но гнётся ваша ветка,
тучи пузырятся, дождь слюны течёт по перьям, а те пенятся в ответ.
но только вместо пенья птиц вы слышите «хи-хи»
хоть убей —
не понимаю, как вы пишете стихи
Начать слагать истории о том, что так сильно гложет, способен каждый дурак — взять перо в руку, сделать неловкий шажок и перечеркнуть лист пополам. Возложить какие-то надежды на собственную
ложь — а потом в ней же и потонуть.
Катя тонула очень давно.
Все тело Смирновой было будто сковано глиной — застывшей, больно осыпающейся (вместе с частичками кожи) от каждого неловкого движения. Она была готова взывать от разочарования и рвущего глотку чувства несправедливости, как только попыталась поднять руку сквозь пелену проскальзывающего сна. Ей было холодно — нервные окончания проросли сквозь кожу, потеряв защиту, и теперь проволокой царапались о простынь.
Катя боялась просыпаться.
Боялась возвращаться в этот пустой, бездушный и невероятно злой мир, где каждое твое слово и действие обязательно должно иметь какую-то цель. Обязательно должно сопровождаться достижениями и победами. Смирнову учили так — если ты не первый, значит ты проигравший. А с проигравшими принято сводить счеты.
Никто не любит последних — их бьют, ломают, терзают, разрывают на волокна дешевого хлопка и топчут ногами в грязных кожаных ботинках. А как иначе? Слабые и апатичные люди не заслуживают прав на существование. Они — никто. И место их рядом с остатками деревьев, срубом елей — огромным количеством веток, игл и гнили. В той бездонной яме пахнет сыростью.
Сгоревшими надеждами.
Неоправданными ожиданиями.
Смирнова боялась однажды почувствовать этот приторный запах свежести и смрада — смешавшихся в квинтэссенции чего-то особенного. Иногда у нее действительно проскакивала мысль — может, быть последней не так уж и страшно? А потом она встретила Максима. А потом она — как самая последняя слабачка — упала в обморок.
Стоп.
Какой обморок?
Девушка нехотя открыла глаза. Изначально сладкий проклятым яблоком сон показался ей раем — здесь же был настоящий ад. Суровая реальность, преисподняя, чертова Тайга. Катя заблудилась в лесу и не могла выбраться из толщи снега, из белого пуха, из ловушки ее собственного разума. Перед ее глазами такой же белый потолок. Приступ паники заставил ее подскочить на месте.
Полина испуганно посмотрела на девушку, тонкими пальцами сжимая край одеяла. Ей было страшно — и вся та корка, та оболочка из цельного льда, которую Морозова так старалась вырастить вокруг себя за все время пребывания в Тайге, треснула, надломившись пополам. Точно зеркало.
В каждом осколке Полина видела саму себя, надеясь найти за спиной кого-то еще.
Окровавленную морду дикой лисицы.
Школьный мед.кабинет почти ничем не отличался от тех помещений, где проводились занятия. Только комната казалась меньше, а стены белее. Катя лежала на небольшой кушетке (которой лет было, наверное, больше, чем целому миру) окруженная шкафчиками с медикаментами — аспирин и черный уголь, вот и все «медикаменты» — и пыталась убедить себя, что она может пропустить пару уроков. Причина же вполне уважительная.
Только вот как объяснить это матери она, естественно, не знала.
У Смирновой едва хватило сил, чтобы сделать вдох и почувствовать себя живой, в очередной раз утопая в собственных мыслях. Они грязными всплесками башенного ливня вздымались по пустынным улицам — разум заполнялся остатками тревожных снов. И словно картинки из старого ужастика, который Катя посмотрела когда-то давно, стали всплывать обрывки чего-то черного и смердящего. Остатки разлагающейся плоти показались Смирновой вполне реальными, и она, сжав до боли собственные плечи, согнулась пополам.
— Да что с тобой происходит? — Голос у Морозовой дрожал. Она не хотела, чтобы этот вопрос звучал грубо, пропитавшись упреком. Девушка действительно хотела знать, что происходит с Катей. Потому что это было не нормально. Полина протянула к ней руку, пытаясь поделиться теплом.
Огонь плавил стены.
— Не трогай, — Смирнова, пересилив себя, выпрямилась и сделала глубокий вдох, запрокинув голову назад. Перед глазами рябило ярким светом ламп. Мед.кабинет показался гигантской тюрьмой из металла. — Сейчас все пройдет.
— А здесь-то ты от кого прячешься? — Обиженно проговорила Морозова, не зная за что зацепиться взглядом. Бледное лицо Смирновой пугало впалыми глазами, слишком острыми скулами и пересохшими губами.
