море

Холодными питерскими ночами Алекс, кажется, грезил о Солнце в снежных прериях и обо льдах, разошедшихся трещиной по центру. Хотел по миру искать небесное светило, чтобы смысл новый обрести. Алекс вскидывал брови, и льды бесновались в груди. Конечно, Матвей никогда не был Солнцем, что выжигает солёную воду, ведь на дне его зрачков играла стужа и иней застилал обзор. Но Алекс зачем-то тянулся к нему и молил всех богов известных лишь об одном: чтобы кто-то научил его влюбляться. Чтобы так правильно и наивно, чтобы без талого снега по узору вен на запястьях. А Матвей лишь распахивал чистые глаза самой луны, и Алекс верил, что его «правильно и наивно» — у его ног. Бесы в чистом разуме, конечно, смеялись, разбиваясь хрусталём о стенки черепной коробки, когда Алекс вновь и вновь убеждал их, что нашёл Солнце желанное на краю мира в голосе небес, в молчании стен мраморных. Для ледяных берегов открывалась неповторимая молитва звоном ручьёв. В тёмных волнах величественных, как и в чертях танцевавших на дне чужой радужке, он видел всё неподвластное законам жизни и слабость свою же, ведь был уверен, что достаточно силён, чтобы прожить без искусства. Матвей поджимал по-ангельски бледные губы, а Алекс устраивал голову на его плече и грезил о море всеми своими айсбергами и снегами талыми. И ледяные глыбы в грудной клетке помирали от любви, когда он видел в касаниях мимолётных лишь вечность, сродни глобальному потеплению в краях вечной мерзлоты. Нет, Матвей — не солнца стрелы, не жидкое золото, что грудь плавит и струится по телу, но Алексу и этого было более чем достаточно, чтобы верностью клясться, цитируя библии строчки, и льнуть к приоткрытым губам в тени берега. Ведь он был достаточно силён, чтобы познать своё искусство любви, воссоздав империю из своего «наивно и правильно». Алекс — это безмерная сила культуры протеста, леденящее торжество революции, жажда палящего белого солнца на ключицах и тайная мечта о величии волн взамен гибнущей под ногами жжёной травы. Щёки Матвея Алекс держал мягко, ощущая под пальцами бьющие тёмные воды, что тянули в глубь, но не давали пойти ко дну. Хотелось пальцы в волосы запускать и целоваться забывшись под шум манящего прибоя. Ведь Матвей — чёртовой луны затмение. И реки вышли из берегов лишь для него одного. Алекс преданно целовал его пальцы сухими губами и так мечтал о море, что не замечал упорно безбрежные залежи морской соли под собственными лопатками. И знать ничего не хотел, ведь не заметил, как морем стал он сам.