Белый, страшный, влюблённый (18+)

Дни стали похожи один на другой. Он летал на охоту, обустраивал новую комнату Сухо, выискивая по долине какие-то мелочи, которые могут быть приятными его омеге, лечил Чонина и много разговаривал с ним, стараясь выяснить, как и что принято у людей. С Сухо на эту тему он не мог говорить категорически, потому что уже с первых откровенных бесед со своим раненым гостем понял в полной мере, насколько обидным, оскорбительным для омеги было его поведение. Ему не то чтобы было стыдно: он прекрасно понимал, что не мог знать этого всего. Да и намерения его всегда были чисты и честны. Однако после каждой такое беседы с Чонином Сехуну было все труднее прямо смотреть в светлые и прекрасные глаза Сухо, поэтому он стал его осторожно избегать. Ему казалось, что его уродливое поведение не могло не ранить душу омеги, а как это исправить, он не знал. Рассказать же Чонину об этом и попросить совета Сехуну не позволяла гордость. И он предпочёл просто молча переживать и стараться искупить свою вину разными подарками, мелочами вроде красивых прихваток, когда заметил, что Сухо неудобно брать полотенцами сковороды, или крепкой двери в его часть пещеры, когда понял, что омега мучительно стесняется своей наготы и боится, что Се и Чонин застанут его за переодеванием. Новой одежды для Сухо Сехун купил много, свалил её ему на ложе и, когда тот прибежал возмущённо спросить, зачем настолько много, просто по-быстрому ушел из пещеры в горы. Он подумал, что опять что-то сделал не так, но что именно — не знал. Омеге нужна была одежда — он купил. Что значит — много? Чем он опять не доволен? Позже Сухо просто подошёл к нему, по своей дурацкой привычке, сзади и робко обнял, тихо шепча "Прости" и "Спасибо". За что простить? Почему спасибо, если Сехун был не прав? Горные козлики, как же трудно! Кроме того, Се понял, что Сухо очень любит сидеть в купальне. И через пару недель в его купальне — самой тёплой части пещеры — появился огромный чан, в котором всегда была горячая ароматная вода (добавку с розовым маслом, экстракт чайного дерева и ещё несколько видов душистых добавок Сехун придирчиво выбрал в Стахе в лавке травника, которая славилась своими притираниями и добавками для купален). Ему безумно хотелось посмотреть, как Сухо примет всё это, но он не посмел даже подойти к купальне, куда послал Сухо небрежным: «Там я кое-что для купания купил, посмотри, что тебе понравится». И только радостное аханье и счастливое «Спасибо!!» сладким бальзамом пролились на терзаемое сомнениями сердце дракона. После той жаркой ночи, когда они вроде как примирились, Сехун не притрагивался к Сухо. Просто наутро он увидел, какие следы оставил в порыве страсти на нежном теле омеги, и пришёл в ужас. Он судорожно попытался вспомнить, плакал ли юноша ночью, но понял, что ничего, кроме его стонов и просьб продолжать, не запомнил. Такого быть, по его мнению, не могло, поэтому он подумал, что снова ничего не заметил и всё главное упустил. И решил больше к омеге не лезть. Раз он не может рядом с ним держать себя в руках и вести себя прилично, не причиняя ему боли, то лучше вообще ничего не делать. Он ушёл тогда из постели, не дождавшись пробуждения омеги, полетел в долину и долго крушил деревья в Предгорном лесу, пытаясь утихомирить внутреннее бешенство на себя самого. И с тех пор занимал себя каким-то делом с вечера и до поздней ночи, пока Сухо засыпал за своей закрытой дверью. В тишине и мире, довольный и счастливый, что его оставили в покое и больше не мучают. Как думалось Сехуну. Альфья тоска пока не давала о себе знать, а о будущем он старался не думать. Чонин шёл на поправку, но домой не просился. Он с удовольствием помогал Сухо по дому, Сехуну с