Правда и ложь Юмено Гентаро

      Ложь. Первая вещь, которой учат детей — лгать нехорошо. Вспоминая то, что говорил любимый и дорогой дедушка — ложь показывает твоё недоверие тому, кого ты обманываешь, какой бы великодушный предлог не пришёл бы тебе на ум. Обманывая кого-то, ты показываешь неуверенность в своих чувствах к человеку и в его чувствах к тебе, а потому, если однажды твой обман вскроется, скорее всего, это приведёт к полному краху.       Гентаро чуть горько улыбается, вспоминая дни своего детства. Сейчас они кажутся такими далёкими, что больше походят на сказку или легенду. Да. Легенду. Сценарий случившейся не здесь и не сейчас истории о трагическом герое, что однажды будет поведана миру. Или навеки уйдёт в забвение.       Гентаро любит вспоминать то время, на самом деле, даже если это и напоминает специфический акт мазохизма: думать о моментах, когда ты был счастлив, рефлексировать над сделанными ошибками и размышлять, что бы было, если бы ты их не совершил.       Гентаро любит вспоминать события, случившиеся не здесь и будто бы не с ним. В конце концов, тогда, в небольшом городке далеко от Токио, что зимой покрывается обильно снегами, человека по имени Юмено Гентаро даже не существовало. Можно ли вообще произошедшее тогда считать его историей? Наверное, всё-таки да. Как бы не звали маленького мальчика из снежной страны, он вырос и стал Юмено Гентаро, пройдя свой путь лжеца.       Дедушка был бы им недоволен. Впрочем, Гентаро с ним солидарен. Он действительно не может доверять сейчас миру. Не настолько, чтобы не лгать. Интересно, как он к этому пришёл?

***

      Удивительно, но свою первую ложь (или она первая из не стёршихся?..) он помнит очень хорошо.       То был удивительно тёплый, далёкий апрель, когда дедушка с бабушкой, взяв его под руки, повели в магазин. Гентаро помнит как сейчас, что это был один из последних дней цветения сливы, которая обычно всегда опадала лепестками ещё в конце марта, но в этом году, как сказала бабушка, благословила день рождения их милого мальчика. — Дорогой. Отдай сливе дань уважения за этот редкий подарок, — Гентаро как сейчас помнит её мягкий голос. Тогда он не до конца осознавал значение этой просьбы, но всё же замер, покорённый нежными розовыми лепестками, слетающими с веток при дуновении ветерка. Всё как писал Сайгё*, он действительно запечатлил в сердце образ цветущего в совсем уже неподходящее для этого время дерева, украсившего собой этот особенный день.       Едва ли его тогда, на самом деле, беспокоило, что это его «день рождения». Да и был ли это он… Подкинутый десять лет назад незнакомым людям никому не нужный ребёнок, он даже не знал, когда родился. Было ли это первое апреля, а может, тридцать первое декабря?.. Куда важнее было то, что это были годы, проведённые в любви и заботе о нём. Его опекуны были пожилыми, не способными похвастаться большими богатствами, людьми. Но они были безгранично добрыми и нежными, а ещё стойкими и сохранявшими светлый настрой. Совсем как эта слива, что цвела всю зиму, радуя окружающих людей, и продержалась так невероятно долго. — Спасибо, — лишь выдохнул тогда мальчик, неясно, дереву ли, или близким людям рядом с собой, прежде чем пошёл дальше, постукивая гэта по по асфальтированной дороге.       Магазинчик в углу улицы показался бы Гентаро не таким уж и большим, особенно в сравнении с торговыми центрами Шибуи, но для нищего ребёнка это был огромный сказочный мир, в котором взгляд цеплялся за всё, что его окружало. Игрушечная железная дорога — там даже маленькие фигурки людей на станции! Разноцветные плюшевые звери — мягкие на ощупь, особенно большой бежевый мишка — он выглядел как что-то, с чем было бы приятно спать. Но это, наверное, слишком непозволительная роскошь — использовать игрушку вместо подушки.       А ещё куклы. Мальчишки, за которыми он наблюдал со стороны, говорили, что это девчачья забава. Но едва ли самого его привлекали слишком сильно те забавы, которые полагались ему, как мальчику. Что это вообще за глупость такая — девчачье, мальчишеское. Тьфу. Куклы для него всегда были красивыми, похожими на людей, хотя возможно и излишне идеализированными, и оттого мало отличимыми друг от друга. Было бы интересно придать каждой что-то особенное и своё.       Например, вот куколка в красивой розовой коробке (пришлось напрячься, чтобы прочитать пока ещё слабо знакомую латиницу), Бар-ба-ра. Ей бы подошли веснушки, и тогда она стала бы похожа на тёплое солнышко… — Ну как, выбрал что-нибудь? — дедушка заботливо встрепал его плечо, вырвав из фантазий. — Я куплю всё, что захочешь. Сегодня твой день.       Он был почти готов кивнуть, воодушевлённо улыбнувшись, как его взгляд упал на ценник. Они же так скромно живут. Наверное, если бы бабушка с дедушкой потратили эти деньги на что-то более полезное, было бы лучше. А кукла… Блажь. Он сможет обойтись и без неё, в конце концов. А так они смогут купить хорошей еды, или дольше оплачивать их дом… Нельзя было позволять себе пользоваться так добротой людей, давших ему кров, еду и заботу. — … Я ничего не хочу.       То была его первая ложь.       Когда спустя годы Гентаро думает о ней, он осознаёт, что это именно то, о чём говорил дедушка. Ложь из недоверия. Он столько раз убегал от этой мысли, думая, что это было сказано во благо, но это тоже очередной обман, уже самого себя.       «Я хочу эту куклу, но она слишком дорогая», — так бы он ответил, если бы мог довериться до самого конца. А так, это был страх. Страх, что тебя сочтут слишком наглым. Страх, что ты хочешь слишком многого. Глупая иррациональная установка, завладевшая его сознанием, за которую Гентаро стыдно до сих пор. Дедушка всё понял, но ничего не сказал, не желая ступать на ту территорию, на которую его не пускают.

