару секунд она умерла. Повезло, что когда это произошло с ними на самом деле, с ними был Ник, который умел пользоваться дифибрилятором, но во сне его нет, а он продолжает смотреть на мёртвую Ро и ничем не может ей помочь.       Вот он сам висит на уступе, а пальцы предательски расцепляются и он летит вниз.       Вот они на мосту — он видит трупы людей. Людей. Людей! Мать вашу, людей.       Вот он стреляет в Кита и убегает прочь к своему автомобилю. Из-за слёз он ничего перед собой не видел.       Вот он чувствует, что умирает, Ник склоняется над ним и произносит: «Эй, Эллис, всё, что я тебе наговорил… Я не шутил». — Эй, Эллис, — как-то за завтраком заметил Ник, — что-то я давно не слышал историй про твоих друзей.       Эллис как-то странно на него посмотрел, будто не понял, о чём идёт речь. — Они же тебя бесили. — Да, потому что тогда у нас были такие ситуации, что не до историй как-то было. Ещё раз прости, если я был груб тогда. — Всё в порядке, я и не злился.       Он молча ест кашу и смотрит на Ника, тот ему тепло улыбается. — Ты пробуешь их найти? — Пока нет. Просто… — Судя по твоим рассказам, ребята везунчики и весельчаки. Они вполне могли пережить это дерьмо.       Эллис неопределённо пожал плечами, чудом сдерживая слёзы.        Фрэнсису снятся кошмары:       Вот он мутирует в Охотника и убивает Эллиса. Как только это происходит, он просыпается. Если его жертвой оказывается Ник, он смотрит сон до конца, но просыпается в дурном настроении и первым делом идёт и обнимает их всех.       Вот Билл жертвует собой. Снова и снова. А он ничего не может изменить — даже во сне.       Вот они ловят мародёров, он преследует одного, долго за ним бежит, эта погоня кажется ему вечностью и, когда наконец-то он хватает беглеца, им оказывается Ник. Во сне он почему-то этому удивлён. Он просыпается от острого и горького чувства обиды.       Фрэнсис убивал людей, пытал даже, было дело, но большого удовольствия от этого не испытывал. Убивал и зомби, правда, пытать их не приходилось, но это было весело, потому что не преступление, и на их месте можно было представлять кого угодно: бывших, нынешних, коллег, знакомых, тугодумов в очереди перед банкоматом, ублюдков в общественных местах — в самом деле, кого угодно.       Но теперь, когда людей в мире существенно поубавилось, убийство людей людьми выглядело настоящим зверством, надо было быть монстром, чтобы такое сделать. — Это точно, — согласился коллега, — хорошо, что хоть мы этот бардак не убирали, там всё — от пола до потолка, — Фостер присвистнул, — наши там так блевали… — Не вы — а кто тогда? — Да так, позвали одного из бригады, которые дома в порядок проводят. — Первого встречного с улицы? На место преступления? Вы там совсем дебилы? — Да почему сразу дебилы? Мы следили за ним, чтобы ничего себе не прикарманил. Отмыл всё так чисто, как баба, старательно так. И вообще, он сказал, что уже убирался на местах преступлений.       Фрэнсис усмехнулся, сексистские шутки его по-прежнему веселили. А потом нахмурился. — Не, серьёзно, ты хоть что-то запомнил о нём? — Ну, как запомнил… Сказал, что зовут Эллиотт, волосы тёмные, немного ниже тебя. Пластырь на шее, прямо на кадыке, и, вроде как, шрам на лбу небольшой.       Фрэнсису в голову не может прийти, кому вообще понадобится заклеивать эти места.       Эллису в автосервисе временами становилось скучно. Да, он был там не один, но всё равно. Хотя и историй у него появилось много новых, весёлых и разных, рассказывать их не хотелось — будто во всём этом не было никакого смысла. Он думал, может, на диктофон их писать? Или ручкой в блокнот? Всё равно как-то не так всё было. Его новые напарники не умели играть на музыкальных инструментах, они были очень осторожные и жили до апокалипсиса скучными жизнями. Они не понимали ни его историй, ни его настроя.       Тоскливо было бы совсем, если бы не работа. И смертельно скучно, если бы не Ник и Фрэнсис.       Он понимает, что почти всё, что он делает, он делает ради них. По сути, ничего кроме того, чтобы жить, он не делает. И не нужно — хорошо, но, правда, скучно. Поэтому он хочет как-то разнообразить свою жизнь чем-нибудь необычным, чего никогда не делал раньше, может, начать цветы садить, шить игрушки для сирот, плести венки — что-нибудь, и неважно, как громко будут смеяться Фрэнсис и Ник.       В дождь они сидели у окон. Эллису почему-то казалось, где-то кто-то плачет. Ник сидел рядом с ним и обнимал его, потому что понимал, что в последний раз, когда был такой сильный ливень, они бежали через сахарный завод, где проходила сходка ведьм. Ужасно, в общем.       А ещё в дождь становилось холодно, а так как ни отопления, ни тёплой одежды не было, он замерзал — почему-то он стал очень плохо переносить холода, и Ник и Фрэнсис обнимали его с двух сторон. И спать они ложились точно так же, втроём, в обнимку — не очень удобно, зато тепло. — Ребят, вы ведёте себя со мной, как с маленьким, будто мне не двадцать четыре, а четыре, — ему, право, неловко, ещё никто о нём так не заботился, даже родители. Отец, наоборот, хотел закалить его характер, не нежничал и маме запрещал. А мама и не стремилась. — Потому что ты, Эллис, самый лучший из нас, — говорил Ник, а Фрэнсис молча с ним соглашался.       Фрэнсис кусал Ника за шею, прямо за кадык, а Эллис в этот момент целовал его уже искусанные плечи. Мужчине приходилось дышать через открытый рот, чтобы не издавать слишком громких звуков — потому что он привык быть тихим, хотя сейчас это было не нужно. Иногда привычки — сильная штука. Но явно не сильнее привычек Фрэнсиса.       Фрэнсис всегда был громким, и своих любовников и любовниц заставлял быть громкими. Стоны — лучшее доказательство его навыков. — Эл, помоги-ка, укуси его.       Эллис, не долго думая, подчиняется, робко кусает мужчину в плечо, но больше, всё же, целует, он не любит причинять боль.       Ник сдался и жалобно простонал. — Вот так! Вот так…       Сегодня тот день, когда Ник был готов принять их обоих. Эллис знает, Фрэнсис его растягивал, он хвастался, что с каждым разом у них получается всё интереснее и интереснее.       