Катя осеклась. Когда это она вообще пряталась?
Смирнова, черт возьми, сильная. Правильная. Идеальная, лучшая, всегда первая.
Смирнова — лгунья.
И с этим позорным бременем ее придется хоронить.
— Не прячусь, — Катя сглотнула подступивший к горлу ком. Тревожность не желала пропадать. Неужели у Смирновой совесть воскресла? Стала мучить ее, терзать воспоминаниями, разрывать на части. Пытать-пытать-пытать. — Не люблю, когда меня трогают.
— Обманщица, — Морозова грустно усмехнулась и покачала головой из стороны в сторону. Она знала (действительно знала), что с Катей будет трудно. А как иначе? Настолько сломанный, злой и отрешенный человек в себе должен носить целую тонну камней. Целые вселенные планет. — И трусиха.
Полине хотелось узнать, кто же ее так сломал. Хотелось влезть Кате под кожу, остаться там лилиями засохшими, разбить все преграды, барьеры и стены. Потому что Смирнова — на расстоянии вечности — горела для нее звездой. Морозова была уверена, что потянется за ней сквозь время и пространство, сквозь огонь и воду. Сквозь ложь. Ядовитый плющ сдавил горло. Морозова кончиками пальцев коснулась щеки Кати, провела от мочки уха до губ и улыбнулась — Смирнова поежилась, ощутив разливающиеся мурашки по всей коже, и прикрыла глаза. В легких жидкость, казавшаяся родной, стала давить на ребра.
— Сколько я здесь провалялась? — Не открывая глаз, спросила Катя. — Нам не пора на уроки?
— Еще мгновение.
Полине всегда будет ее недостаточно.
И Катя это прекрасно понимала. Потому что Смирнова — вольная, недоступная, дикая и слишком сломанная, чтобы доверять кому-то так сильно. Потому что девушка привыкла лгать самой себе — да и на любовь это слабо похоже. Скорее на зависимость.
На обоюдное желание раствориться в человеке.
Полине хочется ее спасти, а Кате, наконец, почувствовать себя нужной.
Две эгоистки.
Смирнова аккуратно отодвинулась в сторону, нехотя убирая руку Морозовой со своей щеки. Ее мир вновь оказался на дне океана.
— Мне нельзя пропускать занятия.
— Катя, — Голос Полины звучал раздраженно, будто по струнам скрипки со всей силы ударили смычком. — Тебя Рома тащил с третьего этажа на руках, потому что ты не просыпалась. Какие еще занятия?
Морозова действительно злилась на Катю за такую беспечность. Она злилась на то, что медсестры, как всегда, не было на месте. И только чудом Божьим ей удалось выпросить ключи от кабинета. А еще она злилась на Рому, который запретил ей звонить матери Смирновой и в скорую. Все казалось до безумия странным и болезненно ноющим.
Глаза слезились, духота заполняла все пространство от пола до потолка — а привычно поселившиеся под кожей цветки амелии сгнили и теперь неприятно разлагались, болезненно задевая каждую клеточку тела. Весна не желала приходить вместе с теплом, оставляя в томительном ожидании солнца и сладкого нектара.
Катя просидела неподвижно еще несколько секунд, затем поднялась, шатаясь из стороны в сторону плакучей ивой, и направилась в сторону выхода — кивком дав понять Морозовой, что задерживаться еще сильнее она не намерена. Полина против не была — естественно — да и какой толк говорить что-то Смирновой? Таких упрямых девиц еще поискать нужно. Как только Катя коснулась ладонью ручки, дверь с оглушительным скрипом распахнулась — стоящий на пороге Пятифан не сулил ничего хорошего.
Его ноздри подрагивали от каждого колебания воздуха, втягиваемого им, губы тряслись словно от мороза, а глаза — бегающие из стороны в сторону — выглядели холодными стекляшками в деревянной коробке глазниц. Столкнувшись взглядами с недоумевающими девушками, он растерялся на несколько секунд, но быстро пришел в норму.
— Там милицейский пришел, — Парень издал сдавленный смешок. — В лесу нашли кости девушки четырнадцати-пятнадцати лет, — Рома делал небольшие паузы между каждой фразой, с трудом подбирая необходимые слова. — Предполагаемая пропавшая из нашей школы, — Он с нескрываемым беспокойством и сопереживанием взглянул на Смирнову, которая, по всей видимости, больше не слушала его, не желая воспринимать доносящуюся до нее информации. — Нас хотят допросить.