***

      Больше всего Гентаро ненавидит свою вторую ложь. Она неприятной горечью отдаётся на языке, расцветшая на почве окружения злобой и страха сближения. Маленький мальчик из снежной страны вырос и всё ещё полон отчаянного недоверия ко всему и всем даже больше, чем прежде. И не сказать, что у него нет на то причин. Когда у тебя нет родителей, ты беден, как церковная мышь, и тебе приходится работать, чтобы оплачивать старшую школу, ведь дорогая сердцу бабушка слишком стара, а дедушка уже покинул этот мир, ты становишься удобной мишенью для чужих выплесков злобы.       Подростки могут быть жестоки, если захотят. Это ещё одна из сторон человеческой жизни, хотя Гентаро до сих пор слабо понимает, почему должен был испытывать боль из-за чужого недостатка воспитания.       И оттого ему сейчас особенно мерзко из-за своего пусть и оправданного, но недоверия. Юноша, подошедший к нему однажды, был похож с ним. Даже слишком. Вне школы они носили совершенно разную одежду, были по-разному подстрижены, но во всём остальном внешне были сродни близнецам. Правда, осознать это сразу было довольно сложно. Гентаро настолько привык к нейтрально-спокойному выражению на своём лице, что искренняя улыбка и яркий энтузиазм на чужом создавали слишком сильный контраст, делая их всё менее схожими.       Он был таким навязчивым, добрым, открытым, и потому его считали чудаком. Гентаро думает, что было правильнее, если бы тогда он сблизился с ним. Тогда бы тьма в его жизни развеялась бы хоть ненадолго, и он бы ощутил немного счастья в своей жизни.       Но вместо этого он оказался Оба Ёдзо**, который может только делать больнее.       Тёплым летним днём, он в очередной раз сидел в тёмном углу класса за своей партой, погружённый в собственные мысли. Ему не нужны были окружающие, не нужен был весь этот гомон и шум, который наполнил класс с окончанием урока. Пусть лучше не трогают вовсе, чем причиняют боль.       Настолько до боли похожий и непохожий одноклассник подошёл к нему, лучась солнцем, но при этом в глазах его была какая-то волнительная тревога. Он улыбнулся неловко, не зная, куда девать длинные руки, а его лицо залилось тёплым румянцем. Наконец, он протянул ладонь и на одном дыхании выпалил: — Давай дружить!       Он заслуживал получить согласие. Получить дружбу с тем, с кем хочет дружить, и Гентаро корит себя за ту трусость, которую проявил. Он испугался. Испугался, что это шутка. Что это чей-то глупый розыгрыш, и этого простачка подговорили, чтобы причинить ему боль. Или этот образ простачка не больше, чем маска, а что под ней скрывалось, оставалось лишь гадать. Потому, будучи одиноким и в глубине сердца отчаянно желавшим найти друзей, он лишь резко отбил протянутую ладонь. — Мне не нужны друзья.       И это было его второй ложью.       Ему в ответ лишь печально улыбнулись. Сейчас Гентаро думает, что мелькнувшие в уголках чужих глаз слёзы ему не привиделись. Но никто не расплакался, во всяком случае, в лицо друг другу.       И через несколько дней юноша исчез в стенах больничной палаты, а солнце как назло продолжало как ни в чём не бывало светить. Правда, вместо его тепла, всё, что можно было ощутить, это сковавший душу холод и злобу на самого себя.       Эта ложь не принесла ничего, кроме боли. Её так хотелось исправить. Так хотелось помочь. Потому, наверное, он решился навестить одноклассника. У него были отложены деньги на чёрный день, и он впервые позволил себе спонтанную, не необходимую покупку. Фрукты — дорогое удовольствие.       Его несостоявшийся друг почему-то совсем не выглядел обиженным. Он лучисто улыбнулся, когда к нему зашли с пакетом, наполненным яблоками, и махнул рукой. Лучи летнего солнца красиво падали на его волосы, и они переливались золотом. Мальчик-солнце, добрый и искренний, смотрел на него, и Гентаро как никогда остро почувствовал себя под этим взглядом чудовищем.       Он неуверенно приземлился на стул рядом с кроватью и взволнованно закусил щёку изнутри, не зная, что ему сказать. — Я так рад, что ты пришёл, — вместо этого смелость проявил, конечно же, не он. — Я знал, что ты не такой хмурый, каким хочешь казаться.       Гентаро помнит, как у него тогда встал в горле ком, и захотелось разрыдаться в чужую грудь, извиняясь за своё поведение. Но в том нет нужды, он прощён заранее, и из-за этого стало ещё горше, но иррационально теплее на душе.       После того раза он стал навещать своего нового, надо же, друга, каждый день. Тот был всё таким же весёлым и навязчивым, громко разговаривал и звонко смеялся. Ему нравились люди, нравился мир вокруг. Он, казалось, хотел попробовать каждое ощущение в этой жизни. Но вместо этого был прикован к постели.       