Как джинн за невестой летал

      Безоблачное блёклое небо светило над Багдадом одиноким неистовым солнцем. От его яростных лучей попрятались все, кто только мог, укрывшись в спасительной тени садов и дворцов, и только самые отчаянные торговцы, обмахиваясь чем попало, грустно обводили глазами почти безлюдные улицы, молясь, чтобы их тяжкая жертва не пропала напрасно и обернулась звонкой монетой. Стоял полдень. Жаркий, как раскалённая печь.       В самом сердце притихшей столицы, в самом богатом и роскошном из её садов тоскливо вздыхал, подперев рукой щёку, рослый мужчина с расписанной замысловатыми знаками кожей. Он лениво вертел в одной руке тонкую фарфоровую чашу с вином и с грустью во взгляде смотрел, как резвятся в саду диковинные птицы, каких мало кто видывал на своём веку.       — Что с тобой, друг? — сочувствующе спросил другой мужчина, моложе, кормивший стайку пёстрых птиц. — Ты совсем не весел в последнее время.       — Тоскливо мне, Фахим, — ответил его друг, отставляя вино. — Посмотри, даже твои птицы воркуют друг с другом, гнёзда вьют. А я?.. Один! Живу уже давно, хорошо живу, а счастье своё разделить не с кем.       Мужчина патетично взмахнул руками и ещё раз надрывно вздохнул, покачав головой.       — Ну что ты печалишься, друг мой? Взгляни, сколько красавиц на свете! Всей жизни не хватит, чтобы всех вместе собрать. Хочешь — бери любую из моего гарема. Хоть всех до единой забери — в обиде не останусь. Не хочешь — найдём тебе ещё где-то! — воскликнул Фахим, от избытка чувств просыпав корм на землю. Среди птиц образовалась суматоха. — И вовсе ты не одинок, у тебя есть я!       — Э, Фахим! Одно дело друг, а совсем другое — жена! — ещё тоскливей вздохнул мужчина. — Жениться хочу. Устал один по миру ходить. Хочу, чтобы дома ждала красавица, всегда приветливая, всегда улыбчивая, всегда нежная... Чтобы пришёл я домой, а там плов приготовлен, дети шумят, жена с лаской встречает... Эх!..       — Да разве так уж трудно найти жену? — продолжал удивляться Фахим, пытаясь призвать разбушевавшихся птиц к порядку. Не преуспел, махнул рукой, сел за резной столик и потянулся к разложенным рядом с кувшинов фруктами. — Багдад огромен. Что в нём есть, если не море красавиц? Все умны, прекрасно воспитаны, семей хороших много!       Ответом ему был очередной вздох.       — Видал я, Фахим, тех красавиц. Правду говоришь — все умны, все красивы, многие из таких семей, что и тебе, халифу, не зазорно их в жёны взять. Но сердце не поёт от них, понимаешь? Смотреть на них глазам приятно, голоса слух ласкают, а в душе пусто, не отзывается ничего.       Тут уже и халиф загрустил. Глотнув вина, показавшегося ему горьким, будто туда подсыпали перца, Фахим скривился, отставил свою чашу подальше, а затем точно так же подпер щёку и печально вздохнул, с тоской наблюдая, как его птицы растаскивают просыпанное угощение. Некоторые из них даже в такой суматохе не забывали пушить хвосты и петь любовные песни. Стояло то благословенное время года, когда каждое живое существо стремится найти себе пару.       — А ты-то чего вздыхаешь, халиф? Разве у тебя нет гарема?       — Что мне тот гарем, Саид? — вздохнул Фахим. — Все красавицы, все умницы, все обучены всему, что нужно женщине. Но вот незадача — и моё сердце от них не поёт! Женился, потому что неженатый халиф — посмешище перед народом, но нет среди всех этих жён той, о которой бы душа болела.       Удручённые тяжёлой мужеской долей, друзья слаженно вздохнули. Саид налил обоим ещё по одной чаше вина.       Корм на земле весь склевали, и птицы вернулись к прерванным заигрываниям.       — Саид, отправляйся по всему миру, — вдруг решительно сказал Фахим. — Найди свою красавицу. За нас двоих счастлив будешь.       Саид задумчиво посмотрел на Фахима и в сомнении потёр подбородок.       — Но как же ты, друг? Как я брошу тебя одного?       — Не волнуйся за меня, все беспорядки в Багдаде давно сошли на нет. Уж за несколько месяцев, а то и пару лет ничего со мной не случится, — отмахнулся халиф. — Ты меня в своё время выручил, так что же я буду за друг, если встану на пути твоего счастья? Отправляйся, Саид! Возвращайся с женой. А я буду ждать тебя здесь, чтобы отпраздновать событие. Уж поверь, не поскуплюсь на твой праздник.       От такого напутствия расчувствовался Саид, поднялся со своего места и обнялся с Фахимом, на прощание похлопав того по спине.       — Ты сильно не грусти без меня, малыш, — растроганно сказал Саид. Выудив откуда-то большой камень размером со среднее куриное яйцо, он вложил его в ладонь Фахима. — Если вдруг здесь случится беда, пока меня не будет, брось этот камень на пол, и я сразу же примчусь назад, где бы ни находился. Запомни это хорошенько. И как только что-нибудь случится, сразу зови меня на помощь.       Камень был очень необычный, полупрозрачный и будто пустой внутри, а поверхность его переливалась разными оттенками зелёного и голубого, так что казалось, будто полосы на нём шевелятся сами по себе. Халиф покрутил в руках загадочную вещицу и, за много лет привыкший ко всякого рода диковинкам, которые приносил Саид, кивнул. В тот же миг пространство перед ним опустело, и он оказался один за резным столиком посреди своего роскошного сада, словно и не сидел перед ним сейчас рослый синекожий мужчина. Фахим вздохнул и бросил птицам ещё одну горсть угощения. Он приготовился ждать друга очень, очень долго.       Разве можно найти особенную девушку за короткий срок? А ведь её нужно не только найти, с ней нужно познакомиться, ей нужно понравиться, добиться согласия её семьи… И сделать ещё очень много нужных, но совершенно не терпящих спешки вещей.