Байкер лёг на спину, Ник лёг на него. Фрэнсис крепко удержал его, пока Эллис на это всё смотрел и понимал, что ничего красивее в жизни уже не увидит. Он медлил, растирал смазку по члену и прикидывал, насколько узко будет внутри. — Малой, так и будешь смотреть? — Ник, ты уверен?       Тот кивнул. — Давай, малыш, без тебя тут одиноко.       Эллис медленно-медленно входит в него, осторожно. И это божественно: очень горячо и очень узко. Он смотрит на Ника, который абсолютно не может ничего контролировать, у него красные щёки и красные кончики ушей, шея и грудная клетка тоже алые.       Он аккуратно двигается внутри, стараясь синхронизировать движения с движениями Фрэнсиса.       Байкер кончил первым и какое-то время Эллис двигался внутри Ника один. А потом кончил тоже. Это было настолько ярко, что он едва ли что-то помнил, лишь то, как проснулся — был почти вечер, а рядом с ним никого не было, будто это был просто сон, причём самый плохой. В котором он — единственный выживший, Ник и Фрэнсис погибли, но он продолжает их видеть, потому что слишком сильно по ним скучает.       Когда он ушёл из больницы, и Эллис, и Фрэнсис согласились, чтобы он оставался дома, готовил и поддерживал чистоту, но через некоторое время ему самому стало скучно. Когда он на счёт этого пожаловался, Фрэнсис сказал, что, видимо, ему придётся посидеть дома до тех пор, пока люди не будут заинтересованы в мужском стриптизе или азартных играх. На это он презрительно фыркнул.       Однажды днём он всё-таки решил прогуляться по району, поспрашивать, нужна ли какая помощь. Так его и взяли в бригаду людей, которые приводили дома в порядок: Ник не любил возиться с краской или строительными инструментами, но быть в грязи он не любил ещё больше.       Ему поручили самое сложное — отмывать кровь и грязь, иногда это было не для слабонервных: вышибленные мозги прямо на подушке, оторванные конечности на полу, пятна на стенах. — О, тебя не тошнит? Круто, — обрадованно сказал Крис, когда Ник равнодушно осмотрел комнату, — короче, всё, что найдёшь, то твоё, кроме каких-то личных записок и вещей с именами — их передай нам, а мы передадим тем, кто ими занимается. — У вас есть перчатки и респиратор? — О, нас этим добром основательно запасли, идём, переоденешься.       После нескольких часов работы, Ник, помимо того, что избавился от останков и пятен, нашёл заначку в двести долларов и упаковку антибиотиков. Ко всему прочему, его угостили кусочком горького шоколада, дали бутылку воды и бутылку молока. — Слушай, отличная работа. Будто ты и раньше кровь отмывал, — да, это был комплимент, — не хочешь присоединиться к нам?       Ник думает, обычно он предпочитал быть один, но с тех пор многое изменилось. Он соглашается.       Эллис впервые за всё это время рад чувствовать себя четырёхлетним ребёнком — в свой двадцать пятый День рождения, когда распаковывает подарки. Помимо еды, которую было сложно достать, в их случае, им удалось раздобыть книгу с рецептами и ингредиенты для кексов, и, это была идея Фрэнсиса, запаковать гитару в большую коробку, а не в обёрточную бумагу, чтобы было очевидно, что именно под ней.       Эл, как настоящий ребёнок, жадно ел не очень аккуратные кексы и запивал их молоком. Мужчины сидели рядом с ним и пили пиво, глядя на то, как счастлив молодой человек. Они ощущали себя настоящей семьёй: без ссор, скандалов и разногласий.       Или, скорее, как родители, лучший подарок от которых, это заткнуться хотя бы на один день и не портить праздник, и уже неважно, что они там подарили. — Гитара?! Серьёзно? Откуда? — Где взял — там уже нет, — тихо ответил Ник, — знаю, что не самая лучшая, но… — Ты шутишь? Она же охрененная! — Ну, я не эксперт, конечно… — Вот именно. Так что, — Эллис ставит гитару в сторону и бросается на шею Нику, — так что заткнись. И спасибо.       Когда Фрэнсис допил одну кружку кофе, Фостер тут же наполнил ему новую. На ночном дежурстве он сидел не в первый раз, но, будто в первый раз, ему хотелось спать. — Эй, Фос, расскажи какую-нибудь забавную историю, а то что-то меня прям вырубает.       Его коллега добавил себе в кофе три больших ложки сахара, капсулу сливок и сел рядом с таким видом, будто сейчас расскажет самую дикую и ахуительную историю, которую Фрэнсис когда-либо слышал. — Не моя история, друг рассказал, он копом работал. В общем, дело было несколько лет назад в Вегасе. Знаешь, типичная такая свадьба в холле казино: она — танцовщица, он — карточный разводила, клятву читает Элвис, музыка громкая, все гости ужраты в нули или обдолбаны, ни парочка, ни гости друг друга не знают. Вот, всё уже к концу подходит, вот-вот молодые кольца друг другу наденут, как тут — врываются какие-то мужики в костюмах, бах — и мозги карлика, который невесту к алтарю вёл, на белом платье. Жених из-под пиджака достаёт пистолет, убивает одного из тех, кто начал стрельбу. Хаос, пиздец, все кричат, женщины рыдают, прямо воют, как волчицы.       Фрэнсис старается себе это представить, весело, да. — А что стало с женихом и невестой? — Свалили до приезда полиции. — Стоп, а история тогда откуда, раз они свалили? — Реконструкция событий по показаниям наиболее трезвых свидетелей, Элвиса, каких-то гуляк, кого-то там ещё и камер. В общем, весело было. Если бы про это снимали кино, я бы сходил. Прикинь, если бы ещё и Тарантино всё снял…       Фрэнсис ухмыляется, но говорит не о том, что для Тарантино это слишком плоско, ну, разве что это всё сделать частью большей истории, а о том, что, кажется, знает того человека, который мог бы сыграть жениха. — Мне не нравится, что я не знаю точно, где ты пропадаешь целыми днями, — заявил Фрэнсис, когда Ник в очередной раз пришёл домой вечером и сразу закрылся в ванной. — Я работаю. Как и ты. Как и Эллис. — Я ничего не имею против, но просто скажи, где и кем — что тут сложного?       Ник нахмурился и ссутулился, тонкие губы стали выглядеть ещё тоньше. — Я же говорил, это личное. — Я тоже говорил: если ты не признаёшься сам, я начинаю за тобой следить. Моему терпению скоро придёт конец, и тогда…       Угрозы на Ника уже не действуют — Фрэнсис не из тех, кто их исполнит, ну, по крайней мере, именно эту: он верит Нику, пусть и где-то в глубине души, пусть и сам в этой вере сомневается. Фрэнсис хочет верить в лучшее. — Слушай, — Ник приподнимается на носочки, чтобы нормально посмотреть любовнику в глаза, — я просто не хочу об этом говорить, это личное. Но доверься, я не собираюсь никуда вляпываться.       