So kalt

      Как же им надоела эта повседневная жизнь. Большой город, пробки в котором случаются слишком часто; грязные дороги, все в лужах и слякоти из-за постоянных снегопадов и оттепелей; злые, слишком уставшие люди; шум; крики. Они устали. Устали морально, физически, благо, есть выход из этой ситуации. Оба взяли недолгий отпуск от сложной работы и вместе поехали в зимний хвойный лес. Они договорились с каким-то лесником, домик которого и находился в этом лесу, на временное проживание там. Сам мужчина все равно не так часто бывал в избушке. Так что, им никто не помешает, да и они никому не испортят жизнь своим присутствием.

***

      — Давай вставать что ли? — начал Людвиг, будя еще сонного друга-любовника. Прямо сейчас они находились в доме лесника, который пару дней назад ушел в лес. Сама избушка была хоть и маленькая, но очень уютная, теплая. Двухкомнатная, второй комнатой которой являлась именно кухня; с печкой и хорошим освещением; с теплыми махровыми коврами. Мебели в комнате было немного: простой стол деревянный, пару стульев, огромный шкаф из ели, большая кровать, на которой сейчас и валялись пришедшие. А хорошо все-таки лесник разжился.       — Не, я сплю, — хриплым после сна голосом отозвался Иван, переворачиваясь на бок и с головой укрываясь толстым стеганым одеялом. Германия лишь усмехнулся, поворачиваясь к другу и прижимаясь к его спине грудью, обнимая и притягивая к себе. Русский еле слышно вздохнул, поелозил в постели, но из-под одеяла так и не вылез, вновь засыпая.       — Ладно, досыпай, я позже тебя разбужу, — спокойно проговорил Крауц, вылезая из-под теплого одеяла и медленно поднимаясь. Сзади послышался недовольный вздох. Видимо, чувствовать под боком кого-то нравилось Ивану. А сейчас он один и больше его никто не греет. Ну да и ладно, Людвиг все равно не планирует лежать дольше. С самого начала их отпуска он задумал прогулку по этому чудесному хвойному лесу. Его желание никто не отобьет. Немца вообще привлекали русские леса. Он так завидовал своему возлюбленному, который владел этой красотой. Да, эти заросли тоже доставляли проблем, но пользы от них все же больше.       Идя по мягкому ковру, немец медленно подошел к шкафу, в котором оставил свою одежду. Достав оттуда отчасти помятую белую рубашку, он быстро накинул ее на себя, предварительно встряхнув и разгладив таким образом. Надеть брюки Людвиг так и не решился, оставаясь в одном нижнем белье. Он лишь небрежно застегнул рубашку, да и то на последние три пуговицы, направляясь на кухню. В конце концов, они давно привыкли к обнаженным телам друг друга и уже не чувствуют какого-то смущение или презрения. Да и дома они одни, кого смущаться?       — Сделай мне хотя бы бутерброд, — крикнул русский напоследок, вновь зарывшись в пушистых подушках и теплом одеяле. В ответ послышалось лишь согласное мычание и шуршание со стороны кухни. Доспать ему все-таки не дадут. Из кухни доносится: шорох; тихий бубнеж Людвига, который, наверное, опять не заметил того, как начал говорить сам с собой: шипение закипающего чайника. Нужно бы встать, да русский медлит, ведь такой уютный выходной не так часто бывает в его жизни. Он нежится в постели, тянется и тихо, блаженно стонет, все же открывая глаза и медленно вылезая из постели.       Без одеяла как-то холоднее, так что Иван лишь слабо зевает, обвивая себя теплым одеялом и прям так направляясь на кухню. В кухне находился наполовину раздетый Крауц, который жарил яичницу и что-то бубнил под нос. Готовить что-то другое ему было лень, да и сил-то особо не было. В какой-то момент он резко обернулся, опуская лопатку и смотря на сонного русского. Тот даже слова не сказал, лишь зевнул и уселся за кухонный стол, прикрывая глаза.       