* * *

      Саид, обуреваемый сильнейшим желанием найти себе красавицу по сердцу, с немыслимой скоростью ворвался в собственный дом и с шумом перебрал все свои богатства, отложив самые лучшие и ценные из них, чтобы поднести в подарок девушке, которая очарует его своей красотой и мягким характером. Не забыл он, имеющий самые искренние и серьёзные намерения, и о подарках для её семьи. Уже к полудню Саид распределил и тщательно упаковал все сокровища, достойные даже дочери халифа. Едва собравшись в путь, в тот же миг он незримой тенью покинул Багдад, отправившись на поиски возлюбленной.       Устремившись прочь от обжитого города, воодушевлённый путешественник лишь для большей уверенности обошёл хорошо знакомые ему близкие к столице города и, как и следовало ожидать, не встретив той самой девушки, направил свои стопы в дальние земли. Прошло время, он побывал во всех окрестных странах, не пропуская ни одного города или деревеньки на своём пути. Не отыскав своей красавицы там, он отправился дальше. И дальше. И ещё дальше...       Много красивых девушек повстречал Саид. Были среди них и скромницы, и распутницы, были нежные, были и грубые. Белокожие и с лицами чернее сажи, черноглазые и с глазами цвета южных морей, с голосами небесных созданий и вовсе немые. Объехав целый мир, повидал он девушек, каких только можно представить, и даже таких, о каких не подумал бы даже самый смелый ум. Однако...       Ни одна из них не отозвалась в его сердце, не запела душа саидова. В душе его по-прежнему оставалась безжизненная пустыня, и только пески неспешно пересыпались из стороны в сторону.       В своих неустанных поисках Саид исходил каждую страну, каждый город он посетил без исключения, не пропустил ни деревни, ни самого крохотного поселения. И вот, настал тот час, когда остался на его пути всего один пышный и величественный, но небольшой городок — столица маленького царства в самом далёком уголке мира. К этому времени опечаленный Саид уже совсем перестал надеяться на чудесную встречу. Чего бы только ни решился он отдать, чтобы сердце его дрогнуло, поражённое в самую свою суть, каких бы чудес ни совершил, чтобы обратить на себя взгляд прекрасной чаровницы... Но увы! Ни к чему все эти жертвы.       Он обыскал весь мир, таская за собой воистину роскошные подношения, тяжелеющие с каждой новой страной, оставленной за плечами. Не будет даже в малой степени преувеличением, если кто скажет, что ни одна царица за всю историю мира не получала даров на свою свадьбу столь богатых и роскошных — всё самое лучшее отобрал опьянённый мечтами о счастье жених, не скупясь ради ещё не встреченной избранницы. Поначалу, окрылённый манящими грёзами и одурманенный дыханием неизменно юной весны, Саид с трепетом выбирал подарки для будущей жены, в каждом рубине угадывая отблеск её алых губ, а в каждой золотой пластинке — пронзительный блеск пылкого взгляда. Но время шло, надежда угасала, и в конце концов отчаявшийся путешественник бросал монеты торговцам, едва взглянув на сокровище в своих руках. Не подделка, и то ладно. Да и кому оно пригодится, даже если и не подделка? С превеликим трудом удерживал он себя порой от того, чтобы, поддавшись болезненному порыву, сбросить все несметные сокровища в пучину моря и на том покончить с бесплодными странствиями.       Нет жены. Нет нигде красавицы, которая сумела бы своими тонкими, чуткими пальчиками коснуться не всем ветрам открытой груди его, а самого сердца, что упрятано в надёжном хранилище, для неё одной распахнутом настежь. Раз нет жены-красавицы, для кого же он, словно распоследний влюблённый дурак, продолжает собирать все эти безделушки? Кого собирается радовать ими? Но всё же Саид упрямо покупал лучшие сокровища в каждой стране, и ни одной не покинул он, не выбрав для неуловимой прелестницы какого-то необычного подарка.       И вот, исходив весь мир, обыскав самые дальние его уголки, наконец оказался он в самом последнем на всём белом свете городе. Подошло к концу долгое путешествие, и теперь дорога вела только назад, в пустой и одинокий дом посреди безжизненной пустыни, запустившей свои иссушающие когти даже в сердце его хозяина. У него уже не осталось тех надежд, с которыми он когда-то покидал Багдад, и Саид вовсе не ждал чудес. Пусть это была столица небольшого царства, пусть он ещё не успел толком осмотреться, но таких городов и столиц ему довелось пройти даже не с десяток. Непростительной наивностью было бы с его стороны ожидать, что в этот — последний — раз всё вдруг окажется иначе, и боль неизбежного разочарования стала бы заслуженной карой.       