Фрэнсис, когда они остались одни в новом грязном доме, почти накинулся на Ника из-за того, что тот спрятал оружие при проверке. — Из-за таких, как ты, общество катится в дерьмо заранее! — Да ты что! — Ник оттолкнул его от себя, — как на счёт того, что они собрались забрать то, что нам принадлежит? — Ты эти пистолеты, если я правильно помню, с какого-то трупа забрал, что ты там говоришь о том, что это тебе принадлежит?       Ник беспокойно облизал губы. Когда он так делал, создавалось ощущение, что он вот-вот схватит первую попавшуюся под руку стеклянную бутылку, разобьёт её об стену и бросится в равную драку. — Слушай, Фрэнсис, дело не в том, что, — на удивление спокойно произнёс мужчина, — у нас пытались что-то забрать, а в том, почему? — Потому что нас тут защитят, дебил. Нам больше не нужно защищать себя, здесь полиция, больше нет зомби, о нас позаботятся, — а вот Фрэнсис спокойно говорить не мог. — Окей, мистер полицейский, вторая поправка. Выкуси.       Фрэнсис рассмеялся. — Тебе вообще запрещено иметь огнестрельное оружие. Так что можешь заткнуться.       Эллис всё это время молчал, но был готов кинуться разнимать драку, если она начнётся. — Не, серьёзно, подумай. Я уже достаточно говна хапнул со стороны полиции и военных — урок усвоен. Я веду к тому, что, возможно, я не наговариваю ни в коем случае, но есть шанс, что нас обезоружили не просто так, наивная ты душа.       Фрэнсис сложил руки на груди. — Я сам пойду в полицию, я буду с ними, у меня будет вся информация. Я буду вас защищать. А ты, — он посмотрел на Ника, — спрячь пушки и не свети ими.       Нику снились кошмары:       Вот он склоняется над умирающим Эллисом и обещает ему быструю и лёгкую смерть. Он добивает его выстрелом — его кровь попадает к нему на губы. Когда он просыпается, губа искусана в кровь. Но когда на месте Эллиса Фрэнсис, тот уже мёртв, и ему никак не помочь.       Вот Нику снится кровь на белом платье. Да там повсюду кровь. Когда он просыпается, его начинает подташнивать.       Вот Нику снится, как его ставят к стене люди в военной форме и целятся в него из автоматов.       Вот Нику снится, как он расцарапывает себя — до мяса, до костей. Когда он просыпается, он смотрит на свои чистые руки, но заснуть снова не может.       Эллис любит Ника. Любит его осторожно целовать, стараясь не задевать свежую рану на его губе, любит его слушать, любит его прикосновения и то, как он о нём заботится. Эллису нравится, когда Ник делает ему массаж. Эллису нравится вечерами, когда у Фрэнсиса были ночные смены, пить с Ником пиво, сидя на веранде. Нравится целоваться с ним и ни о чём не думать, как раньше.       Нравится, когда Ник нависает над ним в кровати. И это вдвойне круто, когда он понимает, каким же Ник может быть разным: абсолютно подчинящимся Фрэнсису и абсолютно подчиняющим Эллиса. Эллис рад ему подчиняться. Быть с ним громким, как впечатлительный и голодный до прикосновений мальчишка.       Ему нравится, какие у Ника руки, с лёгким запахом спирта, сильные, приятные. И ему нравится быть в этих руках. — Ник? Пойдём куда-нибудь? — Куда? Фрэнсис говорит, небезопасно. Давай лучше принесу вина. — У нас есть вино? — искренне удивился Эл. — Есть. Подумал, тебе может понравиться. Не хотел пить своё первое после апокалипсиса вино в одиночку.       Эллису снились кошмары, но от этого кошмара он не просыпался, потому что это не снилось ему, эта мысль круглые сутки существовала в его голове: он боялся, что Фрэнсиса и Ника не существует — они, живые и здоровые, лишь плод его страдающего воображения.       Боль от их утраты оказалась для него настолько сильной, что его галлюцинации были тактильными. Спорили. Мирились. Уходили и появлялись. У них менялось настроение. Абсолютно жизнеспособные галлюцинации — они Эллису порой кажутся живее, чем он сам.       Серьёзно. Ник и Фрэнсис никогда не выходили с ним на улицу, к другим людям. Другие люди никогда не приходили к ним. Эллис ни разу не был на работе ни у Фрэнсиса, в импровизированном полицейском участке, ни у Ника, где бы тот ни работал.       И никто из них не приходил на работу к Эллису.       Но больше всего Эл боится однажды прийти домой и понять, что кроме него тут никогда никого, кроме него, не было.       В своих кошмарах он сам прячет пистолеты при обыске, сам отмывает дом, сам себе готовит, сам находит для себя редкие продукты, сам себе купил гитару, ложится, обхватив себя руками, говорит сам с собой — сам, всё сам и всегда один.       Сердце Ника билось неприятно громко — в последний раз он так себя чувствовал, когда на него накинулся Охотник, он потерял сознание, а после того, как Тренер его поднял, ему даже показалось, что мир перестал быть цветным, пока его не подлатали.       Фрэнсис вышел проверять источник шума примерно минуту назад, он считал. Считал и смотрел на окна — пока неизвестен источник шума, надо быть готовым ко всему. Вопрос был лишь в том, смогут ли они, с пистолетом и фомкой, дать отпор? Или хотя бы продержаться достаточно долго, пока Фрэнсис к ним вернётся, если вообще с ним всё в порядке. Ник агрессивно старается не думать о плохом, старается не подавать виду, что ему страшно. Обычно этим занимается, Эллис, но тот сейчас выглядит, как юный олень на трассе в свете фар. Ник обязан их защитить. Даже ценой собственной жизни.       Две минуты. Ему в темноте уже начали мерещиться всякое: зомби, которых давно истребили, дикие звери, дикие люди, что-то неведомое и опасное. Монстры — раз были зомби, то если мир начнут захватывать какие-нибудь медузы-убийцы, он не удивится.       Они оба заметно вздрогнули, когда Фрэнсис вернулся, громко хлопнув дверью. — Всё в порядке, видимо, какой-то крупный зверь проскочил, — заверил мужчина, когда Эллис его обнял.       Но Ник ему не поверил, он этот тон знает — нихрена не в порядке. Но при Эллисе он не скажет и слова, он отведёт молодого человека в спальню наверх и уложит его спать. Потом пойдёт к Фрэнсису, поцелует его на ночь и останется на посту до утра.       