Дневник Арчибальда Стоуна

1981 год. Особняк Стоунов.       В кабинете горело всего несколько свечей. Бабушка Маргарет, поджав губы, опиралась пальцами на столешницу. Гости совершенно по-хозяйски расположились в креслах напротив. Я стоял по правую руку от Маргарет и наблюдал, как стекленеет её лицо. Стальной взгляд женщины невидяще впился в пустоту между посетителями. В тишине было слышно, как сжимаются до хруста её челюсти. Вся она замирала в веках, как узел волос на её затылке.       Женщина с ровнейшей осанкой замерла в кресле слева. Если бы она не моргала в режиме 2-3-3-1-3, то её можно было бы принять за манекен. Рядом сидел отёчный мужчина. Он перебирал в пальцах кусковой сахар, а потом и вовсе положил его на макушку под шляпу. Оба они молчали, скучающе наблюдали за внутренней борьбой Маргарет. Когда напольные часы пробили половину до полуночи, бабушка наконец отмерла и коснулась моей руки. Она по-прежнему буравила стену между гостями. — Присаживайся, Арчибальд, — чуть теплее, чем ранее приветствовала гостей, Маргарет кивнула на мягкий стул рядом с собой, а сама опустилась на место за столом.       Чутьё подсказывало, что задавать вопросы не время. «Манекен» подалась ближе. — Сожалею о Джонатане, Маргарет, — сочувствие звучало формально, но шелестящий голос словно не позволял на это злиться. Поволокий взгляд женщины скользнул по мне сверху вниз и вернулся обратно. Она обезоруживающе улыбнулась. — Арчибальд, примите и Вы мои соболезнования. Ваш отец достойно отдел не-жизнь во благо Камарильи.       Маргарет смиренно промолчала и легонько сжала мою ладонь под столом. Она словно постарела впервые за сорок лет. Потеря второго сына отдавалась по ней невидимой болью и дрожью в тонких пальцах.       Вопросы рвались из горла. Весть о смерти отца настигла нас за полчаса до прибытия гостей по этому поводу. Мама демонстративно удалилась к себе, не желая участвовать в разговоре, а Маргарет приказала мне оставить вопросы и скорбь на потом и следовать за ней в кабинет. Прежде меня редко посвящали в дела между Стоунами и таинственной Камарильей. «Не болтай и не создавай проблем» — вот задача последние тридцать три года. Существование сородичей порой вносило небольшой хаос в мою размеренную жизнь, как и появление странных гостей на пороге Стоунов сегодня вечером. Бизнес, который семья ведёт с Камарильей, был под запретом для подробных обсуждений, но нужно быть слепым, чтобы не заметить бонусы от сотрудничества. Уже давно я и Дживс — последние живые в этом «мёртвом» доме. Маргарет, что ныне выглядела на мою младшую сестру, холодно улыбнулась. — Что ж, такова цена. Полагаю, с Маскарадом проблем нет? — Миссис Стоун, мы бы не стали беспокоить вас по поводу такой мелочи. У нас всегда есть те, кто позаботится о нём, — мужчина подал хриплый голос. Он снял шляпу, и кубика сахара под ней не оказалось. Скорее по старой привычке, он протёр лысину. — Однако у нас возникают нюансы в нашем сотрудничестве. Джонатан приносил неплохую выгоду для нас всех. Полагаю, его супруга… не пойдёт с нами на диалог. По крайней мере, сегодня. — Впрочем, мы больше ценим урождённых Стоунов. Не в обиду Вашей матушке, Арчибальд, — женщина-манекен подошла на расстояние рукопожатия. Ухоженные длинные ногти грозили переквалифицироваться в раздел оружия. — За соболезнованиями мы не представились. Вирджиния Кадоган.       Я учтиво пожал сухую руку Вирджинии и покосился на мужчину с «волшебной» лысиной. — Мистер Хиггс. Алан Хиггс, — с этими словами он скрыл под шляпой ещё один кубик сахара. — Не совсем понимаю, чем могу быть полезен вашему… сообществу, — я с трудом подобрал нейтральный синоним для обозначения вампиров.       