Немец усмехнулся, развернувшись к плите. Осторожно взяв уже вскипевший чайник, он налил кипятка в стакан, бросив туда пакетик черного чая с бергамотом. Заварить нормального чая возможности не было, да и этот для разнообразия попить можно. И если же Россия почти что не обходился без чая, пил его литрами для того, чтобы согреться, успокоиться, наесться и напиться, то Германия такого напитка в своей стране не видел на прилавках, поэтому и почти не употреблял. Немцы — помешанные кофеманы, не все правда, но именно Крауц относится к их числу. Но лишь из-за своего оппонента он отказывается от любимого напитка и пьет горячий чай.       Он поставил стакан на стол, за которым сидел Иван, после положил порцию яичницы с сосисками на тарелку, которую тоже поставил рядом с Ваней. Тот нехотя посмотрел на все это, вздохнул и выпил немного горячего чая, даже не поморщившись от его температуры. Все-таки этот русский неубиваемый, если ему даже кипяток не доставляет боли. Сев рядом с возлюбленным, до этого положив все необходимое на стол, Германия принялся поедать завтрак. Он осторожно резал пищу, манерничая даже сейчас, в то время как русский не заморачивался и ел большие куски, обжигая язык.       — Доедай, собирайся, и мы пойдем на прогулку, — уверенно сказал Людвиг, запивая пищу и строго смотря на друга. Взгляд у немца такой… Такой непривычно суровый, но полюбившийся Ивану. Они вместе долгое время. Те качества и черты характера, которые когда-то не нравились обоим в друг друге, сейчас стали чем-то необходимым, нужным и любимым. Они смирились с этим, перестали спорить по пустякам и принялись просто наслаждаться далеко не короткой жизнью. В конце концов, страна живет до того момента, когда ее забывают. Даже перестав быть действующим государством, они будут жить, но тратить время лишь на самих себя, а не работу, которой все равно недовольны их граждане.       — Может посидим весь день здесь? Ты видел, какие сугробы намело за вчерашнюю ночь? — начал русский. Он-то знал, какая холодная зима бывает в этих краях, хотя сам Людвиг тоже осознавал это, но все равно хотел немного померзнуть. Подобная практика, вроде как, полезна. Немцу нравился холод. Нравился, несмотря на то, что он приносил колющую боль. Боль, кстати, Крауцу тоже нравилась, но в пределах разумного. Снег, иней, ели… Ради этого он и ехал сюда, так что уж точно не откажется от прогулки.       — Это не обговаривается. Я целый месяц планировал тебя вытащить в лес. Так что сейчас я оторвусь по полной, — утвердительно произнес немец, делая еще один глоток чая. Внезапно русский встал, оставив одеяло на своем месте и оставшись в одном нижнем белье. Он доел, так что сейчас ему нечего делать за кухонным столом. Обойдя довольного видом Людвига, он пошел к нему со спины, прижимаясь и согреваясь.       — Ты теплый. Я не хочу идти в этот холод. Дай мне отдохнуть от работы хотя бы сейчас, — говорил он, прижимаясь голой грудью к спине мужчины, дыша тому куда-то в шею. Идти и правда не хотелось. Нужно же собираться; убирать здесь все, а то вдруг лесник придет раньше времени, а тут такой ужас; да просто морозиться.       — Это не обговаривается, — усмехнулся Германия, чувствуя, как чужие холодные руки залезают под расстегнутую рубашку и сжимают его бока. Контраст температур и неописуемое удовольствие. Когда прикосновения партнера стали так сильно заводить Людвига? Глубоко вздохнув, он повернул голову в сторону оппонента, который в это время удивленно поднял голову, рассматривая Крауца. Он быстро чмокнул русского, взглядом попросив отпустить его. И намек был понят, после чего германец все-таки смог покинуть стол, чтобы пойти и одеться полностью. Ваня поплелся следом за ним, устало вздыхая и охая. Таким образом он старался отбить желание возлюбленного куда-либо идти, но тот был непоколебим в своем решении.