Эллис понимает, что скучает по телевизору, по кино особенно, но лучшая драма разворачивается прямо в доме, где он живёт. И её он смотреть не хочет. Иногда он думает, лучше бы он был один.       Нет. На самом деле, не хочет. Лишь иногда, но этого ему хватает, чтобы за эти мысли себя ненавидеть.       Конечно же он счастлив не быть единственным выжившим. — Эй, Эл, — с ним на автосервисе работает мужчина лет сорока, неприятный, хотя Эллис всегда старался видеть в людях лучше, ведь в Нике и Фрэнсисе он это хорошее разглядел. А в Карле не мог. Какой-то тот был, ну, сальный, что ли. — Во время апокалипсиса ты один выживал? — Нет, нас было четверо. — А девчонки были? — Одна. — А, а она сейчас этого? Ну, того?       Эллис нахмурился. — Она сейчас в Нью-Йорке, может, слышал о ней, Рошель. — Типа та самая Ро?       В Эллисе взвивается странное чувство ревности, какое право этот человек имеет называть Рошель, их невероятную, стойкую, прекрасную Рошель — Ро? Да никакого! Не его она будила утром, не с ним делилась таблетками, ни ему зашивала раны, ни его поднимала с карниза. Не с этим неизвестным она проходила километры по пустым городам, а с ними. Но Эллис молчит и кивает. — Круто, — говорит Карл, — а я вот с женой как закрылся, так и просидел всё веселье.       Эллис кивает.       Фрэнсиса бесит Ник. С каждым днём всё больше и больше. Бесят джинсы, которые он носит, бесят фланелевые рубашки в клетку, бесят его кеды. Бесит его идиотский хвостик, бесит вечный запах спирта от его рук и от всего, что он им протирает, бесит его северный акцент. Бесят его серые глаза, бесят тонкие губы, бесят морщины у глаз. Бесят кошмары, которые ему снятся, бесит его почерк в записках, которые он иногда оставляет для него и Эллиса на кухонном столе, бесят заумные книги, которые он где-то раскопал и продолжает раскапывать. Бесит то, как он режет овощи для салата, бесит, как он держит нож, как-то по-аристократски, бесит то, как его тонкие губы растягиваются в ленивой улыбке, когда он подносит ко рту узкое горлышко пивной бутылки. Бесит то, как он стонет, бесит вкус его языка, бесят его шрамы. Бесят его головные боли, бесит его гермофобия, бесят лопнувшие сосуды в его глазах.       Но на самом деле Фрэнсиса бесит только одно: Ник дохуя таинственный там, где тайн быть не должно, и дохуя простой там, где всё сложно.       Фрэнсис вжимает Ника в стену. — Заебал. Не скажешь сам, я выбью из тебя правду. — Не выбьешь, — прошипел мужчина в ответ, — только посмей. — Не искушай меня, Николас.       Нику удаётся выбраться из стальной хватки. Он не пытается убежать, да даже уйти, наоборот, он спокойно смотрит на него, садится на диван, закидывая ноги на журнальный столик, и с вызовом смотрит. Фрэнсис понимает, что сейчас может его избить, застрелить, изувечить так, что можно будет сказать, что это сделал последний недобитый Охотник. Фрэнсис понимает, что Ник даже сопротивляться не будет, но будет ругаться и шипеть, это да. — Ненавижу тебя, — буквально выплюнул Фрэнсис, прежде чем сесть рядом с любовником и кинуть ему в лицо одну из мелких подушек, — почему ты, блять, просто не можешь сказать правду? Ведёшь себя, как все мерзкие бабы — те тоже вечно обманывают, молчат, а потом, — он выдохнул, — выясняется, что не просто «что-то» не так, а всё не так!..       Он продолжал говорить, собирая все стереотипы о женщинах, не замечая того, что Ник его уже даже не слушает и давно опустил лицо на ладони.       Фрэнсис даже не думает, что Ник плачет: потому что это очень глупая причина для слёз.       Ник пришёл к нему после завтрака, Фрэнсис как раз надевал синюю рубашку — его первый день на работе в полиции. — Мистер полицейский, — Ник встал близко-близко к нему, чтобы поправить ворот, — можно задать вам один очень личный вопрос? — Насколько личный? — уловив настрой, спросил в ответ Фрэнсис, — выдадут ли мне наручники? — Не люблю наручники. В последний раз меня ими пристегнули к батарее и это было нисколько не круто. — Полицейские? — вместо ответа Ник отвёл взгляд, что, скорее всего, означало, что нет, это сделали не полицейские. Что ж, интересно тот проводил время. — Так что там у тебя за вопрос? — Кого ты видел вчера ночью? — Фрэнсис застыл, — мои чувства можешь не щадить, я всё выдержу.       Мужчина нахмурился. — Никого. — Фрэнсис, не надо. Я понял, что ночью ты солгал. Почему ты не можешь сказать правду? — Ты сам не говоришь правду, так почему я должен? — полицейский пожал плечами. — Потому что, — Ник едва сдерживал гнев, — то, что скрываю я, никому не навредит, а то, что скрываешь ты, ставит под угрозу нашу безопасность и спокойствие.       Это очевидно для самого Ника, потому что Ник знает две истины: и про то, что Фрэнсис солгал, и про то, что он не замешан ни в чём криминальном. Но не очевидно для Фрэнсиса, потому что он знает, что вчера он солгал, но понятия не имеет, чем занимается Ник. И это его бесит. — Окей, — Фрэнсис сдаётся, — вчера ночью я… Видел, как мне показалось, человеческие тени. Доволен?       Ник делает глубокий вдох. Нельзя сказать, что он доволен, но это лучше незнания. — Доволен. — Теперь твоя очередь быть честным.       Эллис, когда работы не было, обожал гулять около мастерской, ему казалось, что в округе завелись кошки, штуки три. Он, скрипя сердцем, наливает в блюдце молоко, которое Ник приносит откуда-то специально для него, и расставляет у деревьев в тени, а сам садится подальше, чтобы не напугать. Ему кажется, как только ситуация станет лучше, было бы неплохо завести собаку, овчарку или просто какую-нибудь большую, обучить её защищать. Потому что то, что произошло ночью, не хило его напугало, но после того, как он хорошо выспался, ему стало гораздо лучше. Мир будто засиял новыми красками, жизнь перестала казаться абсурдной, напротив, стала какой-то уютной и приятной — потому что это так и было.       