Вирджиния провела краем ногтя по лакированному столу. Нервы Маргарет едва дрогнули от неподобающего обращения с мебелью, но исправно смотрела в ту же точку, что и раньше. — Вы скромничаете, мистер Стоун, и зря. Диплом юриста… — Не работал ни для после практики, — отчеканила Маргарет. — Образование искусствоведа… — Та же история, дважды отчислялся. — И сейчас, Вы, напомните?.. — Занимаюсь астрономией. Слегка, — я преуменьшал. Если кто-то бы намерился зайти в мою комнату, то непременно споткнулся о ворох карт звёздного неба и насадился лицом на телескоп. Моё лукавство не укрылось от мисс Кадоган. — Арчибальд, ваши знания. Полагаю, весьма обширны. На какой области права специализировались? — Имущественное право. — Контракты, договорённости? Завещания? — Разбираюсь. — А вы опасались, Маргарет. Опыт — вещь хитрая, всё помнит. Знания искусства мы также высоко ценим, я бы даже сказал, дорого. В конце концов, это вечный язык человечества. Как латынь. Так мало, с кем в наше время можно на ней поговорить, — прохрипел мистер Хиггс. — Sapere Aude. — Золотые слова, Арчибальд. Впрочем, Ваши познания — не основная Ваша ценность, мистер Стоун. Мы следили за Вами. Круг знакомств весьма обширный, ценный. — Предлагаете шпионаж? — Какое грубое название для ведения светских бесед. Вы — яркая фигура на публике, к Вам прислушиваются, восхищаются. Сдаётся мне, Вы любите быть в центре внимания, — Вирджиния мягко прошлась до своего места, всё так же удивительно держась по струнке, кого-то она мне безумно напоминала. Легкая балетная поступь, вздёрнутый направо и вверх подбородок. В памяти всплыла недавняя премьера в театре, и теперь без слоя грима актриса вполне узнавалась. Женщина заметила мой интерес к себе и игриво улыбнулась одними губами, чуть подаваясь корпусом вперёд.       Разговор плавно перетёк из обсуждения моих талантов и знакомств в непринуждённую пространную беседу о международной политике и спортивных ставках. Я привычно заскучал, изредка вставляя веское слово. Гости расслабились, а Маргарет держалась настороженной, внешне оставаясь спокойной. Долгая жизнь бок о бок научила распознавать её настроение по изгибу бровей и направлению уголков губ. Я успокаивающе коснулся её запястья, передавая вчерашнюю газету.       За переливчатой беседой прошли часы, Старина Дживс принёс чай с эклерами и высокие бокалы по просьбе гостей. От содержимого бокалов стало дурно, и я с напускными извинениями временно покинул кабинет. Мне показалось, что Маргарет окликнула меня, но списал это на шум в ушах. Сородичи не подали виду, чтобы мой выход как-то их покоробил.       Ополоснув лицо, я вышел в холл. Темнота по обе стороны подкидывала воспоминания о том, как дядя Питер едва не загрыз меня здесь же в порыве голода. Вспомнил удар об пол, злость отца. Отец… Впервые за вечер я ощутил пустоту и боль от его потери. Мы не были сильно близки, но он был всегда рядом, чтобы подставить плечо. Ему пришлось принять судьбу Стоунов не скоро после Питера, он противился этому долго, не желая простить Камарилью за брата. Строптивость долго спускали, но в какой-то момент у него, очевидно не осталось выбора. Ему тогда было немногим меньше, чем мне сейчас. В тот вечер я сбежал с друзьями в кино, а когда вернулся, встретил на пороге уже неживого отца. Он не бранился, смотрел на меня недолго, с какой-то болью, тогда ещё мне непонятной, и поспешил в дом. Позже за какие-то услуги ему позволили обратить маму. Новая «жизнь» её не сильно радовала, но она не желала стареть рядом с вечно молодым отцом. Им, к счастью, не досталось проклятие Питера, но первые недели общения с ними новыми были тяжёлыми. Мы стали видеться ещё реже, чем при жизни, и конец отрочества я провёл вдали от них, читал книги в солнечной библиотеке, пока они спали наверху, а после сбегал с друзьями по клубам. Кстати, несколько вечеринок мы даже провели в отрыве вместе.       