С тяжёлым вздохом, невольно вырвавшимся из груди, стеснённой печалью, Саид поправил белый платок, прижатый к голове связанной в кольцо простой толстой веревкой, и подпер щёку рукой.       — Как ты-то поживаешь, друг Фахим? — грустно спросил он, ни от кого не ожидая ответа. — И как мне теперь возвращаться, когда нет у меня радостной вести, которой бы я порадовал тебя?       Почти не видимый для глаз любого случайного прохожего, он сидел в густой тени от венчающей крышу одного из столичных дворцов башенки, чей собственный покров распростёрся над его головой, словно взметнувшиеся к небесам крылья чудесной птицы. Саид устроился там по случайной прихоти и с грустью любовался дивным садом, который раскинулся перед его потерявшим свой живой беск взглядом. Длинное верхнее платье он, никогда не питавший нежной привязанности к закрытой одежде и носивший её только чтобы скрыть свои необычные татуировки, давно скинул, оставшись в одной лишь просторной рубашке с глубоким, доходящим едва ли не до талии вырезом ворота да широких штанах. Вся его одежда была сшита из дорогой ткани ослепительно белого цвета без каких-либо узоров и украшений на ней. Для жителей Багдада, живущих под палящим южным солнцем, светлые и белые ткани никогда не считались диковинкой, хоть и вряд ли нашёлся бы человек, у которого вовсе не отыскалось бы одежды куда более ярких и милых глазу цветов. Но если вдруг кто-то спрашивал, Саид никогда и никому не объяснял, в чём причина такой поразительной строгости, которая куда больше пошла бы человеку глубоко религиозному, чем бесшабашному торговцу, не чуравшемуся мирских радостей, и каждый раз небрежно отговаривался одним и тем же ответом: "Я простой торговец Саид, где уж мне думать об одежде!"       Сад же, на который этот необычный путешественник обратил свой печальный взгляд, был действительно прекрасен. Под ярким светом почти полной луны нежные лепестки вишен и слив словно сами превратились в крохотные луны, ослепительными стайками осевшие на раскидистые ветви, где сияли трепетно и нежно, наводя на сердце тоску по неслучившейся любви. Ниже, у самой земли, свесили тяжёлые головы к серебристому песку незнакомые Саиду пышные цветы, а посреди этого продуманного в своей небрежности великолепия блестела под лунным светом чёрная гладь небольшого пруда. Форма его представляла собой неровный овал, словно нарисованный нетвёрдой рукой человека, впервые в жизни попытавшегося что-то изобразить, а его берега заботливо вымостили камнями разных форм и размеров. Эта выверенная несимметричность и нарочно воссозданная хаотичность природы смотрелась на удивление гармонично, принося чувство покоя в страдающую душу Саида.       Долго любовался садом одинокий странник, положив одну руку на согнутую в колене ногу, то тяжко вздыхая, то вспоминая свои приключения, и ничто, казалось, не способно было нарушить его покой и уединение, в которых он оплакивал свои мечты, которым не суждено воплотиться.       Казалось... Но в жизни обычно всегда случается именно то, чего меньше всего ждут.       — Ты кто такой?! — внезапно из-за спины Саида раздался мелодичный, но очень недовольный голос.       Сердце Саида дрогнуло, как дрожит натянутая струна от дуновения шального ветра. Но вовсе не страх быть изгнанным из сада и не стыд за то, что он пробрался на чужую крышу, стал тому причиной. Сердце сжалось до боли, мучимое робко приподнявшей голову надеждой и какой-то суеверной боязнью поверить первому своему ещё нечёткому, ещё призрачному предчувствию.       Он оборачивался медленно, терзаемый страданиями от двух чувств, жестоко разрывающих его на части: нестерпимого желания скорее увидеть, кому принадлежит этот голос, показавшийся слаще пения самой прекрасной пташки, и леденящего, сковывающего все члены каменными путами страха найти лишь разочарование за своей спиной, тем более болезненное, что было немилосердно сдобрено обещанием долгожданного счастья. Казалось, минула целая вечность, долгая и вязкая, острыми иголками опасений исколовшая всё исстрадавшееся сердце. Но ничто не может длиться, не обретая своего конца, и взгляд Саида встретился с другим взглядом, который полыхал ярче солнца.       