Он живёт с теми, кого любит, у него есть работа, которая ему нравится. Он пережил долбаный апокалипсис, не получив серьёзных увечий. Люди, которые ему дороги, тоже в порядке. У многих нет и этого. — Эй, Карл, — он впервые за долгое время начинает разговор со своим коллегой первым, — чем можно занять руки после работы? — В твоём возрасте я занимал руки только одним. И не тем, о чём ты подумал, а своей будущей женой. А так… Когда-то я любил выжигать по дереву. Сейчас вообще напряг с тем, чем можно заняться. Знаешь, я бы сейчас не отказался поиграть в какую-нибудь приставку — играл с племянниками раньше.       Эллис, хоть и племянников у него не было, сам обожал играть в приставку, у них на работе была третья плэйстэйшен, он часто обыгрывал Кита и Дэйва.       Кит и Дэйв… — Ник? — Чего, малыш?       Ник сидел на веранде с книгой в руках. Эллис не успел разглядеть название, но, кажется, мог угадать его целиком — «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Эл и не знал, что есть и книга, только фильм видел. — Я… Хочу сделать признание. Я так больше не могу. — Признание? Мне? Кажется, Фрэнсис для этого подойдёт больше. — Это я доверю только тебе. Можно?       Ник откладывает книгу подальше и предлагает Элу сесть к себе на колени, как ребёнку. Молодой человек до сих пор не может привыкнуть к такому отношению к себе, после того, как родители всегда хотели, чтобы он вёл себя взрослее своего возраста. — Конечно. — Я убил своих друзей. Кита и Дэйва, — он смотрит на Ника, на его реакцию, у того нейтральное выражение лица, будто его это не трогает, ну, конечно, он ведь с ними не был знаком. — Сочувствую, что тебе пришлось через это пройти, малыш, — почти прошептал он, — я что-то могу сделать? — Не знаю. А что тут вообще можно сделать? — Не знаю. Завести цветы и назвать их в честь ребят? — Эллис улыбнулся сквозь слёзы. — Тогда уж не цветы, а двух собак. Или котов. Цветы недостаточно дикие и шумные.       Ник прижал его к себе и поцеловал в макушку, мол, я не осуждаю, так было нужно, и мне очень стыдно за все слова, что я тебе наговорил, и прости за все недослушанные истории. — Я не хотел, я хотел просто убежать, но… А что если бы они покусали кого-то? Я пытался, знаешь, как в фильмах, договориться, заставить их меня вспомнить. Но не сработало. Мне пришлось… — Ты сделал то, что считал нужным. Не вини себя. — Слушай, ты никогда не говорил, а что с тобой произошло перед тем, как ты оказался с нами в отеле?       Фрэнсис и Ник не были очень разговорчивыми, по ним это заметно, будто люди решали проблемы чем-то другим, вполне вероятно, что насилием. Страшно ли Эллису было быть с этими людьми? Думать надо было раньше, не надо было влюбляться в угрюмого человека в дорогом костюме.       А потом не надо было проникаться симпатией к суровому байкеру. Не надо было с ними оставаться. Не надо было мечтать о том, чтобы завести каких-то домашних животных. Много чего не надо было делать.       Но к его счастью, проблемы Эллиса они решали словами, а свои — когда как. Но до чего-то серьёзного не доходило никогда. Эллис был свидетелем последствий лишь одного такого инцидента, Ник тогда попросил его вправить ему плечо. Но это был единственный случай, больше такого не было, поэтому он боялся, что однажды вернётся домой, а вместо Ника будет его труп. Либо потому что у Фрэнсиса в итоге сдадут нервы, либо…       Ник об этом никому не говорил и постоянно боялся, что кто-то догадается, но, к его счастью, тогда никто и не думал цепляться к словам, ведь у всех были проблемы посерьёзнее и дела поважнее. Поэтому он бодрился изо всех сил.       Первые дни он боролся с тем, чтобы свалить посреди ночи или бросить группу во время атаки орды. И он мог бы, конечно, это сделать, потому что он — одиночка, но он был единственный, кто умел пользоваться всеми видами огнестрельного оружия и оказывать первую помощь: накладывать швы, приводить в сознание, обрабатывать раны, вправлять суставы — то, что было особенно нужно, и это идиотское чувство долга держало его какое-то время. Тренер, конечно, тоже что-то умел, но он никогда не имел дело с чем-то серьёзнее ушибов. А потом он понял, он не мог оставить группу не из-за чувства долга — а почему же тогда? Потому что Эллис. Странные чувства он испытывал к молодому человеку, который, вроде как, их разделял.       Чем дальше они шли, тем больше он забывал о том, что перед тем, как оказаться в отеле, хотел вышибить себе мозги. Не, на полном серьёзе. Убить себя в тот момент казалось хорошим решением: он не протянет долго один, в лучшем случае просто умрёт, а в худшем — будет зомби. Однако он всё не превращался и не превращался. И именно это было истинным кошмаром, который он намеревался закончить сам, своими руками — он никому не подарит удовольствия себя прикончить.       Желание исчезнуть из мира ослабло с тех пор, но никогда не исчезало полностью. — Мелкий, — Фрэнсис осторожно заглянул в комнату, — один тут? — Ага. — А где мистер Нарядный? — несмотря на то, что Ник уже очень давно носил только джинсы, фланелевые рубашки и кеды, прозвище крепко приклеилось к нему. — Не знаю, он не говорил, — Эллис пожал плечами, — хочешь? — он протянул мужчине свою бутылку апельсинового сока.       Фрэнсис не отказывается, Господи, как же давно он не пил сок!.. Вкусный. — Настоящий? — Ага, Ник принёс.       Хорошо, что разговор сам к этому пришёл, не пришлось внезапно менять тему. — Он тебе ничего не говорил о том, куда уходит? — Нет. В смысле, что он говорит, что у него работа, но он никогда не говорит, какая. — Ты за него переживаешь? — Да. Но не знаю. Он говорит, что всё в порядке, он возвращается, и он, ну, целый и невредимый? — Эллис каждый раз старается незаметно для Ника осмотреть его, проверить его плечи, руки, спину, вызывают ли его прикосновения хоть какую-то негативную реакцию. И каждый раз не похоже на то, чтобы ему было больно. — Хорошо, — заверяет Фрэнсис, — а когда он возвращается — ты замечаешь что-то необычное? — он чувствует себя так, будто допрашивает травмированного ребёнка, ну, в какой-то мере, так и есть.       Эллис делает глоток и задумывается. — Я никогда не успеваю его поймать, когда он приходит. Но я заметил, он из куртки как-то забыл вытащить респиратор. Запах был, знаешь, химозный очень.       