Не верь, не бойся, не проси

- А как же нормы приличия? Знаешь, вежливо было бы постучать, прежде чем входить,- не оборачиваясь от стрельчатого окна, хрипло отметила Соня и провела ладонью по щеке, смахивая что-то. В тусклом пламени свечей и камина слабо блеснули бриллиантами серьги да множество колец на тонких пальцах пустили слабые солнечные зайчики. - Воспитывать некому было,- равнодушно отметила наёмница, закрывая тяжёлые дубовые двери. Между ними повисло удушающее молчание, нарушаемое лишь тихим хрипом патефона, из которого лилась ненавязчивая мелодия. Соня наблюдала в отражении за тем, как Оля окидывает взглядом комнату, естественно замечая брошенные на софе ноутбук и альбомы, пустые бутылки от вина и слабо блестящие блистеры от таблеток на каминной полке, а также сервированный на двоих стол, и уверенно пересекает зал, сокращая между ними расстояние. Разумовская прикладывает к искусанным губам бокал с вином, в полумраке кажущимся венозной кровью, и не может удержать дрожь, когда на её голые плечи приземляется тяжёлый кожаный плащ. Бокал выпадает из её пальцев, но чужая ладонь легко ловит бокал, не позволяя каплям окропить ковёр. - Не ждала тебя раньше завтра,- замечает Соня, кутаясь в плащ и впитывая запах кожи, табака и Волковой. Она разворачиваясь, в слабой надежде увидеть женщину рядом с собой, но видит лишь крепкую спину. - Не думала, что ты всё ещё помнишь,- хмыкает Оля, оставив бокал на столик и небрежно закатывая манжеты черной рубашки. Впрочем, к своей подруге/любовнице/бывшей/работодателю она оборачивается и смотрит пристально. Не отрывая взгляда, Волкова отодвигает бархатное кресло от столика и без тени насмешки предлагает Соне сесть. В неловком молчании женщина садится на предложенное кресло и подтягивает колени к груди, совершенно не заботясь о том, что мнёт черный шёлк комбинации и чужой плащ. Оля с удивлением отмечает, что Разумовская абсолютно босая, но кольнувшее в очередной раз беспокойство было беспощадно задвинуто в глубину души до востребования. Она успевает сесть в кресло напротив и налить себе вино,прежде чем слышит тихий, но твердый голос. - Я никогда не забывала,- осмеливается поднять взгляд синих глаз Соня, со всей присущей ей серьёзностью. Глубокие тени под расплавленным золотом её глаз и впавшие щёки в отблеске пламени камина на мгновение превратили её в ожившего мертвеца. - Я успела тебя дважды похоронить и дважды наблюдать, как ты воскресла. Я помню каждое мгновение твоей жизни из тех, что ты позволила мне видеть. Неужели ты думаешь, что помнить дату твоего рождения настолько сложно? Оле бесконечно сильно хочется коснуться Сони, прижать её к себе и никогда не отпускать, чтобы не происходило в её бедовой башке. Но она волевым усилием заставляет себя остаться на месте и пригубить вино. - Неужели даже подарок приготовила? - пытается разрядить обстановку Волкова, криво ухмыляясь. Впрочем, карие глаза оставались холодными. Разумовская лишь кивнула подбородком в сторону накрытого серебряной крышкой блюда. Настороженно сняв крышку, Волкову ждали четыре одинаковые коробки, перевязанные подарочными лентами. - За каждый год без меня,- бесцветно подтверждает Разумовская, залпом выпивая вино и пряча лицо в коленях. Оля с каким-то детским любопытством открывает первую коробочку и находит в ней связку ключей и бумажку с адресами. Отгоняя усилившееся чувство тревоги, она открывает следующие коробки, чтобы найти в них десяток банковских карт с бумагами к ним, поддельные документы на себя и дарственную на частный самолёт. К каждой коробке были приложены листы, исписанные мелким убористым почерком, но Оля малодушно решила оставить чтение писем до того момента, как она останется одна в безопасности и тишине собственной комнаты. Однако это решение не мешает ей почувствовать всю ту боль и отчаяние, что скопилось на этих мятых страницах, равно как и посыл прощальных даров. Бросив взгляд на сжавшуюся в кресле болезненную фигуру, Волкова не нашла в себе сил оттолкнуть сломленного и одинокого когда-то близкого человека. Если уж сама София Разумовская, находясь на грани безумия, нашла в себе силы, чтобы в своеобразной манере попросить о помощи и признаться в собственных ошибках, дав ей свободу, то настал её черёд быть сильной. С удивлением, Оля смахивает с щёк слёзы, встаёт с кресла и решается на следующий шаг. - Потанцуй со мной, - протягивает она Соне свою ладонь. Синие глаза в неверии смотрят сначала на смуглую ладонь, потом долго и пристально вглядываются в скрытое в полумраке лицо. Ледяные пальцы вцепляются в чужие словно утопающий в спасательный круг. Тяжёлый плащ бесформенной кляксой стекает к ногам. Они обе чувствуют, что лёд под их ногами треснул и начал плавится. Они стоят, -босые ступни на берцах, ледяные ладони на горячей шее, горячие ладони на выпирающих под шёлком позвонкам, один стук сердца на двоих,- покачиваются в такт тихой хриплой мелодии и молчат. - Что с нами стало?- еле слышно шепчет Соня, потерянно вглядываясь в измученное лицо. - Хотела бы я знать,- так же тихо выдыхает Оля, пытаясь найти ответ в лихорадочном блеске штормовых глаз. Соня привычно, словно не было этих лет, прячет лицо в изгиб смуглой шеи, опаляя дыханием сетку шрамов. Оля так же привычно устроила подбородок на рыжей макушке, пытаясь навсегда запечатлеть долгожданную близость и тонкий запах пряных духов. Олино плечо, впрочем как и Сонина макушка, мокнут от несдерживаемых тихих слёз. Сколько прошло времени,- мгновение или вечность,- совершенно не важно. Совершенно не важны так и непроизнесенные слова. И мир за пределами их двоих совершенно не важен. Часы раскатами грома пробили полночь. Начинался новый день.