охотой, болтал с ними о всяком. Особой популярностью, естественно, пользовалась тема «Кёнсу — моё прекрасное счастье». Об этом парень мог говорить часами, Сехун молча терпел, а Сухо только улыбался и шутливо добавлял свои воспоминания, которые были не такими идеальными, потому что, как понял Сехун, характер у младшего братца его омеги был решительный и дерзкий. И в их семье именно он, а вовсе не Сухо огребал от отчима больше всех, потому что не мог мириться с несправедливостью. Поэтому постоянно оставался без еды и чистил уборные под надзором злобного Судо. Когда Чонин это слышал, он рычал и клялся убить отчима своего обожаемого омежки. Но Сухо вздыхал и говорил, что убийца ему в зятья точно не нужен. О том, чтобы навестить Кёнсу, Чонин робко начал заикаться, ещё когда только встал на ноги. Сухо посмотрел на Сехуна и пожал плечами: — Судо тебя выгонит, Чонин. Он не позволит. Пока он боится наказа Сехуна, он, конечно, не отдаст Кёнсу за Шиюна, но и тебе не разрешит его видеть. Да и потом Кёнсу по-прежнему пятнадцать. Рано ещё о чем-то думать. Чонин умоляюще посмотрел на Сехуна. Тот тяжело вздохнул и сказал: — Ну… от одной встречи ничего же не будет. Да и Кёнсу, наверно, беспокоится о своём… этом… любимом… Сухо недовольно заворчал, а Чонин радостно закивал, но Сехун уже их не слышал. Пробормотав, что они сами должны решить этот вопрос, он снова сбежал на площадку: ему срочно надо было продышаться. Любимый… Вот как Сухо назвал его тогда, в ту ночь! Как он мог забыть? В его голове это слово услышалось стоном омеги: «Се… Сехун… Любимый мой…» О том, что это слово не произнося просто так, он уже знал. Но может, это было просто веление тела, страсть… Драконы не врут, не поют и не влюбляются. А что делать, если кто-то влюбился в дракона? И относится к этому не так, как принято у драконов — как к презренному чувству, выбивающему почву из-под ног и лишающему самого главного драконьего достоинства: способности трезво мыслить? И почему он не может перестать думать об этом? Почему это «Любимый мой…» так сладко и тревожно продолжает звучать в его голове?

***

Сухо и Чонин долго обсуждали вопрос о встрече с Кёнсу, спорили, но потом решили, что всё-таки с этим повременят. Вот когда альфа полностью поправится и сможет отправиться домой, они заглянут к мальчику. Но через пару недель относительно мирной и спокойной жизни они вдруг заявили Сехуну, что он должен передать Кёнсу записку от Чонина о том, чтобы Кёнсу не беспокоится, что Чонин по-прежнему его любит и намерения его не изменились. Сехун только заморгал изумлённо: — Я? Почему я? — А кто? — спросил Сухо. — Справедливо, — не нашёл, что дальше возражать, Сехун.

***

Кёнсу он подстерёг в хлебной лавке, куда, как сказал ему Сухо, омега ходил каждое утро за свежей выпечкой для завтрака отчима. Дракон быстро подошёл к симпатичному, но грустному омежке, которого узнал по описанию, данному Сухо (потому что описание Чонина «Самый прекрасный омега с самыми ясными, как солнышко, глазами и самой обворожительной улыбкой пухлых нежных губ», за которое последний получил подзатыльник от смущённого Сухо, конечно, не сработало бы). — Ты ведь Кёнсу? — спросил он. Омега недоверчиво уставился на него. — Предположим, господин. И что? — спросил он. — Это тебе. От Чонина. — Сехун протянул ему записку. После этого надо было уходить, так как Сухо настаивал на краткости и скрытности встречи, чтобы не привлечь внимания людей, которые могли бы рассказать обо всем отчиму, а тот обязательно наказал бы омегу за общение с незнакомцем. Но Сехуну хотелось немного утешить бедного Чонина, который маялся неизвестностью и беспокойством о своем любимом. — У тебя всё в порядке? — нерешительно спросил он у Кёнсу. Тот смотрел на