Фрэнсис понимает, что сейчас получает какие-то общие фразы, но он знает Ника — тот вполне может и быть в банде мародёров, помогать им избавляться от тел, потому что места преступлений стали более опрятными, а люди (или трупы) начали пропадать. — Он давно ушёл? — Пару часов назад, наверное. Я не запомнил. Фрэнсис, Ник ведь не делает ничего плохого?       Фрэнсис прижимает молодого человека к себе, обнимает его, целует его в лоб — он тянет время, он хочет, чтобы произошло что-то, что избавит его от того, чтобы обманывать малóго.       Фрэнсис бьёт Ника по лицу, валит его на землю. Идёт дождь, земля вязкая и скользкая, Ник пытается безуспешно подняться. Фрэнсис вымазывает лицо любовника грязью: лоб, щеки, глаза, губы. — Николас, ты же в курсе, сколько тут микробов, да? В курсе? Открой рот!       Ник пытается отвернуться, но куда там — против человека, который сидит на нём, который сильнее него, у которого есть оружие. Он его не слышит, он будто под водой с головой, он открывает рот, чтобы что-то сказать, но не слышит своих слов. — Фрэнс…       Ему кажется, он начинает задыхаться. И он задохнётся, если Фрэнсис не прекратит. Ему кажется, руки начинают дрожать и холодеть изнутри. Ему кажется, он прямо сейчас может умереть, но не потому что если сейчас он ничего связного не скажет, то Фрэнсис его пристрелит или вовсе свернёт ему шею, а потому что в грязи пиздец много микробов, которые сейчас прямо в его волосах, на его коже, и, может быть, даже в открытой ране на шее. — Это?.. — Эллис недоверчиво посмотрел на шею Ника, когда тот осторожно брился, стараясь не задеть свежую рану от укуса — вчера всё немного вышло из-под контроля, — я не думал, что всё так жёстко. — Бывало и хуже, — Ник смывает остатки пены с подбородка и шеи, — принеси, пожалуйста, пластыри, малыш.       Эллис приносит и внимательно смотрит, как Ник заклеивает самым большим и ту часть с запёкшейся кровью, и ту часть с синяком. Теперь можно подумать, он порезался при бритье. — Ты уходишь работать? — Да, а что? — Ничего. Просто когда ты куда-то уходишь, я… Переживаю типа.       Ник на него смотрит так тепло и с любовью, что что бы он сейчас ни сказал, Эллис в это поверит. — Всё в порядке малыш. Хочешь, поищу для тебя комиксы? — Было бы неплохо. Про «Людей-икс».       Ник поцеловал его в губы и потрепал по щеке. — Не скучай тут без меня. — Что там у нас с мародёрами? — спросил Фрэнсис, — есть зацепки? — Нет. Непонятно, как они выбирают жертв, поэтому и страшно. Нам нужно больше волонтёров, чтобы за всем уследить. — У жертвы тут кто-то был? Друзья там? — Нет. Куча фотографий. Уцелели как-то, вот, — Гиббс протянул ему маленький потрёпанный альбом, — но от них пользы никакой. Жесть, конечно, что такое происходит. — Мы ведь у всех оружие забирали при заселении в квартал, а убиты все из огнестрела. — Дигл? — Откуда ты знаешь? Да, дигл.       У Фрэнсиса сердце пропустило удар — диглы у Ника, с полными обоймами. Для того, чтобы убить человека, нужна всего лишь одна пуля. Стоп, надо вернуться домой и посмотреть, что осталось в обойме. А где Ник вообще их хранит? В последний раз он эти пистолеты держал в первый день, когда ночью кто-то пытался вломиться, но что с ними стало потом? И опять же, когда кто-то вламывался, Ник был внутри дома, с Элом. Может, он присоединился к ним позже?       Чтобы не подавать вид, что он что-то знает, он взял в руки альбом и начал медленно его листать, едва разглядывая снимки.       Старомодные, все как один, никакой оригинальности, только фон меняется: внутренний двор ныне пустого дома, дерево, какой-то водоём, диван, другое дерево, книжная полка, одно выражение лица…       Однако на одну он всё-таки обратил внимание. Всё бы ничего, полка и полка, фиг с ней, но там была одна очень примечательная вещь. Книга, сам Фрэнсис не очень любит читать, но именно эту книгу он видел в своём доме — «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». И, кажется, он знает, как она к ним попала.       На мгновение Фрэнсису стало страшно, когда он пришёл в себя, а Ник был бледнее мертвеца, абсолютно страшный и безумный вид, весь в грязи и дожде, на скуле начал набухать синяк, один глаз выглядел дико. Кажется, он задыхался. Когда Фрэнсис протянул ему руку, чтобы помочь ему подняться, тот отпихнул её и неловко, сперва на четвереньки, а потом на ноги, поднялся сам. Он попытался подойти к нему, но тот сделал жест рукой и просипел: — Не подходи. Сука. — Ник. — Пошёл. Нахуй. — Ник! — на крыльцо выбежал Эллис, — Фрэнсис! Что тут… Ник? — он помог ему зайти внутрь, а Фрэнсис так и остался стоять под дождём до тех пор, пока совсем не замёрз и тоже не зашёл в дом.       Он смотрел, как Эллис отмывает Ника в ванне, как обтирает его мягким полотенцем, как целует его в мокрые волосы, как укладывает его в кровать и даёт стакан воды, чтобы запить что-то, какую-нибудь таблетку, скорее всего. За всё это время Ник не произнёс ни слова.       Когда он пошёл на первый этаж, чтобы взять водку из холодильника, Эллис с кулаками налетел на него, молотил беспорядочно, едва попадая по нему. Фрэнсис его руки перехватил не сразу, дал выплеснуть агрессию. — Какого хрена ты устроил? Совсем ненормальный? — Эл, я всё объясню. Успокойся, пожалуйста. — Ник! Мне ведь не тринадцать. И я не девочка, — Эллис недоумённо смотрел на большого плюшевого медведя, они таких видели на карнавале, их можно выиграть, если попасть в достаточное количество мишеней. — А я не говорил, что это для тебя, — Ник ему озорно подмигнул. — Для Фрэнсиса? — Эллис рассмеялся.       Честно, Ник скучал по его смеху. — Снова мимо, — Ник бросил медведя на свою кровать, — это мне.       Эл почти подавился словами — хотел предположить, что Ник встретил какую-нибудь симпатичную девушку. Но правда оказалось в разы смешнее. — Серьёзно? — было не похоже, что это шутка, — как назовёшь его? — А нужно? — молодой человек кивнул с максимально суровым видом, но глазах всё равно сверкали искры, — тогда, допустим, — Ник усадил Эла к себе на колени и мягко поцеловал, — Эл. — Это странно или мило, что ты называешь плюшевую игрушку в мою честь? — Не обольщайся. Эл как Эллиотт. Две «л», две «т».       Эллис довольно хмыкнул, но всё равно поцеловал Ника в лоб.       