***

      — Черт, — промычал русский, в который раз застревая в сугробе. Мало того, что морозит сильно, так еще и идти почти невозможно. Но Людвигу, походу, все нипочем. Он скачущей походкой преодолевает сугробы, насвистывает «Für Elise» и изредка оглядывается назад, смотря на уставшего друга. А ведь они гуляют меньше получаса…       — Не, ну я не пойду дальше, — отрезал Иван в момент того, когда его нога провалилась в сугроб по колено. Людвиг резко остановился, на что указывал прекратившийся хруст снега. Он звучно посмеялся, после чего направился в сторону любовника, преодолевая уже пройденный путь. Да как у него получается грести по этим снегам и не проваливаться? У них же одинаковый вес. Или, быть может, Ваня как-то неправильно ходит?       — Пойдем, нам нужно дойти до той деревеньки и обратно, — проговорил Крауц, указав рукой куда-то вдаль. Какую деревню? Сам Россия не ориентируется в этом лесу, ведь впервые здесь, а его оппонент каким-то образом знает все в мельчайших подробностях. Лесник что ли рассказал? Нужно будет поговорить с ним как-нибудь.       — Ну идем же, — сказал он так нежно, с трепетом глянув в глаза русскому. Оба замерли на мгновение. Один наслаждался завораживающим взглядов другого, в то время как сам германец просто ждал хоть какого-нибудь действия от России. Русский не устанет наслаждаться таинственной красотой немца. Своего немца, отчасти своенравного и горделивого, агрессивного, холодного, возможно, эгоистичного. Но таким Людвиг казался лишь со стороны. Ваня был одним из немногих, кто видел слезы и мольбы этого существа. Причинами причитаний порой становился сам он, но рано или поздно они все равно находили компромисс. Крауц не уступал Ивану, в то время как Ваня не собирался подстраиваться под германца. Сложные отношения.       И прямо сейчас он так раскованно смотрит на него. И обстановка подходящая, ледяная. Настоящий ледяной принц. Прямо сейчас немец одет в длинное пальто-пардессю черного цвета. Белые перчатки, высокие сапоги, волосы, как всегда зализанные назад. Ярко-голубые, холодные глаза, светлые волосы, платиновые, как всегда зачесанные назад. Такой привычный и в то же время необычный. И Брагинский засматривается на него, забывает дышать.       — Ох-хй, ты как всегда. Идем, — подождав какое-то время, произнес немец, быстро поцеловав в губы возлюбленного и дернув его руку на себя. У него даже губы холодные… Холодные и бледные, замерз, наверное, но виду не подает. Только вот сердце у него горячее, также как и касания, Иван это знает.       Они снова идут вперед. Куда — знает только Людвиг, хотя, возможно, он, как Сусанин, просто заводит своего оппонента в глушь, не зная дороги. Высокие сугробы, покрытые корочкой льда, которая приятно хрустит, когда на нее наступают. Блеск снежинок, которые время от времени падают с заснеженных елей. Запах хвои и мороз, который колит щеки, заставляет их порозоветь и нагреться. Где-то в этом непроходимом лесу, на одной из веток ели сидит филин, который наблюдает за ситуацией в лесу, дожидаясь ночи для охоты.       