За его спиной оказалась маленькая и хрупкая фигурка, окутанная в тончайшие расписные шелка, по воле резвящегося на высоте ветра летающие вокруг тонкого силуэта лепестками дивного цветка. Прежде чем Саид что-либо осознал, его взгляд уже отметил аккуратно и умело подведённые глаза, слегка подкрашенные кокетливым красным цветом, который удивительно шёл девушкам в этой части мира, пару тонких чёрных бровей, изогнувшихся благородно и гордо в своей естественной красоте, и небольшие алые губки, не пухлые, но притягательно аккуратные, так и манящие к себе. Белая-белая кожа, какой могут похвалиться только самые благородные из семей, даже во мраке ночной тени ослепительно сияла, словно она сама, подобно луне на небосводе, испускала свет, а пряди длинных чёрных волос, спускающихся намного ниже туго повязанного вокруг тончайшей талии пояса, летали по ветру, создавая иллюзию, что вовсе не простой человек, а сама богиня сошла к нему, Саиду, чтобы тот не горевал о своих бедах.       Но было в этой фигуре и нечто большее, чем её необычайная красота и стройность. Только тот поймёт то зыбкое, но в то же время неумолимое, роковое чувство, кто хоть когда-нибудь со взгляда единого раз и навсегда понимал, что в этом-то самом, на что и взглянул-то вскользь, мимоходом, и есть судьба, что именно оно уготовано самой жизнью, и воля эта непреложна и неизбежна, как законы небесные, равные для всех творений, ступающих по земле, и нет никакой возможности ни избежать, ни спастись от этой воли.       Теперь уже сомнений оставаться попросту не могло. Струны в душе Саида, покрывшиеся было пылью странствий и песками всепожирающей пустыни, загрохотали, сбрасывая прочь налёт запустения, так, что сам Саид, оглушённый их звоном напрочь, мог только смотреть на небесное видение перед собой и чувствовать, как сжимается в груди отчаявшееся было сердце, как заходится оно в бешеной пляске, как сбивается дыхание, не поспевающее за сердцем, как разгорается в нём пламя самой жизни, благодаря одному лишь облику долгожданной незнакомки взметнувшееся настоящим пожаром.       Подумать только! На самом краю земли, в самом последнем из городов целого мира, когда он уже совсем отчаялся её найти...       — Что ты здесь забыл? — нахмурив брови, так же резко, как и в прошлый раз, спросило чудесное видение, прервав размышления Саида. Голос был юн и мягок, однако в нём отчётливо слышались требовательные, капризные нотки, которых, впрочем, Саид почти не заметил, а если и заметил, то в тот же миг возвеличил их до ещё одной из неисчислимого множества деталей очарования девушки. Не дожидаясь ответа, незнакомка добавила с ещё большим раздражением: — Уходи отсюда! Это моё место!       Саид же уже давно утратил способность мыслить здраво. Любая брань, любые проклятия показались бы ему небесной песней, если слетали они с этих крохотных губ, напоминающих два лепестка, волей прихотливого случая упавших на белоснежное лицо.       — Красавица... — только и смог выдохнуть он, пленённый полностью и безвозвратно.       Едва он произнёс это слово, алые губки дрогнули, пробуждая в трепещущей душе Саида песню вечно юной, вечно живой любви.       Очаровательные губы, от которых Саид уже не мог отвести глаз, искривились, сложившись в недовольную, даже оскорблённую гримаску. Прекрасная властительница сердца счастливого донельзя путешественника резко вдохнула, словно не находя слов от возмущения, и какое-то время только тяжело дышала, стиснув руку, сжимавшую плетёный шнур, на котором что-то болталось. Едва Саид разглядел, что это была целая связка небольших глиняных кувшинчиков для вина, плотно закупоренных пробками, как кубарем скатился с крыши — красавица, нимало не церемонясь, отвесила ему чувствительный и удивительно сильный пинок.       — Ты кого красавицей назвал, мерзавец?! — полетел ему вдогонку громогласный вопль, сладчайшей музыкой прозвучавший в ушах безнадёжно влюблённого Саида.