Фрэнсис знал, что теперь ничего уже не будет иначе. Когда Ник и Эллис проснутся, они не пойдут пить пиво на веранду и жарить мясо, они не будут болтать о чепухе и травить разные интересные истории. Они не поцелуют друг друга. Они даже не смогут сразу прояснить всю ситуацию — будут долгие вечера тишины и пассивной агрессии. Может, через неделю или полторы всё начнёт вставать на круги своя, но никак не раньше, так что нужно запастись терпением.       Да, он понимает, что сделал величайшую глупость, которую только можно было сделать в данных обстоятельствах. Просто тогда эмоции взяли верх, он ничего не мог сделать с этим, он такой человек — жестокий, всегда таким был. Поэтому до апокалипсиса уволился из полиции, потому что жалобы были.       Да, синяки заживут, от них и следа не останется, но из памяти никто из них не сможет это выкинуть: Фрэнсис не забудет, как пересёк все границы их почти безупречного доверия, а Ник не забудет, как едва не умер в мирное время, от рук человека, которому доверял прежде.       Но сделанного не вернуть. — Фрэнсис, а когда у тебя день рождения? Я что-то запамятовал, — у Эллиса на такие вещи всегда была плохая память. — Я и не говорил, — усмехнулся мужчина, — я не праздную. Ненавижу дни рождения, ну, свои. Глупый праздник, ещё и выпивку всем покупать. Ну это всё нахер.       Эллис сел рядом с ним и прижался. — Ну, Фрэнсис, ну скажи. Мы же, ну, почти семья. Я вот сказал. — А Ник? Не слышал, чтобы он что-то говорил на этот счёт. Или ты это у него в постели выпытал? — молодой человек моментально покраснел.       Вообще-то, по части пыток, Фрэнсис был более опытным, чем они. Как-то раз они играли в преступников и полицейского, тогда он привязал их друг к другу лицом к лицу и водил по их телам резиновой дубинкой. И это было той ещё пыткой — ждать удара или проникновения. — Нет. Он тоже не сказал, — Фрэнсис коротко рассмеялся. — Что, тоже не празднует? — Сказал, что слишком стар для этого дерьма. А если мы хотим выпить и сами приготовить ужин или обед, то он всегда «за». — И почему я даже не удивлён? — Да вообще! Почему, блин, для вас так сложно просто сказать день и месяц своего рождения, а?       Фрэнсис нахмурился. Было видно, что малого это задевало, его такое реально расстраивало, и он подумал, а что в этом, действительно, такого. Такая мелочь. Ладно, хрен с ним. — Третьего августа. Я родился третьего августа.       Глаза Эллиса зажглись так оживлённо, как никогда прежде. — Только не вздумай дарить мне гигантских плюшевых медведей, мелкий, лады?       Фрэнсис молча и не спеша, даже несмотря на то, что опаздывал, собирался на работу. Было непривычно, чтобы Ник не поправлял ему ворот рубашки, который вечно загибался, и чтобы Эллис не спрашивал, всех ли плохих парней они переловили. Они даже не завтракали вместе. Он видел, что Нику еду Эл принёс в комнату, а сам, скорее всего, поел с ним.       Он знал, что им просто нужно время, потому что они не выгоняли его и не начинали конфликт первыми. Может, Ник ждёт, пока он первым извинится? Что ж, он мог бы, прямо сейчас пойти к нему в комнату и сказать, что ему жаль, что не следовало так делать, вот только в этом всём никакой искренности не будет: пока он не узнает правду, он прощения не попросит.       Мужчина ещё какое-то время почти бесцельно ходил туда-сюда, стоял у окна и смотрел на тихую улицу, которая постепенно становилась опрятнее и опрятнее. Вдруг он заметил, что пара человек в грязной одежде направляется прямо к двери их дома. Чтобы никого не тревожить, он открывает дверь раньше, чем кто-то из них успел бы постучать. — Вы, молодые люди, к кому? — неизвестные мужчина средних лет и темнокожая девушка встревоженно переглянулись, когда человек в форме полицейского вышел к ним. — А Ник здесь? — Здесь, но ему не здоровится. -… Просто мы договорились. — Вы кто вообще такие? — Мы из бригады, которая занимается восстановлением домов. — А Ник вам зачем? — Ну, он как бы работает с нами. Отмывает кровь. У него как будто иммунитет к ней — его от неё не тошнит, он даже на еду смотреть может после этого.       И тут Фрэнсис понял, что был не просто дураком, а полноценным ебланом. — Эй, Ник, чего это с твоей шеей произошло? — поинтересовалась Аманда, указывая на громадный пластырь на его горле. — Порезался, когда брился, — отозвался он, на что девушка почему-то рассмеялась. — Я, похоже, тоже неосторожно брилась после ночи со своим бывшим. Серьёзно, Ник, тебе не пятнадцать, чтобы, во-первых, не аккуратно бритья, а во-вторых, чтобы врать про засосы.       Ну, так-то, она была права. Не права лишь в том, что у него там не просто засос, а полноценный, очень серьёзный и не привлекательно выглядящий след от укуса, который вызвал бы невероятное количество ненужных вопросов: кто, как и зачем — ему это не нужно. И не потому что все знают, что он живёт в одном доме с двумя мужчинами, а потому что не их это, блять, дело, вот и всё. — Допустим. Не считаю это хорошим тоном, демонстрировать последствия своей личной жизни. — Ага! Всё-таки, засос. Блин, завидую тебе. Вот бы и мне кто оставил.       Ник поморщился — в голову лезли не самые приятные воспоминания, связанные с одной из бывших. Свадьба в Вегасе, конечно, была запоминающаяся, но вот Кристалл… — И почему вам, девчонкам, это так нравится, а? Это же, по сути, просто синяк. — А тебе, что, не нравится? Тогда как… — Не забивай себе голову всяким, лады?       Не, на самом деле, он действительно не понимает, в чём кайф оставлять засосы, но вот получать — это другое. Но было ли это добровольно? Да, он знал, что с его шеей может такое произойти. Но он не имел ни малейшего понятия, что это будет укус, ещё и такой серьёзный. Это, разумеется, намного больнее, чем обычный засос. — Ник, если что, то ты можешь поговорить со мной. С любым из нас, если что-то произошло. Или происходит.       Замечательно, конечно, что теперь Аманда думает, что над ним издеваются или к чему-то принуждают, но он всё равно говорит ей «спасибо», потому что если не скажет, то будет ещё подозрительнее.       