Мама. Мысли о её состоянии, чувствах к отцу погнали меня вверх по лестнице. Пусть мне и говорили, что сородичи перестают что-либо человеческое чувствовать после Объятий, но мне всегда хотелось верить в их любовь, пока сам не убедился, что за той стороной ничего нет, кроме лелеяния прежних чувств.       На пролёте меня остановил незнакомый голос. — Постой, мальчик, — раздалось прямо возле уха. Цепкие пальцы сомкнулись на моём плече. Я медленно обернулся.       Передо мной на изящную трость опирался пожилой мужчина. Сложно было сказать, на сколько он выглядел, честно, и сейчас бы не определил. Высокий, худой, не сутулился, и трость как будто была ему не нужна, он свободно провёл ею по перекладинам перил с задорным перестуком. Бледные зелёные глаза лениво жмурились от свечей, он отошёл на пару шагов, насвистывая «Падает мост Лондонский». — Чем обязан? — чутьё подсказывало, что подошёл он ко мне не из праздного любопытства. И даже его появление в доме не вызывало вопросов. — Уоллес Галлахад, — представился мужчина, протянул руку, — Приятно познакомиться с глазу на глаз. Уж очень много они болтают, правда? Мне тоже наскучило. — Да, — бездумно ответил я, пожал жилистую, удивительно сильную ладонь. — Маргарет во мне чуть дырку взглядом не прожгла. Всё ещё дуется за Питера, но то был его выбор. Он… — Дядя был слабак… Просто слаб, — поправился я, как только выпалил первую мысль и поёжился. Взгляд упал на стену внизу лестницы, ту самую. Я никому не говорил такого вслух, а этот старик жадно ловил со мной зрительный контакт.       Уоллес осклабился. — Надо же. А ты полагаешь, что справишься? Учти, безумие не пощадит тщеславие. Придётся прогуляться над бездной, самоуверенный, милый канатоходец. Питер цеплялся молочными зубками за трос с начала представления. Негоже фокуснику соваться на высоту без страховки. Почему-то он решил, что ему не нужна помощь.       Старик забормотал необъяснимый бред, ударялся в сравнения с цирком. Он по-прежнему сжимал мою ладонь. Изгибом трости он подхватил мою шею и прижал ближе. Без сомнений, передо мной стоял малкавианин. Он замолчал также резко, как начал бубнить, посмотрел вполне осмысленно мне в глаза. — Полагаешь, что справишься? — повторил он. — Полагаю, у меня нет выбора. Вы… всё это время были в кабинете? — Верно. Я научу тебя и не такому, если захочешь учиться. Или захочешь выжить. Я даже успел вздремнуть перед носом твоей бабули, ваш трёп порядком утомил. Однако, терпение — и я общаюсь здесь, лично с тобой. — Она видела вас? — Скорее почувствовала. Она бы предпочла видеть тебя тореадором, в крайнем случае, вентру. Но выбор, как ты уже отметил — не твоё занятие, и даже не её. Выбирает Камарилья. Так что, Арчи, час настал. Ты позволишь? — Что, прямо здесь? — я опешил от перемены темы. Почему-то мне казалось, что китайские церемонии со сделкой затянутся на недели. — А ты предпочитаешь красивую спальню с будуаром и свечами? Оставь это для девочек. Хотя… — Уоллес насмешливо окинул меня взглядом с ног до головы. — По тебе так сразу и не подумаешь. Не глупи, Стоун.       Мысль погрязнуть в вечном безумии пугала и одновременно будоражила. Может, это всё действительно лишь «Маскарад»? Рациональная часть подсказывала, что я сам себя пытаюсь обмануть, чтобы не пугаться неотвратимого. — Хорошо. Что от меня требуется? — Ничего. Просто попытайся не сильно кричать, пока не выпью тебя до дна. — Что?! — Ась? С вами оглохнешь обращать, перепонки уже не выдерживают. Просто потерпи. Встретимся на той стороне, парень…       Последнее, что я запомнил в своей «жизни» — вышедшая со второго этажа мама. Она замерла на балконе, в её лице, таком молодом и светлом, отражалась апатия с нотками пробуждающегося страха перед неотвратимым. Он плясал в глазах, ломал в щепки древесину перил под пальцами. Уоллес с силой впился в мою руку. Я ожидал ощутить агонию — она пришла и вместе с этим приобрела неожиданную эйфорию. Крик боли застрял в горле на полпути. От того, с какой скоростью я терял кровь, голова кружилась, становилась лёгкой.       