Nebel

      Калитка тихонько скрипнула. Грязный снег захрустел под мужскими ботинками. Хайзенберг остановился и оглядел представший перед ним особняк. Окутанный туманом, он словно парил в воздухе. Холодный и мрачный, безликий, как и его юная хозяйка. Хайзенберг поднялся по уже почти прогнившим от времени ступенькам и без стука открыл дверь. В доме пахло сыростью и одиночеством. В нём не было ни звука, и случайно зашедший сюда мог бы запросто решить, что дом заброшен. Однако Хайзенберг знал, где искать его владелицу. Широким шагом он проследовал на кухню. Донна стояла к нему спиной и что-то тихо помешивала у плиты, подол её чёрного траурного платья касался пола. Энджи сидела в кресле и, склонив голову, смотрела на Хайзенберга своими мёртвыми кукольными глазами. Мужчина поставил кожаный саквояж на стул и, приложив кулак к губам, прокашлялся. Донна медленно обернулась.       — Я принёс твои инструменты и иглы. Всё работает. Энджи взлетела со своего места. Хайзенберг едва сдержался, чтобы не закатить глаза или — что ещё хуже — не заткнуть уши.       — Ну-ка что там, что там? — раздался писклявый голос механической невесты, — Хайзенберг принёс нам инструменты! — Энджи задрожала от восторга, — Теперь мы снова сможем работать над созданием своих куколок! Спасибо, спасибо, Хайзенберг!       — Донна, ты не могла бы общаться со мной без помощи Энджи? — с трудом сдерживая раздражение произнёс мужчина. На лице девушки мелькнула едва заметная эмоция, смутно напоминающая разочарование или даже обиду. Кукла неспешно осела в кресло и застыла. Хайзенберг коротко кивнул в знак благодарности и снял с себя очки.       — Я заточил ножницы. Не поранься, когда будешь резать ткани.       — Благодарю… Карл. — тихо ответила Донна. Ну вот опять. Она снова назвала его по имени. Как же ему не хотелось слышать это. Уж лучше бы она так же, как и Альсина пренебрежительно протягивала его фамилию, нарочито игнорируя правила немецкого произношения. С её уст… безжизненных и бледных уст, что так редко растягивались в скромной улыбке, ему было больно слышать собственное имя. Её лишённое красок лицо всегда наполовину закрытое прядью тёмных волос или головным убором из-за уродства, о котором Донна, даже несмотря на свою отсталость, прекрасно знала. Оно заставляло Карла закипать от ненависти к Миранде и к самому себе. Ведь он когда-то давно так и не воспрепятствовал задуманным опытам над самой юной из семьи Беневиенто. Если бы он только знал, чем это обернётся для неё…       — Прости, что накричал на Энджи во время собрания. Я это не со зла. Донна дёрнула головой. Карл заметил, как в её пустом взгляде зарождается озарение и появляется маленький, едва живой огонёк.       — Энджи не держит зла. — ответила она, и уголок её губ на секунду дрогнул, — Я заварила чай. С мятой. Как ты любишь.       — Ну, раз с мятой, то… — усмехнулся Хайзенберг и придвинул к себе свободный стул, — давай. Её движения были бесшумными. Карл всё никак не понимал, как так происходит, что даже ткань её платья не издаёт характерного шороха. Донна словно плыла по воздуху, как привидение. Казалось, попытайся он ухватить её за руку, его ладонь пройдёт сквозь её тело и развеет это бледное видение по воздуху. Донна аккуратно поставила на стол две белых фарфоровых чашки с блюдцами и тихо опустилась на соседний стул. Особняк начинал оживать. Тёплый запах трав и мяты приятно окутывал, давая надежду на то, что в доме есть хоть какая-то пусть и очень странная, но жизнь. Карл вновь взглянул на кукольницу. Её бескровные губы не изменили свой цвет даже от крутого кипятка. Мужчина про себя усмехнулся. На что он надеялся? Донна ведь такая же мёртвая, как и он. Это лишь оболочка… нежная и изящная оболочка, однако всё же абсолютно пустая внутри. В её груди не бьётся сердце, и лёгкие не наполняются воздухом, в её груди живут сумерки. Чёрные и холодные сумерки.       — Ты не встречала Итана Уинтерса? — Карл прервал молчание.       — Итан. Уинтерс. — едва шевеля губами прошептала Донна, — Мама приказала… убить его. Мама. Карл со злостью сжал кулак. Она называет её мамой. Сирота называет матерью ту, из-за которой и осиротела. Внутри мгновенно вскипела ярость, и даже ржавые шестерёнки, заменившие ему сердце, кажется, забились в груди. Хайзенбергу неожиданно захотелось её ударить. От бессилия и понимания, что его слова так никогда и не дойдут до тех уголков сознания, в которых жила настоящая Донна. Он желал бы одной пощёчиной сбить с её лица эту безликую маску, чтобы её глаза… хотя бы один уцелевший глаз наконец прозрел. И Донна, милая Донна наконец увидела бы, какие чудовища живут рядом с ней. Вместо этого Карл медленно выдохнул, стараясь унять бушующую в жилах ярость. Донна беспечно наблюдала за ним. И сперва даже могло показаться, что она абсолютно не осознаёт и не замечает изменений в выражении его лица. Но Карл знал этот взгляд. Взгляд настоящей Бенивиенто, той самой, что ещё не познала горький вкус своей болезни. Озадаченный, обеспокоенный и даже немного напуганный. Она всё видела. И — Карл надеялся — понимала.       — Что же она сделала с тобой? — мужчина протянул руку, его пальцы едва коснулись тёмной пряди волос на её лице.       — Нет! — кукольница тотчас отшатнулась и испуганно уставилась на Хайзенберга, — Нельзя! Никому нельзя! — по-детски завопила она.       — Прости… прости Донна. Прости… — он спрятал руки под стол, — Я больше не трону. Прости. Меж её бровей пролегла глубокая складка, Донна с недоверием придвинулась ближе и опустила свой взгляд на плавающие в чашке травинки. Ну вот, обидел. Пожалуй, даже пощёчина не доставила бы ей столько боли, сколько эта глупая попытка… А что он вообще собирался сделать? Взглянуть на её изъян? Убедиться в том, что он на месте, и Донна всё ещё такая же пустышка, как и её ублюдские куклы? От негодования Хайзенберг покачал головой. Кажется, ему стоит меньше раздумывать о своих чувствах. Или как там это называется?       — Донна, если Итан появится в твоём доме… отпусти его. Её лицо приобрело удивлённое выражение, и кукольница вновь посмотрела на мужчину.       — Но мама…       — Мама звонила мне сегодня утром и просила, чтобы я передал тебе, что Итан нужен ей живым. — Карл слегка наклонился вперёд, его голос стал строже. — Его не нужно убивать, Донна.       — Но. Мама.       — Донна. — Карл выдавил её имя сквозь зубы, — Посмотри на меня. Она и так смотрела на него, Хайзенберг лишь ожидал, когда её взгляд вместо пустого и похожего на рыбий вновь станет живым и осознанным.       — Ты… то есть вы с Энджи можете пострадать. Вы должны отпустить Итана Уинтерса. Не пытайтесь его удержать, поняла меня? Бледные губы юной кукольницы растянулись, обнажив ряд белоснежных зубов. Донна улыбнулась так искренне и по-детски, что Хайзенберг на мгновение застыл от удивления.       — Карл любит Энджи. — прошептала Донна.       — Да, Карл очень любит Энджи. И очень не хочет, чтобы с Энджи случилось что-то плохое. Поэтому милая Донна должна послушаться Карла, хорошо?       — И Энджи любит Карла. Хайзенберг вдруг ощутил её холодное прикосновение на своей ладони. Тонкие девичьи пальцы переплелись с его. На мгновение он замялся, но в итоге всё же позволил себе сжать ладошку Донны в ответ.       — Ты ведь будешь меня слушаться, да, Донна? Хозяйка особняка лишь медленно кивнула, не отрывая своего взгляда от мужских рук. Её пальцы всё ещё были холодными, и Карл сомневался, что их вообще можно отогреть. Он бросил короткий взгляд в сторону окна и, заметив, что на улице уже сгущаются сумерки, понял, что ему пора уходить. Юная Беневиенто подняла на него взгляд и, кажется, даже сразу поняла его намерения. Лицо её было спокойным и как обычно ничего не выражало. Однако Хайзенберг всё равно надеялся, что настоящая Донна, живущая где-то в глубине заражённого паразитами сознания, хоть немного, но жалеет о том, что он уходит.       — Мне пора. — мужчина поднялся из-за стола. — Если ещё что-то сломается, то приноси. Я всё исправлю. Донна плавно поднялась следом и протянула раскрытую ладонь куда-то вдаль комнаты. В ответ на её жест к ней по воздуху медленно двинулся небольшой предмет. Хайзенберг не сразу понял, что это, а когда понял, лишь снисходительно хмыкнул.       — Это уже шестая по счёту. — сказал он, забирая из рук юной кукольницы небольшую куклу. Свою куклу. В шляпе и очках. С маленькой брошкой в виде подковы на плаще. И даже с выбитой неизвестным ему способом на кукольном лице щетиной.       — Спасибо. Положу к остальным. — Хайзенберг сунул куклу в карман плаща и побрёл к выходу. Донна бледной тенью двинулась следом и остановилась у порога, когда мужская фигура шагнула прямиком в вечерние сумерки. Хайзенберг обернулся, в очередной раз посмотрел на бледное лицо владелицы особняка и коротко махнул ей на прощание рукой.       — До встречи, Донна.       — Прощай… Карл. Донна шагнула в темноту дома, и её образ бесследно растворился, подобно тому туману, что жил в её владениях. Неосязаемая, безжизненная и ускользающая сквозь пальцы при любой попытке за неё ухватиться: она и сама была туманом. С горьким вкусом болезни на своих губах.