Они постарались договориться вообще обо всём, о чём только было можно договориться: кому какую работу комфортно выполнять по дому, на какие темы кому неприятно говорить, какие действия категорически неприемлемы — чтобы из-за мелочей не спорить, чтобы всё было справедливо. В плане секса тоже самое — каждый знает лимиты и предпочтения другого, каждый готов что-то обсудить, каждый знает и уважает границы другого.       Самое сложное оставалось у Фрэнсиса и Эллиса: полюбить друг друга. Ника они оба по-своему любят, а вот друг друга они толком даже не чувствовали. Могли говорить, могли что-то делать вместе, но вот делить Ника было сложно.       Эллису было больно думать о том, сколько боли Фрэнсис может причинить Нику, каким жестоким он может быть: хватать его, кусать, заламывать ему руки, называть его шлюхой — звучит жестоко, Эл не понимает, как Нику это может нравиться, и нравится ли. Несмотря на то, Ник говорил, что нравится, Эл до последнего в это верить не хотел.       Фрэнсису становилось скучно, когда он думал о том, каким же ванильным и скучным может быть совсем молодой парень. Честное слово, мечта всех хороших девочек, которые прутся от принцесс, единорогов и радуги. И Фрэнсису сложно поверить в то, что Нику могут нравиться долгие поцелуи, глупые разговоры, лёгкие касания и нежный секс. Глупо даже подумать, что Нику нравится быть сверху с мужчинами. Несмотря на то, что он говорил, что нравится, Фрэнсис не очень охотно в это верил.       Однако это не было о ревности, они как-то мирились с этим, делили Ника. Но тому самому это надоело, как-то раз он поставил их лицом друг к другу, положил руку на затылок каждому и начал медленно-медленно их сближать. У них не было выбора, кроме как поцеловаться. Они оба тогда видели, как улыбался Ник.       Позже он присоединился к их поцелую. -… Бога ради, Эллис, — прошипел Ник, — не всё так плохо, это просто синяк. Иди на работу. — Я тебя с этим поехавшим не оставлю. — Я смогу себя защитить, малыш. Иди.       В любой другой раз Фрэнсис бы обиделся, но сейчас всё принял. Он заслужил недоверия. С инцидента прошла почти неделя. Они так и не разговаривали, Ник оставался дома, так как синяк всё ещё был очень жутким, а Эллис старался его не оставлять одного, чуть ли не ванну вместе с ним принимал. Фрэнсис же продолжал ходить на работу.       Теперь, когда правда вскрылась, он занимался только патрулём и выслеживанием подозрительной деятельности. О том, что произошло, он никому не говорил — стыдно.       Так что сейчас он ждёт, что Эллис уйдёт на работу, а он наконец-то сможет поговорить с Ником, как взрослые люди.       Перед тем, как Эллис вышел из комнаты, Фрэнсис видел, как Ник ему что-то прошептал. Молодой человек быстро вышел, а когда столкнулся с ним, угрожающе тихо произнёс: — Не смей его, блять, и пальцем тронуть.       Фрэнсис кивнул и сделал шаг назад. Что ж, прямо сейчас он к нему не пойдёт. Решил, что пока нужно подождать, продумать всё, что он собирается сказать и подготовиться к тому, что он, возможно, услышит. И, видимо, готовился слишком долго, потому что Ник пришёл к нему сам. — Прости за малого, он принял это всё слишком близко к сердцу, — Ник сел к нему на кровать. — И ты прости. Я — еблан.       Он не смотрел в этот момент на Ника, но услышал его смех. Он скучал. — Николас, посмотри на меня, — когда Ник, наоборот, отворачивается, он осторожно кладёт ладони на его лицо и с небольшим усилием разворачивает его к себе, — почему ты просто, мать твою, не мог сказать, чем занимаешься? — Не мог, — голос внезапно прозвучал надломленно, — я просил тебя поверить мне. — Иногда этого мало. Скажи, что мне надо было делать, когда я вижу у тебя ту же книгу, что и на месте преступления? Что мне надо было делать, когда я узнал, что людей убивали из дигла? Что мне надо было делать, когда я узнал, что от тебя пахло, то кровью, то всякой химией, будто ты от тел избавлялся? Что мне надо было делать, когда ты молчал, как долбаный партизан?       Ник закрыл глаза, но Фрэнсис и не думал его отпускать. — Фрэнсис, это сложно. Я никому этого не говорил. Никогда. — Хочешь, я принесу нам по бутылочке пива, и стану у тебя первым?       Ник снова рассмеялся, но в этот раз как-то очень грустно. — Не знаю, пиво вряд ли меня разговорит. Но просто так я бы выпил. — Ник, я понимаю, что накосячил. Я не ожидаю, что ты будешь мне доверять снова. Просто я хочу знать, насколько всё плохо, и могу ли я тебе с этим помочь. — Не плохо. Не поможешь.       Фрэнсис спустился к холодильнику за пивом, вернулся обратно в комнату, открыл обе бутылки об изголовье кровати и одну протянул любовнику. От бутылки слабо тянуло спиртом, но он уже не обращал на это внимание.       Никто не начинал говорить: Фрэнсис не хотел давить, а Ник, возможно, собирался с мыслями. А, возможно, просто пил, как и сказал, по нему было не особо понятно, что у него на уме. — Это из-за моей семьи. Отец и дядя мне постоянно мозги трахали, — спустя какое-то время тихо заговорил Ник, — что для баб, а что не для баб. Уборка для баб, опрятность для баб, длинные патлы, всё что длинее «ёжика» для баб. Слёзы для баб. А я…       А можно и не договариваться — что он. Фрэнсис на него смотрит: чёлка собрана в хвостик, от рук пахнет антисептиком, а в доме всё идеально. И теперь не только в их доме. — В общем, я не хотел, чтобы он называл меня Николь или что-то в этом роде. Я не хотел быть бабой.       Что-то бесчувственное в нём хочет сказать, что это тупость полнейшая, так загоняться из-за того, что было много лет назад, ведь скорее всего, отец Ника уже в могиле.       Но что-то, что в нём искренне с детства ненавидит клоунов, подсказывает, что это не тупость. Человек с этим с детства вынужден жить, даже жить не с этим, а против этого. — Ты не баба, — сказал он, отставляя бутылку подальше на пол и обнимая Ника, — я даже никогда не думал об этом. Я что-то такое говорил, но никогда не имел это ввиду. Никогда.       Кажется, Ник заплакал, но он не видел, потому что прижал его к себе и закрыл глаза. Поэтому не видел, как пришёл Эллис, будто всё это время просто ждал где-то за дверью, — услышал пару быстрых шагов и почувствовал, как проминается под его весом кровать. Молодой человек, забравшись к ним, крепко их обоих обнял.