Наверное, это и называют «последним сном». Я увидел себя в залитой солнцем старой мастерской. Неаккуратно накренился мольберт, холст падает, и задевает палитру масляных красок. Потёки хаотично разбрызганных цветов превращают бледный набросок девичьего портрета в смазанное, грязное, но одновременно загадочное нечто. В звонком смехе слышится легкое разочарование. «Ну… А что, свежо. Я так вижу…». Девушка подняла кисть с пола, широко мазнула по своему лицу, терракотовой краской повторяя новый шедевр. Затем развернулась и со смехом потянулась ко мне. Рыжий развод перед глазами обратился в закатное поле. Разбитые колени, ноги крутят педали, я захлёбываюсь хохотом. Зову, оборачиваясь, старенького стаффорда, Берни. Колесо попадает в борозду, я лечу вперёд, вперёд…       Во мраке губ касаются первые вязкие капли, заполняют рот и стекают по горлу. Грозовые раскаты становятся ближе, громче. Ветер сгибает высокую траву к земле, хлещет по лицу мелким сором.       Виски сжимаются, пульсируют тупой болью. Мышцы скручивало, кости будто ломались и срастались обратно. Молния ударила в холм, и ещё сухая трава вспыхнула. Из пламени шагнул бледный молодой человек со стеклянным взглядом, вены облепили его лицо. Питер выглядел таким же измученным, каким я запомнил его в последний день. Он издал нечеловеческий рык и бросился в мою сторону, по пути сметал призрачные образы своей семьи. С приближением Питер всё больше терял человеческий вид, превращался в тёмного зверя перед моим лицом. Разрывал плоть, лез безобразными когтями в глаза. Тьма рвалась из него, заражая мои свежие раны. С новым разрядом грома она хлынула с небес, покрывая нас, словно шатром. Тьма разъедала, вязко стекала по рукам, тяготя их, фонтаном рвалась из Питера.       Чувство страха, да и вообще любое чувство, отступало. Позади себя я ощутил чужое присутствие, рука из ниоткуда подталкивала в спину на шаг в никуда. Зверь-Питер отшатнулся от напора и закачался в воздухе.       Под ногами словно растянулась тонкая, но твёрдая опора. Тьма впитывалась под кожу и тянула вниз, равновесие становилось зыбким. Невидимый трос ходил из стороны в сторону, и следующий шаг грозился оказаться в пустоту.       Мир стал переворачиваться, обращаясь стеклянными стенками. Чёрный песок, которым рассыпалась тьма, засасывал, словно протаскивал через игольное ушко на нижнюю половину часов. Песок забивался в нос, рот, но не давал задохнуться. Дно рухнуло и рассыпало ночной берег.       Происходящее не оставляло времени на поиски объяснений. Волна принесла на берег зерно, мгновенно оно провалилось в чёрный песок и проросло. Дерево взвилось высоко, пышно покрытое листвой снизу и лысеющей где-то в небесах. Корень подобрался ко мне и резво обвил ноги. Две фигуры на миг встретились под кроной и пожали руки, а затем одна объяла вторую. Происходящее дальше осталось угадывать, а ветка тянулась ввысь. Дерево шелестом рассказывала историю рода человеческого, протащила, царапая, по всей ветви Стоунов, от самых первых потомков. Образы вспыхивали красками жизни и поглощались тьмой один за другим. До вершины оставалось немного, я словно почувствовал Маргарет рядом. Её «ветка» истончалась, и прекращалась на двух почти сожжённых побегах. То, что виделось Питером, на самом конце подрагивало последним живым листом. «Лесли», — пронеслось мельком. А вот отцовская ветка на глазах темнела всё больше, клонилась к земле. Меня неумолимо тянуло к ней. Холодная, завихристая, уколола новым вихрем воспоминаний прошлого, настоящего и будущего, от истоков к концу мира, меня протянуло через все человеческие страдания. Хотелось раскроить череп, разрываемый знаниями, я царапал лицо, надеясь, что из-под содранной кожи хоть немного истечёт вся боль мира. И меня снова швырнуло на пол холла особняка Стоунов в 1981 года.       