Катя вдруг почувствовала, как снова теряет опору под ногами и тянется ко дну заледеневшими руками. Девушка слышала лишь свои нервные и прерывистые вдохи. Сковывающий трепет захватил все тело Смирновой, лишив ее контроля над ситуацией. Полина нутром чуяла, что что-то не так. Она впервые видела настолько взволнованного Пятифана — он был сам на себя не похож. Да еще и сказки про хищников как-то слишком резко всплыли в сознании Морозовой масляным пятном.
Просто так водой не выведешь.
— С какой стати вы им понадобились? — Полина странно нахмурилась, задавая этот вопрос. Она знала на что были способны эти двое, но никак не могла представить их замешанными в подобном инциденте.
И тут ей по-настоящему стало страшно.
В голове Морозовой тут же начали всплывать картинки с окровавленным телом молодой девушки. Которая — по всей видимости — еще и в школе этой училось.
Которая была знакома с Катей.
— Если спрашивают, значит так нужно, — Грубо ответила Смирнова. Девушка оттолкнула Пятифана в сторону и быстрым шагом, рассекающим воздух на атомы, направилась в сторону класса, где сейчас у них должен был проходить урок.
Морозова в очередной раз почувствовала себя брошенной.
— Просто доверься ей, — Неожиданно бросил Рома, медленно приходя в норму. — У нее свои причины для такого поведения.
— Я думала все изменится, — Полина грустно улыбнулась, вспоминая чужие губы на своих. Вспоминая жгучие касания и рваные вздохи. В груди болезненно заныло.
— Не лезь к ней в душу, и она сама все расскажет.
Полина
надеялась на это.
Потому что, если все то, о чем сейчас думает Морозова, окажется правдой — она просто не выдержит.
Смирнова не надеялась на спасение точно так же, как не надеялась ни на кого, кроме себя. Вокруг все слишком быстро обрело свой правдивый облик — скрытые под маской фальши и страха клыки обострились против Кати с ярко выраженной ненавистью. Девушка их прекрасно понимала — любой при первой же возможности уничтожит того, кто впереди, чтобы занять его место. Только вот дело здесь оказалось намного серьезнее обычной школьной передряги.
Пятифана вызывали к директору ни один и даже не два раза — он уже сроднился с этим кабинетом из дешевого дерева, покрытого лаком, и стекла. Парень не собирался выдавать своего волнения, поэтому сидел свободно и открыто, всем своим видом показывая превосходство над окружающими. Его руки были спрятаны в карманы несменных спортивок, а взгляд недоверчиво бегал по личным делам учеников, лежащим на столе директора.
Рому и Катю отделили от других учеников, закрыв в этой комнате рационального использования пространства. Участковый что-то сказал про «еще одного мелкого хулигана — с таким презрением и выражением лица полным отвращения» и удалился. Директор — обеспокоенный надвигающейся бурей — удалился за милиционером, приказав (именно приказав) Смирновой и Пятифану сидеть смирно и не издавать ни единого звука.
Нервы были накалены до предела.
— Если ты что-то скажешь без моего разрешения, — Шепотом начала Катя, даже не поворачивая головы в сторону парня. Она неотрывно смотрела в одну точку перед собой, впиваясь ногтями в собственные колени. — Я разорву тебя на части, даже не побрезгую.
— На мне лежит точно такая же вина, как и на тебе, — Проигнорировав грубый тон девушки, ответил Рома, лениво покосившись на нее. — Не смей мне указывать, что делать.
Катя медленно повернула голову.
Пятифан тут же нервно заерзал на стуле, потупив взгляд.
— Ты понял меня? — С нажимом спросила Смирнова. В вопросе слышались нотки отчаяния и разочарования в самой себе. Сейчас Катя жалела о том, что вообще родилась.
Ощущение веревки на шеи пугало. Даже самый смелый становится трусом перед казнью.
— Понял-понял, — Сквозь зубы прошипел Рома, окончательно сдавшись. — Все равно вместе к чертям собачьим потонем. Зачем кипишиться?
Смирнова оставила его слова без комментария.
Тихое тиканье настенных часов раздражало, по капле масла наслаиваясь на кожу — ощущение грязи по всему телу не пропадало. Смирнова нервно глотала воздух, пытаясь наполнить легкие кислородом. Полностью. Чтобы не оставалось место для крови и сожалений. Потому что они срослись с ее кожей. Вина кандалами болталась на запястьях золотыми цепями.
История повторялась.