него во все глаза, прижимая записку к груди и не решаясь её открыть. — Он здоров? — с надрывом спросил он внезапно. — Мой Чонин... Он в порядке? Прошу вас, господин! — Да, да, Кёнсу, с Чонином уже всё хорошо... — Уже?! — вскрикнул омега, и Сехун мысленно стукнул себя по лбу. — Что с ним? Я могу его увидеть? «Почему он всегда прав? — с тоской подумал Сехун о Сухо. — Вот кто меня за язык тянул?..» — Так, слушай внимательно, Кёнсу, я повторять не буду, — твёрдо сказал он. — С Чонином всё в порядке. С Сухо всё в порядке… Стоп! — прикрикнул он на омегу, увидев, как у того полезли глаза на лоб при имени брата и жаждуще приоткрылись в немом вопросе губы. — Ты должен знать, что у них всё хорошо, что они познакомились и подружились. И теперь наша общая задача — ждать твоего совершеннолетия, чтобы выдать тебя замуж за Чонина. — Три месяца! — с отчаянием прервал его Кёнсу. — Мне шестнадцать через три месяца! А отчим сказал, что полгода ни за кого не даст мне выйти замуж. А потом я пойду за этого мерзкого старика! Сухо исчез, Чонин исчез… Я думал, — он начал всхлипывать чаще, — я думал, нас все бросили. А ещё… Бэкки болеет. Его Судо наказал, заставил воду таскать с дальних колодцев, а одежды нормальной не дал. И Бэк… Лежит теперь, встать не может, бредит, Сухо зовёт! А Судо орёт на меня, что я за братом не уследил, что если с ним что-то случится, всем несдобровать. А что я могу? Он мне денег даже на разогревающую мазь не дал, сказал отпаивать Бэка горячей водой! А это вообще не по… по… помога-а-а-ет… — И Кёнсу зарыдал. Внутри Сехуна что-то прощально звякнуло и лопнуло. Он схватил омегу за тонкую дрожащую руку и потянул за собой. Они дошли до дома Кёнсу очень быстро, и Сехун коротко скомандовал: — К Бэку. Кёнсу кивнул и быстро провёл его в крохотную каморку под кухней, где ютились братья на двух убогих топчанчиках, заменявших им постели. На одном из них, тяжело и с присвистом дыша, лежал темноволосый худенький мальчик, укрытый тремя старенькими покрывалами, но всё равно дрожащий под ними. Сехун наклонился над ним и закрыл глаза. Жизнь покидала Бэка. Он был на грани. Ждать и рассуждать о разумности каких-то иных мер было нельзя. Дракон быстро вынул кинжал и сделал надрез на запястье, а потом выдавил несколько капель крови в приоткрытый рот Бэка. Тот чуть повёл носом и облизал окровавленные губы. Кёнсу наблюдал за всем этим, приоткрыв рот. Сехун сосредоточился и затянул порез. И очень вовремя, потому что как раз в это время в комнату ворвался Судо собственной персоной. — Ты кого сюда привёл, мерзавец? — заорал он на зажавшегося в углу у входа Кёнсу. — Почему у меня в доме чужой альфа без спро… Сехун медленно выпрямился и повернулся к бившемуся в злобной истерике старшему омеге. Тот сразу замер, на его лице мелькнула целая гамма чувств, среди которых основным был ужас. Сехун шагнул к нему, и Судо, тонко закричав, прижался к стене и закрыл голову руками. Драконий огонь в глазах — это вам не горные травиночки, это средство подавления воли и наведения дикого страха. — Я приказал тебе, мерзкое животное, заботиться об этих мальчиках, — холодно, но тихо сказал Сехун, не сводя своего светящегося серебром взгляда с дрожащего Судо. — Я тебе дал столько денег, что хватило бы на два дома для них. А ты почти убил младшего… Сехун сделал шаг к Судо, и тот, взвыв, сполз по стене, теряя сознание. — Господин, — потянул его за руку Кёнсу. — Заберите Бэка. Заберите его к Сухо или Чонину. Они ведь помогут ему? Вы ведь спасете моего брата? Этот мягкий жалобный голос привёл почти уже вошедшего в боевой транс Сехуна в чувства. Бэк. Сейчас главное — спасти Бэка. — Собирай вещи, — приказал он Кёнсу. — И свои и его. Я без тебя не справлюсь. И в глаза Кёнсу он