Откуда-то из тени рука коснулась когтем лба. Её обладателя нельзя было рассмотреть, да и от прикосновения все желания понять отступали. По всем извилинам, нервам пробежал мощный импульс, словно в лабиринте одни двери распахнулись, а старые заросли стенами. Логика новых путей была непостижима, новый поток информации прошиб сотней озарений, имён, параноидальных тайн. Видимо, от избытка этих открытий я вновь потерял связь с реальностью.       Я очнулся как тогда, от мягких поглаживаний по волосам, холодной рукой. Стоял в холле, а мать на носочках тянулась ко мне. Я отстранил её ладонь и сосредоточился на новых ощущениях. По голове разнёсся чужой голос, и он принадлежал Уоллесу. Он же стоял передо мной не размыкая рта, даже не смотрел на меня. Чувства возвращались волнами, усиливались и текли по ранее неведомым путям. Голос разговаривал витиевато, смысл его слов ускользал от привычного понимания, но прекрасно считывался новым. Вспышками я стал думать также, и у нас вышел недурной внутренний диалог о русских матрёшках, изумительно глубокий и смешной одновременно. — Арчибальд… — мама со страхом ловила мой плывущий взгляд. Вокруг неё словно пылала мысль о моей потере. Незаметный секретный жест, наш детский жест, и беспокойство стихло, подобно отливу. — Уоллес, — голос Маргарет, как всегда стальной. Вирджиния и Алан вышли в холл с ней. Гостья нетерпеливо косилась на часы, предвещавшие скорый рассвет. Алан почтительно кивнул Уоллесу, достал портсигар и вышел на улицу, коротко простившись с Маргарет. Мне он лишь странно улыбнулся одними клыками. — Маргарет! — Уоллес словно помолодел, резвым шагом он спустился к хозяйке дома, на ходу пытаясь допить остатки крови с манжеток рубашки. — Рад видеть. Прости, бессонница. Не хотел портить вашу беседу своим квёлым видом. Уверен, вы славно поболтали. — Мы бы не оскорбились Вашим присутствием, впрочем… — бабушка смягчилась, пропустила мимо ушей очевидную ложь. — Арчибальд, мистер Галлахад отныне твой сир. Можешь поучиться у него жить, как положено. Я надеюсь, — она вновь повернулась к Вирджинии, — Всё в силе. Через несколько… недель можно будет представлять Арчибальда Новому Свету. — Да, стоит повременить. Ваш мальчонка слегка контуженный. Эй, Арчи, птенчик, — Уоллес пощёлкал пальцами, привлекая внимание. — Ты как? В порядке? Тогда увидимся следующей ночью. А пока проспись, хорошо? Спокойного дня, Маргарет…       Разговор я слышал, как сквозь вату, в голове роились гениальные догадки о тайнах прошлых цивилизаций, и параллельно мы с голосом Уоллеса раскидывали партию в шахматы. Первые десять минут после обращения были похожи на лихорадочный бред, и в то же время я был переполнен энергией. Среди этого хаоса обнаружилось необузданное, стремительно настигающее чувство голода, ни в коем разе не схожим с человеческим. Видимо, это ярко отразилось на моём лице.       Маргарет хотела позвать помогать Дживса, но решила им не рисковать. Смазанное прощание, шепоток Вирджинии «А он ещё краше, чем был…». Тёмная комната, наглухо закрытые шторы. Параноидальная уверенность, что всё как прежде. Опорожнённый бокал разбит вдребезги непривычно сильной хваткой.       И кажется тогда я выспался крепче всего за всю жизнь.