Даже тогда Смирнова не понимала, как умудрилась вляпаться в подобное. Не понимала с чего вдруг возомнила себя «настолько сильной и умной». Девушка никогда не была лучше других. И ее нынешнее положение тому доказательство. Решив затеять «игры разума» и отточить свое «умение контролировать людей» она почему-то забыла, что является самым обычным человеком. Да и было ей всего пятнадцать лет — какой тут контроль?
Так не бывает.
За все нужно платить — закон равноценного обмена.
Но Катя это игнорировала — считала, что ей ничего не будет. Считала, что справится со всем сама. И будет невероятно сильной, стойкой. Той, кого будут бояться окружающие. Чтобы Смирновой родственники гордились — восхищались. Мать тогда совершенно отказывалась видеть, в какого монстра превращается девушка, постепенно теряя человеческий облик.
А потом все стало в разы хуже.
К Кате и Роме в тот момент захотел прибиться Максим. Посчитал, что из этого выйдет великолепный союз, от которого будут выигрывать все. Пятифан, наконец, сможет творить то, что захочет. Катя получит пьянящую власть. Только вот о своих желания и целях Макс тактично умалчивал, ссылаясь на «просто желание общаться с ребятами».
Роме парень на первый взгляд понравился — Максим умело льстил, забирался под кожу, умело дергал за нужные ниточки и манипулировал так, что нынешняя Смирнова могла только позавидовать. И Пятифан действительно не замечал подвоха. Пока Катя не ткнула его мордой в проблемы, в которые Макс их так умело втягивал.
Их «союз» распался так и не став хитро сплетенной ловушкой из медных труб.
Рома потом с Бяшей подружился и как-то совсем забыл о том, какой Максим на самом деле человек.
А потом вся грязь вылезла наружу.
Пятифан плотно сжал челюсть — раздался тихий хруст. Желание придушить кого-то росло в геометрической прогрессии.
Когда дверь с тихим скрипом открылась, и в кабинет вошли директор и милиционер — Смирнова начала отсчитывать секунды. А когда за их спинами появился высокий брюнет, эти секунды переросли в часы.
Милиционер вальяжно прошел за стол директора, окинув холодным взглядом всех присутствующих, и занял кожаное кресло во главе стола. Мужчина кашлянул в кулак, раскрывая бежевую папку, и стал внимательно вчитываться в слова, игнорируя Рому и Катю, чьи нервы сейчас больше походили на раскаленный металл. Пятифан то и дело косился на Максима, который сейчас сжался до крохотных размеров и выглядел невиннее новорожденного ягненка.
Катю мутило от одного его присутствия.
Часы замерли.
— Я оповестил ваших родителей, — Суровый мужской голос, пропитанный сталью и табаком, рассыпался по кабинету похоронным маршем. Сердце Кати сжалось. — Так как вы несовершеннолетние, ваши интересы будет представлять, — Милиционер повернул голову в сторону директора, будто бы пытаясь вспомнить его имя. — Василий Михайлович. Максим, что ты там прячешься? — Грозно проговорил мужчина, нахмурившись.
— Б-боюсь, — Заикаясь ответил парень.
— Кого? — Милиционер усмехнулся. — Меня что-ли? — Нет. Конечно же, он не боялся мужчины. — Я же тебе ничего не сделаю.
Долго пытаясь побороть страх и волнение, Макс, наконец-то, сел на еще один стул перед столом директора, тут же отодвинувшись на самый край. Он не знал, насколько сильно ему повезло (или не повезло) оказаться рядом с Катей.
Рома был намного импульсивнее девушки и, скорее всего, врезал бы ему сразу же. А так их разделяла неподвижная ледяная глыба. Которая сейчас, к общему сведению, рассыпалась на куски.
— Может, вы меня уже знаете. Меня зовут Илья Александрович, я задам всего несколько вопросов.
Рома сделал серьезное лицо, сведя густые брови к переносице. Он не доверял «слугам закона», потому что считал, что те совсем не выполняют свои обязанности. Защита граждан? Ага! Разбежались… Катя же выглядела настолько измученной, что даже не могла сфокусировать взгляд на сидящем перед ней мужчиной. Все выглядело не по настоящему. Будто Смирнова попала в очень плохой сон.
В кошмар, который не желал заканчиваться.
— Вы были знакомы с Александрой Лебедевой? — Пронзительный взгляд мужчины впивался в кожу, царапал кости и оседал ржавчиной. Катя сглотнула, покрывшись мурашками.
Имя въелось ядом в сознание.