Они любили разговаривать обо всём и ни о чём. Наблюдали в окне людей, приходящих и уходящих из больницы, и обсуждали, обсуждали, обсуждали до самого окончания часов посещения. — Эта женщина на самом деле путешественница во времени. Её любимый человек болен, и она отправилась в будущее, чтобы найти лекарство, способное спасти его, — он чувствует себя таким вдохновлённым, когда рассказывает это, и ещё более вдохновлённым его делает взгляд дорогого сердцу друга. — Вот как? — он задумчиво прикоснулся к подбородку. — Ей удалось его найти? — Она всё ещё терзается попытками, но она уже близка. Она выбежала из больницы так быстро, чтобы совершить ещё один прыжок, который станет финальным.       Ответом ему стали хлопки и восторженный вздох. — У тебя такая фантазия! Тебе бы писать книги! — П-прекрати… — захотелось тут же куда-то себя деть. — Тем более, без твоих вопросов ничего бы не было. Так что, если и писать что-то, то только с тобой. — О, ты… Ты правда так думаешь? Тогда мы могли бы быть как братья Стругацкие! Или писать под одним творческим псевдонимом вдвоём. Представь себе эту картину — окутанная ореолом тайн фигура писателя, за которой на деле стоят две личности… Красиво. — А ты ещё говоришь, у меня фантазия «такая».       Так был рождён «Юмено Гентаро». Плод дружбы двух мальчиков, один из которых так удачно привёл сравнение с братьями. Тогда ни он, ни тот, кто станет единственным для общественности Юмено Гентаро, даже не думали о том, насколько эта догадка точна, но и без этого чувствовали такую искреннюю любовь друг к другу, что та походила на братскую.       Потому смотреть, как дорогой сердцу друг увядает, было так больно. Гентаро неизменно продолжал навещать, неизменно придумывал истории со счастливым концом. Так лживо. Так обманчиво. Так предательски. Но его драгоценная улыбка, блеск изумрудных глаз, — всё это стоило каждой сказанной им лжи. Он не мог сказать в лицо, что шансов на выздоровление почти нет, когда его близкий человек и без того слышал эти слова из раза в раз из уст врачей и медсестёр.       Если для улыбок дорогого человека нужно соткать полотно лжи, он станет лучшим ткачом. Даже если он так искренне ненавидит ложь. — Знаешь, иногда я думаю, что мы так похожи, что могли бы быть близнецами, — однажды выдыхает дорогой друг, задумчиво глядя в его лицо. — Как в одном из тех сюжетов с разлучёнными близнецами? Как романтично. — Романтично-то романтично, но жизнь, к сожалению, не сюжет. Так что, наверное, нет смысла об этом думать. — А зачем смысл? — на его губы сама собой вдруг находит улыбка. — Жизнь — это желание, а не смысл. — Красиво сказано! Ты прямо сборник красивых цитат на все случаи жизни, — его пихают легонько в бок с задорным смехом, а он лишь невольно погружается глубже в свои мысли. Они действительно похожи. Гораздо сильнее, чем могут походить друг на друга два человека не связанных друг с другом человека.       Однако когда он узнал правду, слишком глубоко встряв туда, куда встревать не стоило бы, и, получив связи с такими людьми, с какими приличные, живущие тихой и спокойной жизнью люди связей не имеют, лишь ради того, чтобы зарабатывать много денег и узнать правду, он уже чувствовал, что не имеет права эту правду сказать.       Его близкий человек, с которым он делит псевдоним. Его… Дорогой сердцу брат. Если он откроет эту правду, это подвергнет его опасности.       Он будет лгать. Снова и снова, ради того, чтобы сохранить в безопасности. Чтобы спасти. Даже если брат видит всё и всё понимает, но молчит и продолжает встречать его теплом, стойкий, как цветущая в снегах слива.       Ему так везёт находить в жизни таких людей. Он любуется ими, он дорожит ими, но неизменно лжёт, лжёт, лжёт, не видя иного выхода, по итогу не успевая сказать правду, даже если желает этого всеми силами.       Он действительно, наверное, неполноценный человек, чья судьба лишь причинять боль тем, с кем он сталкивается на пути.       Но даже молчание ничему не помогло. Никто не мог сказать ему причин комы. Никто не мог сказать ему, почему обеспечением жизни дорогого брата занимается Партия Слова. Никто, даже информатор, знавший, наверное, буквально всё, что только можно знать. Впрочем, нельзя исключать вероятность, что он её прекрасно знал. Аферист.       Ему стоило бы залечь на дно. Стереть себя из существования. — Прости, брат, — он прикладывается лбом к слабо вздымающейся груди и закрывает глаза.       Его имя Юмено Гентаро.       Снова горькая, но необходимая ложь, за которую он никогда себя не простит. И дедушка тоже.