А они все идут вперед, иногда проваливаются в снег и сжимают ладони друг друга сильнее. Прогулка, конечно, прекрасная, но Россия все никак не дождется ее завершения, чтобы наконец-то уйти обратно в избушку лесника и погреться. Сам он время от времени сжимается и вновь выпрямляется, стараясь побороть холод. Прижимает голову к плечам, зарывается носом в стоячем воротнике извечной и любимой шинели, хмыкает. А Людвиг все ведет его вперед, напевает уже выученную мелодию. Кажется, что ему совсем не холодно, но редкая дрожь говорит об обратном. Какие же все-таки немцы упертые. Замерз же, бедняжка, но назад он не свернет, ведь не хочет так просто сдаться и уступить возлюбленному такой глупый спор.       Они перелезают через какое-то поваленное и заснеженное дерево и вновь идут вперед, стараясь дойти до проселочной дороги. Но Иван останавливается, отпускает руку Крауца и с интересом смотрим ему вслед. Остановится ли? Но германец не останавливается, медленно идя вперед. Это малость зацепило самолюбие Вани, поэтому он, скатав небольшой снежок из липкого снега, кинул его в спину любовника. Не попал, промазал на пару сантиметров, но о своем намерении заявил. Немец лишь удивленно оборачивается, касается уже покрасневших щек и взглядом спрашивает: «Что ты делаешь?». Брагинский лишь смеется, делает еще один снежок, которым попадет точно в грудь любовника.       Тот, видно, недоволен или как минимум обескуражен. Он хочет отплатить тем же, да варежек, так как у Брагинского, с собой нет. А брать снег в голые — почти голые ладони, не считая тонких нитриловых белых перчаток — руки ему не хочется. И так пальцы замерзли и, наверное, посинели. Третий снежок прилетает ему в ногу. Ваня разыгрался. Он рванул со своего места за какую-то ель, из-за которой и обстреливал друга. Ну не, Людвиг не станет терпеть. Он неохотно берет снег в руки. Тот тает быстро, руки колет, замораживает. Взяв еще немного снега, он делает небольшой шарик, который кидает в Ивана. Тот успел увернуться, и снежок попал в дерево. В отместку русский кинул еще три снежка в Крауца, от которых тот с трудом увернулся и упал в сугроб.       Радостный смех и хруст снега. Это Ваня выходит из своего укрытия, чтобы проверить «раненого» Людвига. Тот блаженно валяется в снегу, закрыв глаза и шумно втягивая воздух через нос. Ему холодно. Адски холодно, ведь снег, попав в рукава, сапоги, а так же воротник, щиплет тело. Но Крауц терпит, наслаждается болью, которая сменяется теплом.       — Живой? — весело спрашивает Иван и тянет руку к немцу. Тот бы с радостью схватил его за ладонь, но мышцы свело, да так, что он двигаться не может. Все-таки стоило в такую холодную погоду одеться по-зимнему, а не осеннему, как это сделал Людвиг, пожертвовав теплом ради красоты. В ответ он смог лишь кивнуть, вновь закрывая глаза. Его рывком вытянули из сугроба, подняли на ноги, отряхнули и прижали к себе. Иван… Такой теплый. Немец жмется к нему, томно дышит и забывает о прогулке напрочь. Он хочет согреться и плевать, что до назначенного пункта они не дошли. Сорок минут прогулки по двадцати пяти градусному морозу вполне достаточно. Да еще столько же времени придется потратить на обратную дорогу.       — Пойдем назад, — шепчет он, расстегивает чужую шинель и зарывается под нее ладонями, грея озябшие руки. Русский же на это довольно жмурится. Нужно было его раньше в сугроб закинуть, чтобы не издевался над уставшим Брагинским и шел домой.