увидел столько счастья, столько невообразимой, невыразимой благодарности, что невольно смутился. Дом они покинули достаточно спокойно, никто не попытался им помешать или остановить их. Судо куда-то сбежал, пока они собирали удобную кладь, искали более-менее прочные простыни для будущей «люльки» и одевали стонущего от жара Бэка, чтобы окончательно его не застудить. Драконья кровь действовала, и он стонал уже более уверенно. Силы медленно возвращались. А дальше — по традиции. Кёнсу отреагировал на обращение Сехуна гораздо более бурно, чем Сухо. Он заверещал в восторге и стал прыгать, как бешеный, пытаясь достать до подшейных шипов, на которых горели рубины. Он кричал что-то несвязное, счастливое, зарывался лицом в перья Сехуна, вызывая у того священный ужас: как кому-то вообще могло хотеться притрагиваться к этому кошмару, а уж тем более — таким красивым лицом?! Он замер, когда Кёнсу обнял его ногу и, прижавшись к ней, внезапно зарыдал. Се, потеряв напрочь представление о том, как вести себя с этим диковатым омегой, осторожно погладил его срединными усами и попробовал прошипеть что-то успокоительное. Шипения Кёнсу немного испугался, а вот поглаживание усами воспринял с нежностью — и сам погладил их в ответ. — Ты — самое красивое, что я когда-либо видел! — крикнул он Сехуну, восторженно глядя на него полными слёз глазами. — Ты прекрасен! «То есть помешательство на природном уродстве у них семейное, — мрачно сделал вывод Се. — Понятненько». Он с опаской посадил Кёнсу на себя и сжал его верхними усами так, что тот пискнул и возмущенно завозился. Но, как выяснилось буквально через несколько минут, дракон не прогадал. Потому что, в отличие от просто оравшего в восторге Сухо, Кёнсу ещё и вертелся, поднимался, упираясь в закрылки Сехуна, от чего тот недовольно кряхтел. Омега махал руками, орал Сехуну признания в любви, просил Бэка очнуться и посмотреть, какая красота вокруг. Но Бэк только тихо стонал в люльке, заботливо сжатой в передних лапах Сехуна. А потом Кёнсу запел. Сехун чуть Бэка не выронил от неожиданности. Голос у Кёнсу был сильный и сладкий, как свежайшая вода из хрустального горного источника. От песни — гордой, звучной, сияющей — веяло чистотой снежных равнин. О чём пел Кёнсу, Сехун не мог бы сказать, слова сплетались, перебивались тянущимися звуками, дракон терял их смысл… Но музыка… Сама мелодия… Она заставила Се тихо гортанно застонать от восхищения — так тепло и непереносимо нежно стало у него на душе. Ему захотелось плакать. Очень не вовремя, очень странно и нелепо — но да, плакать. Чтобы слёзы катились по лицу и от них ему было легче. В книгах людей он что-то такое читал. Драконы не умеют плакать. Но тут Сехуну захотелось именно этого, потому что там, в тех книгах, говорилось, что эти самые слёзы очищают душу. Сехун тогда посмеялся презрительно, но сейчас, слушая песню Кёнсу, он, кажется, понял, что имелось там в виду. И впервые в жизни, на очень короткий миг, но всё же пожалел, что он дракон и не может испытать этого. Потому что ему показалось, что это бы освободило его от той тяжести, которая вот уже несколько недель мучила его и тянула вниз — тяжести осознаваемого отказа от собственного счастья. И ещё эта мелодия почему-то рождала в его сердце огромное желание вернуть себе это счастье. Почему он, собственно, должен отказываться от него? Ведь так хочется быть счастливым! Разве это так трудно? Он молод, честен, мир вокруг так прекрасен! Надо попытаться! Снова! Надо попробовать поговорить с тем, кто является для него счастьем! Сехун заслуживает узнать, как можно сделать его счастливым, чтобы обрести счастье самому! Он потом обязательно спросит у Кёнсу, о чем была его песня. И, возможно, попросит спеть её ещё раз.