***

      Рамуда приглашает их с Дайсом к себе домой как обычно совершенно внезапно, полный каких-то тайн и загадок. Это так до боли напоминает ему себя самого, что страшно. Не Рамуды. Но за него.       И причина приглашения бьёт Гентаро куда-то под дых. Конечно же он прекрасно понимает, что их лидер имеет в виду. Они проиграли Matenro, потому что те были более сплочёнными и лучше знали друг друга, будь то сильные или слабые стороны, в то время как они оставались друг для друга полными загадками.       Что за душой у Рамуды, почему он был так взволнован во время баттла, почему после него у него был такой вид, будто он шёл на плаху? Что его связывает с Джингуджи Джакураем? Это всё сплошные загадки.       Ровно как и Дайс, который слишком хорошо держит маску дурачка, но при этом слишком для неё умён. Глупый человек на одной удаче не выживет на улице. И Дайс, даром что наивен, неглуп. За его душой скрываются секреты. Почему в его глазах порой возникает такая тоска, когда он смотрит на матерей с детьми, почему в нём столько злобы и боли при виде речей Тохотен Отоме?       Они ничего не знают друг о друге, лишь строя теории, но при этом называют друг друга друзьями, а себя — командой. Имеют ли они вообще на это право?       Впрочем, насколько же лицемерно кому-то вроде Юмено Гентаро задаваться подобными вопросами. Ты не имеешь права обвинять других во лжи, когда тайной о тебе является даже имя. Когда вся информация о тебе — это воздушный замок, который ты выстроил вместе с фальшивыми документами.       Когда ты украл полностью себе то, что тебе одному не принадлежит и продолжаешь годами обманывать дорогого брата, успокаивая себя тем, что так нужно и правильно. — Что же, теперь моя очередь?       Рамуда поднимает на него искренне удивлённый взгляд, когда он подаёт голос после признания диалога с Дайсом. Гентаро мягко ему улыбается. — Я… На самом деле… Не Юмено Гентаро.       Даже в шутку слова застревают в горле болезненным комом и выдавливаются с трудом, что, наверное, нагоняет ещё больше мистической жути, на которую, впрочем, никто не ведётся.       Дайс ему не верит. И его тяжело винить. Едва ли это звучит как правда из его уст. Уст лжеца, который обманывал и продолжает обманывать всех вокруг себя. — Аха-ха-ха!~ В моей жизни с самого рождения не было того, что я мог бы скрывать, потому мне нечего рассказывать. — Ну, хватит дурачиться! Это серьёзный разговор! — А я и не шутил.       И это вновь очередная большая и грязная ложь, которую он никогда в жизни себе не простит.