***

      Стоит сказать, что поход до избушки лесника был сложнее, чем ожидалось. Сначала Людвиг еще пытался хоть как-то идти, хотя бы в сугробы не проваливался, но ноги замерзали, поэтому он повис на руках Ивана. Именно он и донес его до места отдыха, ведь сам наглый немец отказывался идти. Где-то на половине пути они забыли дорогу. Следы таинственным образом пропали, а все деревья стали слишком похожими. И лишь выдержка Ивана помогла им обоим не запаниковать. Внезапно началась метель. Сначала слабая, а после такая сильная, что видеть путь можно было с трудом. Дорога затянулась, и шла парочка назад дольше, чем вперед.       Вернулись они достаточно уставшими. Людвиг замерз в конец, кожа его побелела и покрылась едва заметной сыпью от холода. Он почти не открывал глаза, изредка дергался и дрожал, шумно дышал. Ваня напугался вкрай. Он читал про симптомы обморожения и очень надеялся, что с его возлюбленным все будет хорошо.       Лесник еще не пришел. Как он только умудрялся выживать там в лесу в такую метель — загадка. Но парни не думали и лишь судорожно старались согреть друг друга. Брагинский натопил печь, замотал озябшего Людвига одеялом, причем не одним, налил ему чаю. Но тот продолжал дрожать.       — Иди хоть у печки погрейся, — сказал он с некой горечью, после чего уселся сам на пол, спиной опираясь на горячую печь. Немного больно, но тепло. Людвиг лишь высунул голову из своего теплого «кокона» оглядел Ивана заинтересованным взглядом и поманил его пальцем. Ваня удивленно поглядел на любовника, поднялся с пола и быстро подошел к нему, сев рядом на кровать, на которой и находился дрожащий немец.       — Что? — проговорил он взволнованно. Крауц улыбнулся. Так искреннее и невинно, а после потянулся к нему, обвивая одной рукой шею согнутого Ивана.       — Mach mich warm, — прошептал мужчина на своем великом лунном, опаляя горячим дыханием ухо партнера. Тот хоть и понял фразу, но не осознал ее смысл. Он стоял и смотрел на любовника, переводил взгляд с его глаз на губы, молчал, ждал. Людвиг начал первым. Он вытянул шею и аккуратно поцеловал русского, мыча в поцелуй. Слишком нежно. Крауц обычно так не делает. Он ведь чертов садомазохист, о какой нежности может идти речь? Видимо, холод отбил его жестокость и садизм, оставив только нежность и осторожность.       — Sich wärmen, — отцепившись от припухших губ любовника, вновь призывно сказал немец. И теперь намек был понятен. Стараясь действовать осторожно, чтобы не касаться чувствительной кожи, он аккуратно положил Германию на кровать, начиная раздевать его. Конечно, в данной ситуации так делать бы не стоило, но согреть можно не только вещами, но и телом. Так и стал делать Иван, прижимаясь животом к животу замерзающего.       Развернув одеяло, он принялся расстегивать белую рубашку возлюбленного, целуя каждый миллиметр открывающегося бледного тела. Пальцами он оглаживал покрытую мурашками кожу, согревал, наслаждался тихими вздохами со стороны немца. Расстегнув рубашку полностью, он огладил грудину оппонента. Надавив пальцами на набухшие соски, он выбил первый громкий стон от Людвига, который, схватившись за плечи Ивана, прижал его к себе.       — Люблю, — причитал, трясся и влюбленно глядел на мужчину, который лишь заводился от того, что видел и слышал. Поцелуй, подстрекателем которого стал именно Крауц. Он немного оттаял, поэтому действовал более ехидно и грубо, постепенно становясь самим собой. Отчасти грубый поцелуй и покусаная, не до крови, правда, губа. Иван не злился. Продолжал греть, растирать озябшие плечи, ласкать.       Немец приподнялся, благодаря чему русский смог вытянуть из-под него рубашку. После этого он принялся расстегивать брюки. Щелчок пряжки ремня, звук расстегнутой ширинки. Он снимает с него штаны, прижимается пахом к паху Германии, который в свою очередь скрещивает ноги за спиной России и прижимает его еще ближе к себе. Ваня тихо засмеялся, оперся руками по обе стороны от тела Людвига и легонько лег на него, чувствуя учащенное сердцебиение возлюбленного.       — А если лесник придет сейчас? — начал Брагинский, зарываясь пальцами в белоснежные волосы немца, смотря на него игриво. Да, он старался побороть возбуждение, хотя этого хотели оба.       — Не придет, — отрезал Германия, чмокнув Ивана. Сам Крауц на самом деле не знал. Просто сказал наугад, чтобы успокоить любовника. Если же лесник и правда вернется сейчас, то он будет как минимум в шоке от увиденного. В стране России гомосоксуализм (даже между такими существами, как они) не поощряется. Выгонит их лесник в лучшем случае. В худшем и представить страшно.       — Согрей меня, — продолжал умолять немец, дергая ногами и упираясь пятками в поясницу оппонента. Русский тихо вздохнул, наслаждаясь увиденным. Распаленный Людвиг, страна, которую многие мечтали увидеть в таком виде, лежит под ним. Розовые щеки, дрожь, сбитое дыхание и сердцебиение. Он сжимает в своих ладонях плечи Ивана, требует большего. Тот не медлит. Снимает водолазку, расстегивает штаны, которые быстро падают на пол. Осталось только снять нижнее белье обоих и подготовить друг друга.       — Хм-м-мс… У меня в рюкзаке увлажняющий крем для лица и рук. Другой альтернативы предложить не могу, — внезапно замялся мужчина, осознав, что сделать это без растяжки будет трудно и болезненно для обоих.       — Подожди тогда, — сказал русский, отходя от Крауца, который расцепил ноги и позволил ему уйти. Он двинулся в сторону шкафа, где и был оставлен сам рюкзак, в то время как сам Людвиг перевернулся на живот, поднявшись на локтях и принявшись расправлять одеяло, на котором лежал когда-то. Хотелось максимального удобства. Да и возить кровать было стыдно.       — Какой прекрасный вид, — в какой-то момент произнес Ваня, обхватывая ладонями чужие бедра и притягивая их к себе.       — Не наглей, — усмехнулся Людвиг. Отогрелся и снова принялся ехидничать. Он перевернулся на спину, ведь эта поза больше нравилась ему, после чего расставил ноги, ожидая действий со стороны актива. В конце концов, не каждый день он подчиняется Ивану. Крауц любит доминировать, даже в отношениях. У них стоит четкая договоренность: либо сверху немец, либо рука в помощь. Иного Людвиг не признает, хотя иногда оппонент все-таки уламывает его на веселую ночку. Сейчас же германец согласился даже без сопротивлений. Странно, но приятно.       Поцелуй в щеку, лоб, губы. Иван старается его расслабить, подготовить морально. Резкое движение, и нижнее белье немца летит на пол. К черту стыд. Слишком правильный, строгий, спокойный. С Иваном он не такой. Дерзкий шлепок по чужой заднице и прикосновение к собственным бедрам.       — Еще раз шлепнешь меня и будешь наказан, — игриво прошептал Иван, но плевать хотели на его слова. Немец снова повторил это действие, наслаждаясь. А вот Ваня как раз-таки осторожничал. Он не сразу решился прикоснуться к чужому возбуждению, хотя делал это много раз в разных позах и местах. Ну а Людвигу нравилось. Он тихо простонал, закатив глаза и сжав в ладони одеяло.       — Черт, согрей меня, — повторяю одну и ту же фразу германец, требовал, совращал. Зачем только он связался с этой хитрой змеюкой?       Коснувшись еще раз давно стоящего члена Германии, оппонент принялся надрачивать его. Неспеша, с любовью и осторожностью. Крауц выгнулся. Секса у них не было несколько месяцев, а во время стресса этого так не хватало. Как прекрасно, что сейчас они могут делать это столько, сколько захотят.       — Войди в меня уже, иначе я сам нагну тебя, — довольно, но с неким сарказмом сказал Людвиг. Нет, ему, конечно, нравилось то, что делали с его телом, но хотелось большего и побыстрее. Русский прислушался к просьбе-приказу друга-любовника. Он быстро открутил крышку крема, выдавливая большое количество на руку. Консистенция, вроде, подходящая. Боли, наверное, не будет, также как и трудностей в движении. А быстро ли он высыхает и впитывается? Россия не думал об этом и лишь растирал крем по пальцам ладони, в какой-то момент закидывая себе на плечо ногу.       — Я тебе акробат что ли? — возмутился немец, за что и ощутил в себе сразу два пальца. Да, ему было отчасти неудобно из-за такого положения, но движения внутри доставляли мазохистическое удовольствие. Он хочет ощутить в себе что-нибудь большее, хочет быстрее, хочет грубее и нещаднее. Но он об этом никогда не попросит, ведь гордый. Пока остается довольствоваться только двумя пальцами, что ритмично и беспроблемно двигались в нем (за счет крема), время от времени раздвигаясь. Он поелозил в постели, издал гортанный, но тихий стон, после которого и получил третий палец. Для эйфории достаточно. И если партнер мечтал все сделать аккуратно и медленно, чтобы не доставить травм себе и оппоненту, то сам Людвиг буквально насаживался на пальцы, дергался, все еще дрожал (правда, редко) и ожидал завершения растяжки.       Минуты три-четыре. Больше немец ждать не стал, закусив губу и с надеждой глянул на любовника. Тот не хотел заканчивать растяжку так быстро, это могло бы принести проблем при соитии. Да и не нравилось ему потом наблюдать за тяжело передвигающимся Крауцом, но тот требовал. Вытянув пальцы с хлюпом из чужого нутра, припустив свои трусы и добавив больше крема, русский осторожно вошел в компаньона, а тот, не сдержавшись, жалобно прокричал. Больно, это понятно, но остановиться он все равно не позволит. Только вот вопрос был не в том, насколько больно, а что именно больно — внутренности или ногу, закинутую на чужое плечо, а сейчас прижатую к телу Людвига.       — Bitte fang an, — простонал он, призывно дернувшись. Его просьба была выполнена. Россия, чмокнув партнера в щеку, принялся двигаться, выбивая болезненные, но довольные стоны.       — Связался же я с мазохистом, — с неким состраданием ответил русский, оглаживая плечи мужчины. Он двигался ритмично, отчасти жестко, так, как любит Людвиг. Они — идеальные партнеры друг для друга. Привыкли к придиркам друга друга, стали их выполнять, принялись выдвигать новые требования.       — Люблю, — повторили оба в унисон постанывая и жадно целуясь, сливаясь, сжимая друг друга. Слишком хорошо, слишком непривычно, слишком нужно. Боль, удовольствие, адреналин и любовь. Все смешалось в одно.       — Только сделай это в меня, — отвернувшись из-за стыда, сказал немец. Он слишком чистоплотный по своей натуре. Не позволял даже на кожу кончать, а тут внутрь просит. И да, до конца все-таки еще долго, так к чему же германец говорит о подобном?       — Ты уверен? — удивился русский, входя настолько глубоко, что Крауц невольно застонал. Причем так громко, что казалось, что его голос эхом отражается от стен домика, что физически невозможно. Попадание по простате. То, чего желал немец. В принципе, соитие и без этого прекрасно, но зачем же отказывать себе в большем удовольствии? Россия понял, что двигаться нужно именно в этом направлении. Он схватил руки своей прелести, завел их над его головой и принялся двигаться усерднее, выбивая новые стоны.       — Не забывай, что это не наш дом… А-а-мх, — быстро протараторил германец, почти что договорив свою речь, но оборвав ее громким и протяжным скулежом. Как же хорошо. Как горячо… Они буквально пышут жаром, растрачивают энергию, но получают наслаждение. Они никогда не устанут это делать. Очередной поцелуй, теперь-то кровавый — Людвиг прокусил губу Ивану, заставив того мелко затрястись от боли. Оба стонут, царапают друг друга, любят. И так им веселиться сегодня весь день. Как хорошо…

***

      — А пойдем погуляем… — предложил довольный немец поздно ночью того же дня.       — Ой, если тебе просто хочется переспать со мной, то скажи прямо, — посмеялся Ваня, потрепав по голове любовника. Тот усмехнулся вместе с ним, ведь слова русского были правдивы. Как же приятно после холодной прогулки залезть в теплую кровать и прижаться к горячему партнеру. Он однозначно согрелся.