— Она была моей одноклассницей, — Затараторил Максим, глотая окончания слов. — Я к ней очень хорошо относился. Нельзя сказать, что мы были друзьями, но врагами точно не были! — Он не переставал говорить, пока милиционер не ударил папкой по столу, заставив парня заткнуться и вжать голову в плечи в жалкой попытке спрятаться.
Катя усмехнулась — она никогда не видела, чтобы Максим так сильно нервничал. Даже в такой ситуации его страдания доставляли ей мнимое удовольствие.
— Пересекались с ней пару раз в компании, — Безразлично бросил Пятифан. — Я просто не доверяю таким, как она.
Смирнова удивленно распахнула глаза, сжав руки в кулак. На коже появились красные отметины от ногтей.
В голове крутилась лишь одна мысль: Заткнись.
Заткнисьзаткнисьзаткнись.
— Это каким? — Недоверчиво нахмурившись, мужчина приковал все свое внимание к Роме, ожидая ответа. (Требуя его одним лишь взглядом).
— Слишком добрым, — Огрызнулся Пятифан. — Никогда не знаешь, что от них ожидать, — Он почесал затылок, отводя взгляд в сторону.
Атмосфера давила. Копошилась червями в сырой земле, вызывала приступы отвращения ко всему вокруг. Смирнова в полной ажитации не могла двинуться и произнести хоть что-то в свою защиту. Да и не хотела она, собственно, защищаться.
Если грызут, то пусть делают это насмерть. А не медленно, обгладывая каждую косточку с упоением и ненавистью. И злобой.
— А ты что скажешь? — Мужчина обратился к Смирновой, и у девушки на секунду замерло сердце. Она подняла на него взгляд, немного наклонив голову, будто бы подбирая слова, которые не отразятся в его понимании чем-то нехорошим.
— Мы очень хорошо общались. Я была раздавлена, когда Саша пропала, — Катя усмехнулась. — Даже приходила к ее родителям выразить свои соболезнования.
Девушка кожей почувствовала тот приторный дрязг, который исходил от Максима. Парень скривился в гримасе полной отвращения. Он никогда не умел слишком долго играть «хорошего мальчика», да и слишком сильное давление играло совсем ему не на руку. Смирнова лишь устало потерла переносицу, собираясь с мыслями. Сердце клокотало в груди запертой птицей, перьями щекотало ей неба, застревало в глотке, поднимаясь то вверх со скоростью света, то вниз (медленно и мучительно).
— А в чем, собственно, дело? — Спросил директор, который уже просто не мог выносить подобного. У него за двадцать лет работы в школе нервы стали тоньше волоска. — Почему Вы допрашиваете детей, если и так понятно, что девочку загрызли волки, — Василий Михайлович подошел к своему столу. — Вы бы лучше контроль по отлову животных напрягли. У нас вон сколько случаев подобных «хищений»!
— Да успокойтесь! — Рявкнул милиционер. — Это простая формальность. Мне же необходимо узнать, что происходило с жертвой до… — Он кашлянул. И с неким сочувствием посмотрел на детей. — А родители Лебедевой как раз упомянули вот эту тройку.
Сердце Кати вновь взлетело до солнца.
Илья Александрович допрашивал их еще несколько минут — Смирнова пропускала абсолютно все мимо ушей, отвечая невпопад — а потом отпустил, оставшись с директором наедине. То, что происходило за деревянной дубовой дверью, осталось загадкой для всех.
Как только Катя вышла из кабинета, она согнулась пополам, сжимая горло, и истерично задышала — держаться не было сил.
Сердце с оглушительным треском разбилось о кафель.
— Ну что, — Рома медленно двинулся в сторону Максима. — Доволен? Недолго музыка играла? — С каждым сказанным словом его лицо все больше отображало злость и ненависть по отношению к парню напротив. Глаза Пятифана горели неоновым пламенем, а уголок губ то и дело вздымался, оголяя резцы. Рома старался держать руки в карманах, чтобы вдруг не сорваться и не придушить Макса прямо перед кабинетом директора.
Он обязательно сделает это в другом месте.
— Да не виноват я! — Поспешно начал оправдываться парень, стараясь не повышать голос. Он все еще был в опасности. — Сказал же. Еще тогда.
Смирнову будто переклинило.
Она выпрямилась, совершенно спокойно поправила подол юбки и ворот рубашки — будто бы все то, что сейчас произошло, было спектаклем. Обычной постановкой. Игрой. Девушка повернула голову в сторону Пятифана.
— Пусть только появится в моем поле зрения хотя бы еще один раз.
Рома усмехнулся.
Катя поспешно удалилась, оставив Пятифана без контроля и каких-либо ограничений.
Пока нет отзывов.